Михеев поднял на меня глаза. В них была не обида, а скорее… стыд и горькое понимание.
— Ясно, Евгений Александрович. Справедливо. Спасибо… что так.
Он встал и вышел, не сказав больше ни слова. Мне было тяжело. Михеев — прекрасный специалист, работяга, человек, на которого я во многом опирался. Но дисциплина есть дисциплина. Сегодня одна рюмка, завтра две, пошло-поехало. Потом кокаин для бодрости. И финиш всё ближе.
Я остался один в своей палатке. За ее тонкими стенами продолжалась госпитальная жизнь — тихие разговоры, шаги санитаров, стоны больных, редкий смех. День был тяжелым. Но дальше будет только хуже. Это я знал точно.
Глава 12
Отъ редакціи «Новостей Дня»
Нашъ извѣстный писатель Н. Гаринъ, авторъ ярко-талантливыхъ произведеній — «Дѣтство Темы», «Гимназисты», «Студенты» и др. отправляется на Дальній Востокъ, въ главный центръ военныхъ дѣйствій. На столбцахъ нашей газеты Н. Гаринъ будетъ помѣщать свой «Дневникъ войны», въ которомъ будетъ постоянно дѣлиться съ читателями «Новостей Дня» своими впечатлѣніями и наблюденіями на театрѣ войны, отраженіемъ всѣхъ перипетій, которыя пройдутъ передъ его глазами.
Генералъ Куроки
«Daily Telegraph» приводитъ извѣстную въ общихъ чертахъ біографію ген. Куроки и замѣчаетъ: «довольно любопытно, что ген. Куроки получилъ свое военное образованіе въ Россіи». Сколько извѣстно, японцевъ въ нашихъ военныхъ заведеніяхъ никогда не было.
Когда устаешь, кажется, стоит только прикоснуться к подушке, и вырубишься мгновенно. Как бы не так. Голова гудит, очищая любые мысли за ненадобностью, а сна нет. Ворочался, пытаясь найти такое положение, в котором будет удобно, но успеха не достиг. Согнешь ноги — не то, выпрямишь — через десяток секунд колени сами начинают подтягиваться к животу. Еще и пытаешься при этом не побеспокоить Агнесс, сопящую рядом. Когда нашел ту самую позу, в которой было наименее неудобно, начал считать. Не баранов, прыгающих через кустик, а швы. А что, знакомое дело: вот она, культя бедра конечности, уровень ампутации — нижняя треть, рутинная процедура. Формируем культю, и… один, два, три, укол, выкол, узелок, второй, повтор через пару сантиметров… Что-то умное мелькнуло в голове, но мозг быстро уничтожил чужеродное явление, и я уснул. Вернее, выключил сознание.
И почти сразу мягкий толчок в плечо вырвал меня из забытья. Перед глазами плясали мутные пятна, в ушах еще стоял тихий гул лампы, тщетно пытающейся разогнать темноту в операционной.
— Ваше сиятельство! Срочно! Поднимайтесь!
Голос Михеева, хриплый и тревожный, резал слух. Я сел, автоматически нашаривая одежду.
— Что стряслось? — Агнесс тоже проснулась.
— Опять прорыв? — поинтересовался я. — Везут раненых?
— Хуже, Евгений Александрович. Поручика привезли. Из Седьмого Сибирского. Разведка напоролась на засаду. Тяжелое ранение в голову. Без сознания. Капитан, что его доставил, говорит — почти не дышит. Нужна трепанация, я княжну тоже поднял.
Ясно. Все, что связано со вскрытием черепа — это тушите свет. Нейрохирургия — самая сложная сфера в медицине. А сейчас и вовсе в зачаточном состоянии.
Я потер лицо ладонями, пытаясь стряхнуть остатки сна. Голова гудела. Поручик… Волков номер два.
— Ждите, сейчас буду! Дорогая, спи, — я повернулся к привставшей Агнесс. — Это надолго.
Через пять минут, наскоро умывшись ледяной водой и натянув чистый, хоть и неглаженый халат, я уже стоял в смотровой. На носилках лежал молодой парень, лет двадцати двух, не больше. Бледный, с шумным и неритмичным дыханием. Не удивительно, что сопровождающие решили, будто он уже умирает. Остатки окровавленной повязки лежали в тазу. В правой теменной области овальная рана, с сантиметр диаметром, из которой сочилась темная кровь. Зрачки разного размера, правый расширен, реакции на свет почти нет. А левый ничего, без изменений. Классика внутричерепной гематомы с компрессией мозга. Ну, погнали.
— Докладывайте — обратился я княжне, которая сама держала тонометр.
— Пульс нитевидный, сто тридцать. Давление шестьдесят на сорок. Падает, — доложила Гедройц. — Шансов… Стоит ли его мучить, Евгений Александрович?
Ну да, трепанации нынешние хирурги не любят. Слишком малы шансы у больных. Вот бы включить машину времени, перенестись лет на тридцать пять вперед, и пригласить оттуда Николая Ниловича, только повзрослевшего и с опытом. Я бы при таком раскладе спокойно ушел спать. Но чего нет, того нет.
Интересно, где санитары? Врач Лихницкий бреет голову поручика, будто ему заняться больше нечем.
— Шансы будем создавать сами, Вера Игнатьевна, — оборвал я. — Наркоз не давать, бесполезно. Местная анестезия кокаином по линии разреза. Готовьте стол. Срочно! Мыться, раненого на стол! Будем проводить декомпрессионную трепанацию! Гедройц, Бурденко — ассистенты, оперирую я. Что с инструментами?
— Трепан, распатор Фарабефа, костные щипцы, все стерилизуется, — доложил Михеев. — Через пять минут, пока вы помоетесь, будет готово.
Трепан… даже название тяжеловесное. Массивная ручная коловоротная дрель с набором фрез. Неудобная штука, громоздкая. Пока просверлишь отверстие, можно состариться. Тем более, что у нас для него всего две фрезы, одна из которых наверняка тупая. Распатор я взял с собой по наитию, его сейчас редко применяют в полевых условиях. Но вот так бывает, где подручными материалами обходимся, а где по высшему классу работаем. И тут я вспомнил, какая умная мысль мелькнула в голове перед засыпанием. Проволочная пила Джильи! Они ведь лежат где-то в коробках, я сам туда положил сверток с ними! Ампутации можно проводить в два раза быстрее!
— Александр Васильевич, пока не забыл, запишите: пила Джильи, найти в грузе, заказать ручки, ввести в практику. Большими буквами и подчеркнуть трижды! Готовы инструменты? Начинаем!
Обработали поле, теперь крестообразный разрез. Быстро накладываем лигатуры — на волосистой части головы сосуды не спадаются при кровотечении, будет кровить, пока не закроешь. Распатором отделил надкостницу, быстро, будто масло на хлеб намазал. Аккуратно сверлим отверстие в области теменного бугра справа от раны. Скрипнула фреза, врезаясь в кость. Пошла белая костная пыль. Осторожно, чтобы не повредить твердую мозговую оболочку. Тем более, что кость в области ранения истончена, явный признак перелома. Еще немного… Есть! Отверстие готово… Расширяем его кусачками.
— Горячий воск! — скомандовал я.
Этого добра хоть вполне достаточно. С помощью воска будем останавливать кровотечение из кости. Теперь убираем костные отломки, пытаясь не повредить сосуды. Это вам не армейские развлечения с мытьем полов зубной щеткой, тут уровень повыше. Ну вот и очистили твердую мозговую оболочку — напряженную, синюшную. Гематома там, сомнений нет.
— Скальпель! Осторожно крестообразным разрезом вскрываем твердую мозговую…
Из-под разреза хлынула темная, густая кровь со сгустками. Гематома. Большая. Субдуральная, скорее всего.
— Отсос! Быстро! Убирайте сгустки! Ищите источник кровотечения! Еще отсос! Физраствор!
— Николай Нилович, с отсосом осторожнее, — предупредила Гедройц. — Одно неловкое движение, и половина мозга у вас в банке.
Я выругался про себя, промакивая операционное поле салфетками. Осушить до конца рану не получается. Пулю придется искать наощупь зажимом. Костный отломок, еще один… И ведь не оставишь на потом, надо вытаскивать сразу. Ага, вот она, в глубине теменной доли… цепляем… блин, соскользнул зажим! Сердце дернулось, будто меня по лбу стукнули. Еще попытка, и еще.
— Лоб мне вытрите! Физраствор еще, и отсос сразу! Сейчас достану!
Ну вот, готова, летит в таз. Некогда рассматривать.
— Вера Игнатьевна, ревизия раны. Лампу поправьте!
— Зажим! Тонкий! Осторожно… Дайте больше света! Лигатуру готовим!
Щелкнул зажим Пеана, перекрывая артерию. Кровотечение остановилось. Теперь — лигирование. Шелк… Игла… Аккуратно прошиваем… Затягиваем узел… Еще один, контрольный.
— Убирайте отсос. Смотрим. Сухо?
— Сухо, Евгений Александрович, — подтвердил Бурденко.
— Отлично. Промываем рану. Дренаж… Оболочку оставляем, шить не надо… Скобки на кожу… Все!
Операция закончилась. Поручик задышал ровнее, пульс стал пореже, давление начало расти. Наблюдать теперь. Если за сутки зрачки вернутся в норму, жить будет. Если не случится осложнений. А они будут: отек мозга как минимум. Именно поэтому мы оболочку не ушивали, и костный дефект не закрывали. Я снял перчатки, почувствовав, как по спине струится пот. Руки мелко дрожали от усталости и напряжения. Захотелось прямо по-михеевски накатить рюмашку. Но вдруг привезут еще одного такого поручика?
Сон был испорчен окончательно.
Вернулся в палатку, что служила мне «кабинетом». Зажёг керосиновую лампу. Спать расхотелось. Перед глазами всё ещё стояло бледное лицо поручика. Значит, снова днём придётся глушить недосып крепким чаем. И чем это отличается от михеевской «рюмки для бодрости»? Те же яйца, только в профиль. Он — по спирту, я — по кофеину. Оба держимся на стимуляторах, пока организм не сдаст. А конца этому безумию всё не видно…
Может, правда, придумать чередование? По неделе отпусков — в тот же Харбин. Там, наверное, уже почти курорт по сравнению с нашей клоакой.
Достал бланки Красного Креста — отчеты, заявки, списки раненых… Бумажная рутина, неизбежная даже здесь, на краю света, среди крови и смерти. Надо было отправлять очередную депешу в Харбин, просить медикаменты, бинты, персонал. И, наверное, самое главное — панацеум… С последним была засада. Запасы не то чтобы на исходе, но надолго не хватит. А отвечали, что из Питера поставки не идут. Надо было дергать опять за ниточки высоких персон в министерстве. Господи, как же мне это все надоело!
Скрипело перо, плясали цифры, названия препаратов, и вдруг тишину разорвал какой-то странный звук снаружи. Неясный всхлип, короткая возня, потом — глухой удар, будто мешок с песком упал на землю. Я замер, прислушиваясь. Сердце тревожно екнуло. Что это?