Медикаментозное лечение привело к желаемому результату. Оно понятно, что теперь госпоже княгине надо беречься сквозняков и прочих неприятностей, которые могут привести к заболеваниям органов дыхания, но если сравнивать с тем полутрупом, что прибыл на «Гамбурге»… Румянец вернулся на щеки, в голове появились не идущие в русле лечебного процесса мысли. Главный признак выздоровления, как по мне, появился, когда Агнесс начала записывать в записную книжку сюжет следующей книги. О японском плену рассказала один раз, почти без подробностей. Не хочется вспоминать — и не надо. Эта тема, очевидно, уйдет в запрещенку. О чем не жалею.
Наконец, консилиум врачей британского генерального госпиталя решил, что пора уже эту пациентку выгонять. Чему мы обрадовались больше всего. Вся эта экзотика вокруг нас начала слегка доставать. Осталось дождаться, что Жиган от безделия сначала заведет интрижку с китаянкой, а потом женится.
Подготовка к отъезду, вернее, отплытию, заняла чуть больше недели. С Гилбертом мы уладили все формальности по аренде яхты. Он, кажется, был искренне рад, что «Криста» наконец-то послужит делу, а не просто будет проедать деньги. Устроили прощальную вечеринку с фейерверками для всего коллектива госпиталя. Попрощались с швейцарским консульством. Думаю, меня они будут помнить долго. Я же обещал, что моя благодарность будет существенной? А слово доктора Баталова крепкое.
За два дня перед выходом в море мы перебрались на яхту. Жили в каюте, предназначенной для владельца — просторной, с большой кроватью и окнами в пол, выходящими прямо на воду. Шанхайский шум сюда доносился приглушенно, уступая место плеску волн о борт и тихому гулу механизмов, постоянно поддерживающих жизнедеятельность судна. Это было первое место за долгое время, где я чувствовал себя по-настоящему дома, хотя этот дом и покачивался на воде.
Пострадавшим оказался только Жиган, страдающий морской болезнью. Ничего, адмирал Нельсон тоже мучился, что не помешало его карьере.
Яхта была готова. В трюмах — тонны угля, в кладовых — провизия на долгие недели, в баках — пресная вода. В каюте — наше барахло. Команда получила приказы. Мы должны были выйти на рассвете, чтобы успеть пройти устье реки до начала активного судоходства. Капитан Свендсен заверил, что всё будет в порядке. «Мистер Баталофф, „Криста“ любит море. А море любит ее», — сказал он с улыбкой, и я ему поверил.
Когда я вернулся в каюту, Агнесс ещё спала. Тихонько присел на край кровати, глядя на ее спокойное лицо в первых лучах солнца, проникающих сквозь иллюминатор. Край одеяла сполз с груди, обнажив шрам. Память о войне, будь она неладна.
Яхта вздрогнула, когда механик запустил двигатель. Совсем немного, но этого хватило, чтобы разбудить Агнесс.
— Всё, уходим?
— Да, фрау фюрстин.
— Прекрати меня так называть! — она даже не поленилась бросить в меня подушку.
— Как скажете, фрау фюрстин, — отвесил я шутливый поклон. — Так как подушки кончились, предлагаю одеться и выйти помахать рукой удаляющемуся Шанхаю.
Мы оделись, вышли на палубу. Красота! Ради нашего отъезда сегодня включили чистое небо и потрясающий восход.
Первый толчок — едва заметный, когда двигатель набрал нужные обороты. Расстояние до причала медленно увеличивается. Вот уже узкая полоска воды отделяет нас от твердой земли, от прошлой жизни. Провожающие отсутствовали — лишь тишина рассвета и нарастающий плеск воды за кормой.
Я притянул ее крепче, чувствуя, как она прижимается ко мне. Мы смотрели вперед, на восток, где небо уже заливалось золотом и багрянцем. Яхта набирала ход, плавно разрезая гладкую предрассветную воду. Жаль, никто нас не запечатлеет в этот торжественный момент. Жиган где-то у себя в каюте мучается, не в силах встать, а команда занята. Нанятая для Агнесс горничная, возвращающаяся в Европу дама из Нидерландов, еще не встала, наверное. Или просто решила не нарушать наше уединение.
— Куда мы плывем, Женя? — тихо спросила Агнесс.
Я притянул ее крепче. Почувствовал, как она прижалась ко мне.
— Навстречу новому дню, — сказал я. — Хотя капитан говорил, что следующая остановка в Сингапуре.
Эпилог
Нобелевская лекция Николая Ниловича Бурденко. Стокгольм, 10 декабря 1938 года.
Формулировка Нобелевского комитета:
«За выдающийся вклад в развитие нейрохирургии, создание клинической системы хирургии центральной нервной системы, а также за внедрение принципов организованного оказания неотложной помощи в условиях боевых действий и катастроф».
(Бурденко выходит на кафедру, в зале — аудитория Каролинского института, заполненная врачами, учеными, репортёрами. Присутствуют члены королевской семьи Швеции.)
Н. Н. Бурденко:
Дамы и господа, коллеги. Я глубоко благодарен Нобелевскому комитету за оказанную мне честь. Мои труды в области нейрохирургии и создания системы неотложной помощи были признаны, и я мог бы долго говорить о них. Однако, сегодня я намерен нарушить заведённую традицию Нобелевских лекций. Мои достижения — это лишь следствие. Я стою здесь благодаря человеку, чьи идеи опередили своё время на десятилетия, если не столетия, но чьё имя известно гораздо меньше, чем должно быть. Сегодня я хочу говорить о своём учителе. Прошу вас отнестись к этому с пониманием. Мои открытия, мои методы — это лишь продолжение дела, начатого им.
Прежде чем продолжу — маленькая просьба. Поднимите руки те из вас, кто проходил стажировку или обучение в «Русской больнице» в Базеле.
(поднимают руки почти половина присутствующих)
Спасибо. Вот видите, господа: в этой зале сейчас находится, без преувеличения, сообщество тех, кто прошёл настоящую школу. Кто был у нас, тот знает, что стажировка там — не просто строки в резюме, это путь между усталостью и невозможностью, между сомнением и прозрением. Я горжусь, что сам в своё время был одним из тех, кто с честью выдержал этот путь.
(Н. Н. Бурденко делает короткую паузу, достаёт из внутреннего кармана листок, но не смотрит в него)
Признаюсь честно: я до сих пор не могу понять, чем руководствовался Евгений Александрович, когда выделил меня — обычного добровольца, не сдавшего даже врачебного экзамена, взял к себе на работу, а затем и провел последовательно через все стадии обучения. Он не признается. Я до сих пор считаю нашу встречу одной из важнейших в моей жизни. Евгений Александрович своим примером показал, каким должен быть врач.
Меня часто спрашивают, как он преподавал. И всегда затрудняюсь ответить. Потому что он не преподавал — он жил на наших глазах. С ним невозможно было просто «научиться». Это было похоже скорее на переливание крови: или принял, или отторг.
Он не имел кафедры, не входил в академии, не терпел собраний. Но при этом, как сказал один петербургский ординатор: «После дежурства с ним ты шёл не спать, а читать». Удивительное состояние: усталость смертельная, а глаза горят. Потому что он задавал вопросы, от которых нельзя было отмахнуться.
Иногда он приходил в операционную и молча стоял у стены. Всё шло как обычно. Но каждый чувствовал: он тут. И всё менялось. Даже стук инструментов звучал иначе — аккуратнее, что ли, будто кто-то внутри каждого из нас взял себя в руки.
(Бурденко делает паузу)
Важно помнить: наш учитель был человеком бескорыстным. Не ради славы, не ради званий или признаний он трудился и искал ответы. Помню, как Романовский часто вспоминал: идея комплексного лечения сифилиса, которая потом спасла тысячи жизней, принадлежала именно ему.
Антонов не раз говорил мне лично, что первые мысли об инсулине и панацеуме — тоже были плодом его размышлений. И даже сам Сеченов, великий Сеченов, вспоминал, что открытие групп крови последовали за выдвинутой им гипотезой.
А Баталов всегда сводил это к шутке, говоря, что между высказанной идеей и её воплощением лежит огромная пропасть. И что он, как человек крайне ленивый, преодолеть её даже не пытался. Но мы-то знали: это не лень, а глубокое понимание последствий, возможно, стремление оставаться в тени, позволяя идеям распространяться органично, через тех, кому он доверял.
(Бурденко делает короткую паузу, оглядывая зал)
— Но, быть может, самой глубокой чертой его характера была последовательная антивоенная позиция, которая окончательно сформировалась после Русско-японской войны. Видя человеческие страдания и бессмысленность войны, он стал не просто врачом на поле боя, а философом мира, призывающим к гуманизму и прекращению конфликтов.
(В зале слышно тихое согласие)
И память о своих коллегах и учителях для него была священна. Именно поэтому корпуса «Русской больницы» в Базеле носят имена Романовского, Микулича и Склифосовского — тех, кто вместе с ним закладывал основы новой медицины. Они были не просто наставниками, а вдохновителями, и эта традиция, этот дух, живут и поныне.
Доктор Баталов — не просто врач. Он — феномен, чьё медицинское прозрение опередило своё время на десятилетия, если не столетие. Именно его гениальный ум и необычайное видение заложили фундамент тех направлений современной медицины, без которых сегодня трудно представить спасение миллионов жизней.
Я низко кланяюсь моему учителю. Человеку, которому я обязан всем. Человеку, чьи идеи стали катализатором прорывов, спасших миллионы жизней по всему миру. Убеждён, что его вклад в историю человечества неоценим и навсегда останется с нами. Спасибо.
(звучат аплодисменты, многие в зале встают)
Nota bene
Книга предоставлена Цокольным этажом, где можно скачать и другие книги.
Сайт заблокирован в России, поэтому доступ к сайту через VPN/прокси.
У нас есть Telegram-бот, для использования которого нужно: 1) создать группу, 2) добавить в нее бота по ссылке и 3) сделать его админом с правом на «Анонимность».
Если вам понравилась книга, наградите автора лайком и донатом:
Столичный доктор. Том VIII