— Чем могу быть полезен? — поинтересовался я, поглядывая на часы на стене буфета.
Линь начал долго и муторно объяснять мне свое дело. Некая высокопоставленная особа страдает многолетними желудочными проблемами. И хотела бы получить консультацию такого светилы, как я. Раз уж я в Пекине. Разумеется, меня ждет большой гонорар.
— Эта особа, ради которой на вокзал срочно приезжает мандарин такого ранга — влоб спросил я — Это императрица Цыси?
Линя чуть удар не хватил. Он поперхнулся чаем, ударом ноги оттолкнул от себя слугу.
— Мистер Баталов! Это крайне некорректный вопрос, на который я отказываюсь отвечать!
В этот момент по вокзалу разнесся протяжный, низкий гудок паровоза. Гудок моего поезда. До посадки оставались считанные минуты.
— Раз отказываетесь отвечать, то я отказываюсь ее осматривать. У меня есть более срочные дела.
Линь был потрясен. Его лицо покрылось багровыми пятнами, глаза вытаращились, а руки в золотых чехлах задрожали. Он резко взмахнул длинными шёлковыми рукавами своего халата — жест крайнего возмущения и негодования.
Я встал и направился к выходу из буфета. Можно ли сказать, что из-за меня случится дипломатический скандал между державами? Вполне. Но мне было на это плевать.
Глава 20
Подъ Мукденомъ. Опять потянулись дни томительнаго затишья. Мѣстами японцы пробовали наступать, но вяло и нерѣшительно. Среди непріятельскаго боевого расположенія замѣчается крайняя напряженность. Посты и сторожевыя охраненія усилены; увеличено количество сторожевыхъ собакъ.
ВѢНА. Въ дипломатическихъ сферахъ говорятъ, что Японія нѣсколько недѣль тому назадъ неофиціально запросила Австро-Венгрію, не можетъ ли она принять на себя роль мирнаго посредника, и не согласится ли императоръ Франц-Іосифъ, какъ старѣйшій изъ европейскихъ монарховъ, взять эту роль на себя.
ЛОНДОНЪ.«Central News» настаиваетъ, что Китай обратился къ великимъ державамъ съ нотой, въ которой жалуется на опустошеніе войсками его провинцій. Сотни тысячъ китайскихъ семействъ лишены крова и средствъ къ существованію. Имъ угрожаетъ голодъ. Китай проситъ державы оказать содѣйствіе къ окончанію войны.
К счастью, отправление поезда никто не задержал. Видимо, господин Линь предпочёл сначала доложить о провале переговоров начальству, а уж потом — ждать новых указаний. Инициатива, как известно, наказуема, особенно в таких структурах, где наказание — главная форма обратной связи. Я задумался, присылает ли двор своим проштрафившимся чиновникам шелковый шнурок с намеком?
Потом мои мысли перескочили на тему, как шпион в Мукдене сумел отправить телеграмму в Пекин? Там же жесточайшая цензура на почте. Или известие о моем приезде поступило от пассажира поезда, на котором я приехал? Кто-то следил за моими перемещениями, и пока мы точили лясы в консульстве, начальник прибыл на вокзал? Ответ я себе сформулировал так: мне это не интересно. Я еду в Шанхай, а императрица, или кто там еще, обойдутся как-нибудь.
Так что я смотрел в окно, наблюдая, как перрон дернулся, а потом потихонечку начал уходить назад, исчезая в шлейфе от паровоза. Ничего не кончилось, приказ из дворца могут передать посредством упомянутого телеграфа, но просто так меня не остановить. Надо будет — прорвемся с боями.
— … Но там ждать всего три часа, короткая пересадка, — вырвал меня из дум голос Жигана.
— Стоп, я пропустил, что ты сказал? — оборвал я его.
— Так говорю, прямого до Шанхая нету, пересадка в Сюйчжоу, — Жиган прочитал название станции из записной книжки. — Будем там завтра примерно в это же время. Три часа — и поезд до Нанкина. Паромом на другой берег, и уже оттуда — Шанхай напрямки. Если повезет, за сутки доберемся.
— Спасибо, — кивнул я. — Даст бог, доедем.
Как же я ненавижу это неспешное пыхтение по железке, густо разбавленное необязательностью местных специалистов. Всё у них через известное место — и заправка паровоза водой, и загрузка углем, и остальное без исключения. Вот поэтому здесь не расписание, а «примерно будем». Человек полагает, а китайская железная дорога располагает.
И снова полудрема, будто организм решил взять паузу. Поначалу я на каждой остановке смотрел в окно, выглядывая на перроне делегацию из военных, а потом перестал это делать. Ожидание неприятности хуже ее самой, так зачем себя изводить? Случится, тогда и буду думать. А пока вон, классификация перитонита как эффективное снотворное. Так и не смог закончить черновик, мозг яростно сопротивлялся и вырубался через пару строчек. Всё как в стихах — трясясь в прокуренном вагоне, я полуплакал, полуспал.
Сюйчжоу показался мне маленьким полустанком, сильно не дотягивающим до крупной узловой станции. Здание вокзала одноэтажное, в английском стиле, с фронтоном, внутри поместились только билетные кассы и несколько подсобных помещений. Вместо зала ожидания — бамбуковые навесы с ширмами прямо на перроне, вместо буфета — разносчики, в чьем ассортименте были и жареные кузнечики и прочая восточная экзотика. Жиган выразил желание попробовать, но я отговорил. Запас активированного угля в моей походной аптечке невелик, тратить его целиком на здоровяка было бы опрометчиво.
Мы прибыли вовремя, до поезда на Нанкин оставалось меньше часа. Это если он уйдет по расписанию. Сейчас, когда мы здесь, сие не гарантировано — ну а вдруг телеграмма из столицы на наш счет все-таки придет? Первоклассных пассажиров выпустили первыми, и мы с Жиганом и двумя дородными чиновниками в очках очутились на почти пустом перроне.
Тит Кузьмич сразу бросился к кассе. Я остановился — мне интересно было понаблюдать, как он, с его китайским на уровне «иди сюда» и «слишком дорого» справится с этим. В Пекине у него всё получилось, но я ведь не видел!
Жиган подошел и коротко рявкнул: «Нанкин, а!». И продублировал требование показом двух пальцев. Кассир что-то сказал, я не расслышал, но Жиган сразу ответил: «Йинг хао!» — нету серебра. Взамен он полез за бумажником и достал оттуда русские банкноты. Отсчитал пять десяток, и бросил с видом барина, одаривающего холопа. Кассир снова что-то сказал, и получил в ответ: «Хао кьен! Мукден на, Пекин на, ни наджо» — хорошие деньги, в Мукдене брали, в Пекине брали, и ты бери. Очевидно, в свете последних событий русские деньги здесь появлялись не впервые, но одну купюру железнодорожник рассматривал особенно долго, мне даже показалось, что лизнул. Торг закончился в нашу пользу.
Билеты на руках. Осталось только ждать. Мы прошли под навес, где нас, как полагается уважаемым иностранцам, тут же окружили вниманием. Услужливый служащий с поклонами заботливо закрыл перед нами ширму — чтобы защитить от праздных взглядов, как он объяснил жестами. К тому, что на нас постоянно глазеют, я уже привык. Но все равно приятно, когда тебя считают ценным экспонатом.
Выпили чаю из термоса, закусив хлебом с ветчиной. Все припасы везли с собой из Мукдена, в дороге только кипяток брали, чтобы самим все заваривать. Уж лучше я буду давиться бутербродами из черствого хлеба с начавшим надоедать местным хамоном, чем слягу от неведомой кишечной инфекции в таком вот городке. Нет у меня времени на задержку.
Не прошло и получаса, как подали поезд на посадку. По перрону забегали носильщики, заорали, завозились с тележками, кто-то даже зачем-то засвистел, разноголосый гул сразу усилился, но нас это волновало мало. И нести было кому, и до вагона провел тот же угодливый китаец. Скуповатый Жиган бросил ему какую-то китайскую мелочь, чем вызвал очередной пароксизм поклонов.
Вагонов первого класса не было совсем. Когда мы вошли в купе второго класса, то увидели, что попутчик имеется. Сухощавый европеец лет пятидесяти, представившийся как месье Маес, торговец родом из Бельгии. Тоже ехал в Нанкин. Ерунда, сутки с небольшим дороги, можно и потерпеть.
— Чудесный край, — сказал он с жестоким нидерландским акцентом на немецком. — Местный рынок быстро развивается, можно получить хорошие заказы.
Я кивнул. Развивается-то он пусть как хочет, а разговаривать мне было некогда и не с кем. Он, к счастью, вскоре умостился в уголке и высокохудожественно засопел — тихо, ровно, с краткосрочным повышением в конце, почти до ультразвука, как приличный сосед по купе. Вот таких я уважаю.
Стоило закрыть глаза, и воображение тут же предоставило картину бьющегося сердца и черной пули, неизменно почему-то слегка изогнутой, уткнувшейся острым кончиком в левое предсердие у выхода аорты.
Боже, поскорее бы это кончилось! Лишь бы успеть. Лишь бы всё не зря.
Ехали до Нанкина часов на шесть меньше, чем до Сюйчжоу от Пекина. То ли расстояние и впрямь короче, то ли местные железнодорожники неожиданно подцепили вирус трудолюбия, вызывающий внезапный приступ пунктуальности. Даже месье Маес не успел надоесть. Более того, под конец поездки он оказался неожиданно полезным — с удовольствием выдал кучу сведений, призванных облегчить нам пересадку.
Прибываем мы на станцию, которую европейцы по привычке называли Нанкин Вест, игнорируя китайское Сянгуань. Там, у пирса с труднопроизносимым названием, следующих дальше ожидает паромная переправа через Янцзы. Маес выразил готовность сопроводить нас до билетных касс. Он утверждал, что цивилизация начала добираться до этих мест — кассиры на этом берегу даже понимают английский, пусть и своеобразно. По его словам, переправа занимала часа два, иногда больше — в зависимости от состояния воды и скорости китайской задумчивости. При этом он тяжело вздохнул так, словно лично терпел безобразие десятилетиями.
— Когда уже закончится эта война? — бельгиец достал из портфеля сверток с жареной курицей — я даже умилился этому, как выяснилось, интернациональному обычаю, и начал есть, запивая чем-то горячительным из серебряной фляжки. Судя по запаху, коньяк. Правильно, не пьянка, а профилактика кишечных инфекций. Кока-колы пока нет, приходится без нее.
— В газетах сообщают о начале тайных переговоров о мире. Русский император приехал не просто так, — поддержал разговор я. — На фронте под Мукденом позиционный тупик, Порт-Артур японцы взять не могут, их флот блокирован подводными лодками.