Подъехал экипаж из госпиталя. Из него вышел ординатор Бирч, тот самый, который рассказывал о неудачливом однокурснике.
— Ваше сиятельство, — поклонился он довольно церемонно. — Надеюсь, мы не опоздали?
— Нет, господин Бирч. И прошу, меньше церемоний. Не с вами ли мы буквально вчера копались в чужом животе?
— Благодарю, сэр, — на этот раз поклон был заметно проще. — Мы с медсестрой Уоллес наготове.
И всё, с этого момента я будто отключился. Всё всматривался туда, где, как мне сказали, стоит «Гамбург», боясь пропустить появление катера. И всё равно его появление произошло неожиданно. Вот вроде ничего не было, и вдруг секретарь консула указал пальцем. «Они,» — выдохнул он.
Силуэт катера приближался, обрастая деталями. Он уже был совсем близко, когда я увидел, как какая-то женщина в одежде католической монахини склонилась над чем-то на палубе. Это могли быть только носилки, скрытые от меня фальшбортом. Я бросился вперед, к причалу, оттолкнув кого-то, пытаясь угадать, куда пристанет суденышко, пока портовый офицер не показал на очевидное — пару китайцев, стоящих у пала и готовых принять швартовый конец.
Вот осталось десять метров. Да что же так медленно? Катер приближался к причалу по чайной ложке, будто на борту не могли никак определиться, что им делать. Я сжал кулаки так сильно, что коротко остриженные ногти впились в ладонь.
— Сейчас, Евгений Александрович, вот уже, — тихо сказал у меня за плечом Жиган.
Наконец! С борта сбросили швартовы, матрос торопливо спустил трап. Я бросился туда, снова кого-то отталкивая, в несколько шагов преодолев расстояние до стоящих на палубе носилок. Вот она! Бледная, с заострившимися чертами лица. Увидев меня, Агнесс слабо улыбнулась.
— Здравствуй, — сказал я, опускаясь возле нее на колени. — Наконец-то мы вместе.
Уже в экипаже, когда первый шквал эмоций схлынул, я начал внимательнее оценивать состояние Агнесс — и оно мне решительно не нравилось. Одышка явно больше тридцати, жар, пульс под сто двадцать, очевидная анемия — откуда еще взяться такой бледности и темным кругам под глазами? Явно она получила минимум того, что надо бы сделать. Никто ей кровь не переливал, внутривенно растворы не вводил. Может, правильнее было бы оставить ее в Циндао и попытаться сначала стабилизировать состояние? А если там нет специалистов необходимого уровня?
— Как ты, милая?
— С тобой, — выдохнула она.
— Потерпи немного, скоро будем на месте.
В любом случае мы здесь. Надо исходить не из предположений, а оценивать факты. Сейчас приедем в госпиталь, там начнем инфузии и обследование. Главное, панацеум со мной, и его хватит на любую инфекцию. Лишь бы у организма Агнесс хватило ресурсов перенести все усилия по спасению.
Уитмен встречал экипаж в приемном. Взглянул только на носилки и тут же сказал:
— Консилиум после получения снимков.
Медсестры раздели Агнесс, обтерли влажными полотенцами и сменили бельё — быстро, привычными движениями.
Осмотр не затянулся. Всё очевидно: входное отверстие на уровне третьего межреберья по левой среднеключичной линии, кривовато зашитое. Давление, пульс, температура, частота дыханий, звук, исходящий из легких, сердцебиение. Цифры сами складывались в голове, дополняя картину увиденного. И как итог: хреново всё. Не ужасно пока, но на пути к этому. И всё время Агнесс смотрела на меня, не отрываясь, и держалась за руку, будто боялась, что ее оторвут и снова куда-то увезут.
После рентгена ее повезли в процедурную. Пора начинать медикаментозное лечение. И пока готовили растворы, выкладывали на столик тарелку для определения группы крови (третья положительная, но проверять надо каждый раз), Агнесс зашептала — тяжело, сквозь одышку:
— Женя, ты же сделаешь всё, да? Не бросишь меня?
— Да. Обещаю.
Я наклонился и поцеловал ее в сухие горячие губы, будто подкрепил обещание печатью.
В коридоре крикнули, что снимки готовы. И я пошел на консилиум.
Аспен держал мокрую рентгенограмму перед включенным негатоскопом, не прикрепляя — так эмульсия могла стереться, за что-то задев.
— Что же, господин Аспен, расскажите нам, что вы видите, — привычным тоном модератора врачебных совещаний сказал Уитмен.
— На снимке наблюдаю неправильной формы тень в проекции средостения, смещение органов вправо, ограниченный очаг воспаления с тенью металлического тела в центре…
Старший хирург Аспен сообщал очевидное, но таковы уж правила консилиума: его участники должны получить полную информацию перед тем, как высказывать суждения.
— Ваше мнение? — спросил Уитмен.
— Инкапсулированное инородное тело с формированием абсцесса и подострого медиастинита. На это указывают не только данные исследования в рентгеновских лучах, но и состояние пациентки: истощение, высокая лихорадка, в настоящий момент тридцать девять и две десятых, одышка, достигающая тридцати четырех в минуту, артериальное давление…
Дальше я слушать не стал: понятно, что ситуация почти безвыходная. Оперировать сформировавшийся абсцесс в области средостения — хождение по минному полю. Достаточно даже не слишком резкого движения, а просто дуновения ветерка, чтобы тонкая стенка лопнула и гноем залило всё вокруг, приводя к катастрофе.
Аспен продолжал рассказывать об операционных рисках и прогнозе.
Я покашлял, привлекая внимание, старший хирург замолчал и посмотрел на меня. Остальные тоже.
— Господа, я настаиваю на экстренной операции. С вашего позволения, проведу её я. Мне нужны двое помощников.
Уитмен встал, кивнул.
— Ваш выбор, коллега, и мы принимаем его с уважением. Я дам необходимые распоряжения.
Дальше пошла рутина: ожидание подготовки операционной, переодевание, мытьё рук. Когда я вошел, Агнесс уже дали наркоз.
Она лежала с валиком под левой лопаткой, чтобы улучшить доступ. Аспен и Бирч обкладывали пеленками операционное поле — передне-боковая поверхность груди. Я посмотрел в пустой угол, где у нас всегда висела иконка Святого Пантелеймона, перекрестился, и сказал по-русски:
— Приступим, помолясь.
Ассистенты, наблюдавшие этот ритуал буквально накануне, даже не дернулись. У каждого хирурга свои предрассудки, и остальных это не беспокоит, лишь бы не мешало работать.
— Скальпель.
Я протянул руку, не поворачивая голову, и инструмент лег мне в руку. Начали.
Поначалу всё шло довольно рутинно — разрез, лигатуры, разведение рёбер расширителем. Когда вскрыли плевру, я услышал тихое шипение воздуха — ожидаемый пневмотракс. Легкое спалось и в нос ударил запах гноя. Под плеврой скопился мутный выпот. Ну да, медиастинит в полной красе.
Между перикардом и задней стенкой грудины почти сразу нашлось плотное образование. Вот и источник всех бед. Фиброзная капсула. С одной стороны, хорошо, что так, пойди воспаление во все стороны, а с другой… Нет, о таком лучше не думать.
— Вскрываем. Подготовить салфетки и отсос.
— Готово, — через секунду ответил Бирч.
— Начали.
Я осторожно вскрыл капсулу, и оттуда хлынул гной — густой, желтовато-серый. Тут же включился отсос, откачивая жидкость. На салфетку почти ничего не попало. Пара капель разве.
Пока рассекал капсулу, скальпель уткнулся во что-то твердое. Пуля. Сейчас мы её… И тут я понял, что не помню как по-английски сказать «пулевые щипцы». Вылетело из головы, хотя я точно знаю — специально учил названия всех инструментов.
Рука осталась протянутой, но я молчал.
— Что подать, сэр? — спросила медсестра.
— Подождите, забыл слово. Что-то для пули…
— Forceps bullet extractor? — предположил Бирч.
— Да! — крикнул я. — Дайте мне эту хрень, ради бога!
— Пожалуйста, сэр, — абсолютно спокойно ответила медсестра и дала мне пулевые щипцы.
Вот она, обросла уже фиброзной тканью, но форма видна. Такая же изогнутая, как в моём сне. Я бросил ее в лоток и она глухо звякнула, стукнувшись о металл.
— Сохранить на память? — спросил Аспен.
— Ради бога, проследите, что эту дрянь зарыли поглубже. Чтобы даже сами не нашли.
— Будет сделано, сэр.
— Промываем полость и готовим дренажи.
Теперь, когда у меня спросят, какая операция в моей карьере была самой главной, я смогу точно ответить. Симплон по важности остается далеко позади. Что-то отпустило, какая-то пружина ослабла. И я наклюкался. Начали еще в кабинете Уитмена, продолжил в ресторации яхт-клуба. Сначала с банкиром, потом еще с кем-то. Как хорошо, что рядом был Жиган! Смутно помню, как он волок меня до извозчика, потом раздевал в номере.
Спал я плохо, снилось, что все никак не могу вынуть пулю. Она все выскальзывала и выскальзывала из зажима. Кажется, даже кричал от этого кошмара. Но проснулся к удивлению бодрым и почти без похмелья. Привел себя в порядок, позавтракал, поехал в больницу. Успел к утреннему обходу. Он начался в палате Агнесс. Бледность слегка спала, а вот круги под глазами стали даже больше. Я проверил карту — панацеум колят по графику, давление в норме, температура тридцать семь и четыре десятых. Аккуратные сестры рисовали по точкам под линейку диаграмму.
Дождался, когда Агнесс проснется, откроет глаза.
— Я жива⁈ — прохрипела она.
— Леди, выпейте воды, — подала стакан сиделка. — С вашего позволения я отлучусь.
Правильно, нечего здесь сидеть.
— Операция прошла успешно. Пулю удалили. И я тоже ожил, представляешь? Весь последний месяц словно зомби был.
— Зомби?
— Живые трупы. Ходят, моргают, а внутри все мертвое.
— И что дальше?
— Дальше? Лечиться! Домой пора возвращаться.
Месяц промелькнул как один день. Впрочем, что сейчас октябрь, было понятно, только если смотреть на календарь. Всё та же духотища, жара, и дожди с туманами. Агнесс шла на поправку. Я превратился в профессионального чтеца. Потому что несколько часов в день художественной декламации — серьезный вызов для голосовых связок, даже для того, кто привык читать лекции студентам. Всего два раза оставлял супругу одну — сходил в море на яхте. Негоже начинать знакомство с командой после выхода в море. И я не про них беспокоился, а за себя — мало ли, вдруг кок готовит невкусно, или боцман матерится с противным акцентом. Для порядка, конечно, облазил все внутренности корабля с умным видом. Ничего не нашел, но галочку в уме поставил — мероприятие проведено. Капитан, коренастый норвежец Свендсен, тоже ходил, кивал, давал объяснения.