Я, все еще не веря своим ушам, коротко перечислил самое необходимое: наркозные аппараты, запас хирургических инструментов, хинин, морфий…
Трепов кивал, делая пометки в блокноте.
— Хорошо. Постараемся. И еще… — он запнулся, подбирая слова. — Насчет вашего… чудо-средства. «Панацеума». Я читал доклад комиссии. Мнения восторженные. Но, как вы знаете, есть дефицит лекарства. Госпитальные начальники каждый тянут одеяло на себя, но и тут я готов поспособствовать.
Вот это был поворот! Поддержка на таком уровне! И даже «Панацеум»… Будет нужда, я из собственных запасов брать буду, но дело ведь государственное…
— Благодарю вас, ваше превосходительство, — сказал я искренне. — Это действительно неоценимая помощь. Средство показало свою эффективность, и здесь оно может спасти много жизней.
— Вот и договорились, — Трепов удовлетворенно кивнул. Он уже собрался вставать, но вдруг снова сел. — Есть еще один вопрос, князь. Деликатного свойства.
Я открыл дверь, крикнул в коридор, чтобы принесли чаю. Деликатные вопросы лучше обсуждать прихлебывая Цяньлян или Фу. Ну и закусывая баранками, запас которых у меня был.
Чай принесли быстро, Трепов налил его в блюдце, шумно подул, остужая, начал пить, прихлебывая.
— Требуется ваша помощь, как человека… скажем так, широких взглядов.
— Слушаю вас, генерал.
— В Маньчжурию прибыла княжна Вера Игнатьевна Гедройц, — начал Трепов несколько смущенно. — Вы, вероятно, слышали это имя. Одна из первых в России женщин-хирургов, ученица профессора Кохера. Человек незаурядных способностей и энергии. Она добилась отправки на фронт во главе санитарного отряда Дворянского общества. Прибыла сюда, в Мукден, с оборудованием, персоналом… Но… — генерал поморщился, — ни один начальник госпиталя здесь не хочет брать ее под свое крыло. Предрассудки, знаете ли. Женщина-хирург… Да еще княжна, вхожая в Царское село… Боятся скандала, насмешек, не знают, как с ней обращаться. А держать ее без дела — преступно, специалист она первоклассный. Вот я и подумал… ваш госпиталь под эгидой Красного Креста, вы сами человек не чуждый новому. Не могли бы вы принять ее к себе? Хотя бы на время, пока не улягутся страсти? Дать ей возможность работать по специальности? Я честно сказать, просто боюсь отпускать ее одну на передовую.
Женщина-хирург? Почему бы и нет… Я припомнил это имя — Вера Гедройц, действительно одна из пионерок женского медицинского образования и хирургии в России, личность легендарная.
Я задумался. С одной стороны — ценнейший специалист. С другой — это неизбежно вызовет трения с персоналом, особенно с мужчинами-врачами и фельдшерами, да и с Волконской тоже. Та явно, привыкла к традиционным ролям. Но отказать Трепову после его поддержки было бы глупо. Да и я, как сказал генерал, человек широких взглядов. Мне в этом госпитале никто не указ. Будет княжна хорошо работать — и наплевать, что она в юбке. А не покажет себя — так тут и титул не поможет, попрощаемся.
— Я не против познакомиться с княжной Гедройц, генерал, — осторожно ответил я. — Если ее квалификация действительно так высока, как вы говорите, и она готова работать в наших непростых условиях, не требуя особых привилегий, то место для хорошего хирурга всегда найдется. Потом, я слышал, что она пишет стихи? Поэтические вечера были бы очень кстати.
— Вот и отлично! — Трепов явно обрадовался. — Я так и думал! Она сама к вам зайдет в ближайшие дни. Благодарю вас, князь! Вы избавили меня от большой головной боли.
Когда он ушёл, в госпитале повисла тишина, как после грозы. Кто-то прошептал:
— Ну, теперь заживём…
Михеев крякнул:
— Не съел. Пряников обещал. Видать, нужны вы ему, Евгений Александрович… или, может, кое-кому повыше.
Я только пожал плечами. Но внутри что-то потеплело. Сегодня мы устояли. И даже сделали шаг вперёд.
Вечером того же дня, немного оправившись от визита высокого начальства, я решился на вылазку в Мукденское офицерское собрание. Зазывали туда давно, а теперь и повод был: нужно было собрать информацию — не из донесений штаба и донкихотских рапортов, а живую, настоящую, пропущенную сквозь окопную грязь, через кровь, через запах пота и махорки. Да и просто сменить обстановку, вдохнуть иной воздух. Если, конечно, в этом прокуренном месте вообще можно было говорить о воздухе.
Собрание оказалось как раз тем, что я и ожидал: шумное, густо затянутое дымом, разномастное. Меньше парадности, чем в Харбине, но гораздо больше армейской удали, беспокойства, невысказанного напряжения. Здесь офицеры всех мастей пили: кто водку, кто шампанское, кто сразу и то и другое, резались в вист и штосс, громко спорили, кто-то пытался изнасиловать местное расстроенное пианино, а кто-то, судя по взгляду, уже мысленно возвращался в траншеи.
Я заказал коньяку, выбрал относительно тихий угол и стал слушать. Разговоры шли вразнобой, но лейтмотив один — тревога. Обсуждали рейд Мищенко, ругали Куропаткина за нерешительность, передавали друг другу слухи о японском наступлении. Поверх всего — та самая фронтовая бравада, где под каждым громким тостом пряталась усталость. И страх.
Мой взгляд упал на одинокую фигуру за соседним столом. Пехотный капитан — судя по погонам с шифровкой полка, из сибирских стрелков. Молодой, но с лицом уставшего старика: впалые щеки, блестящие глаза, обострившиеся скулы. Фуражка лежала на столе, рядом пустая рюмка. Он пил медленно, задумчиво, как будто надеялся не напиться, а забыться.
— Разрешите присоединиться, капитан? Князь Баталов.
Он поднял на меня усталые глаза, кивнул.
— Волков. Капитан Волков, Третья Восточно-Сибирская стрелковая дивизия. Садитесь, князь. Это вы получили премию Нобеля за лечение сифилиса?
— Я.
— Слышал об этом. Но кажется, вас назначили Наместником на Дальний Восток?
— Уже и снять успели, — усмехнулся я.
— Вы, князь, опять вернулись к медицине?
— Именно так, капитан, занимаюсь госпиталем здесь. Вы с передовой?
— Третий день как. На пополнение прислали. Завтра снова туда, — он махнул рукой куда-то в южную сторону. — Мукден скоро заговорит по-японски, если всё так пойдет.
Капитан махнул рукой в сторону бара, где, по-видимому, находился юг.
— И как там? — спросил я, подзывая буфетчика и заказывая бутылку «Шустовского». — Что японцы?
Волков поморщился.
— Японцы… Звери, князь. Упорные и хитрые. Мы их поначалу шапками закидать хотели… Макаки косоглазые… А они… Они воюют не так, как мы привыкли. И стреляют метко и разведка у них на уровне. Маскируются — не увидишь, пока в упор не подойдешь. У каждого второго — оптика, артиллерия бьет кучно, точно. Даже с закрытых позиций. И не боятся ничего. Прут на пулеметы со своим «Банзай», с винтовками наперевес… Ночью лезут постоянно, режут часовых… Дерутся до последнего, в плен почти не сдаются. Фанатики.
Он помолчал, закуривая папиросу дрожащими руками.
— Наши тоже дерутся храбро, князь, ох, храбро! Солдаты у нас — золото! Но… организация хромает. Связи нет толком. Соседние части друг другу не помогают. Снарядов часто не хватает. А главное — не понимаем мы их до конца, этих японцев. Думали, война будет легкой прогулкой… А тут… тут мясорубка настоящая.
Принесли коньяк, капитан сразу выпил.
— Это правда, что после войны солдатам тут будут раздавать землю? — внезапно спросил Волков.
— Откуда сведения?
— Да по окопам слух идет. Чуть ли не на ротных кричат: «Сколько десятин дадут, а? Где земля будет? А с женой можно?» С ума уже сходят от неизвестности.
Я усмехнулся — получилось горько. Работает вброс, работает! И скорость распространения чрезвычайно высокая, а это может произойти только если слушатели очень неравнодушны к известию. Даже интересно, как именно прилетит по Алексееву.
— Ничего об этом не знаю, — пожал плечами я. — Вам бы в штаб обратиться.
— Да эти штабные… — Волков махнул рукой. — Готовьтесь! Работы врачам тут хватит… Ох, хватит…
Он замолчал. И я тоже. Эти слова не были риторикой. Это была та самая правда войны, которую не напишут в газетах. Она сидела сейчас напротив, пила, чтобы уснуть, а не веселиться, и завтра снова уйдет туда, где стреляют.
Я смотрел на его лицо, на потертый китель, на потемневшие от грязи погоны — и понимал: битва скоро начнётся. И будет страшной. И наш монастырь-госпиталь, несмотря на помощь Трепова, несмотря на панацеум, несмотря на чудо, скоро станет местом, где смерть будет заходить слишком часто.
Глава 4
ТРЕВОЖНЫЯ ИЗВѢСТІЯ СЪ ДАЛЬНЯГО ВОСТОКА
ЛОНДОНЪ, [23 марта]. (Отъ нашего корреспондента). — Въ здѣшніе политическіе и газетные круги поступили крайне тревожныя свѣдѣнія, источникомъ коихъ называютъ высшія административныя сферы Россіи на Дальнемъ Востокѣ. Свѣдѣнія эти указываютъ на существованіе обширныхъ и доселѣ хранившихся въ тайнѣ плановъ С.-Петербургскаго кабинета, касающихся фактическаго присоединенія и планомѣрной колонизаціи Маньчжуріи по окончаніи нынѣшней войны съ Японіей. Редакціи «Times» удалось получить доступъ къ документамъ, тайно полученнымъ изъ секретаріата Намѣстника Его Императорскаго Величества на Дальнемъ Востокѣ, адмирала Алексѣева. Означенный планъ обрисовываетъ стратегическія намѣренія, способныя кореннымъ образомъ нарушить суверенитетъ Китая и общепризнанные принципы политики «открытыхъ дверей», на коихъ зиждется международное согласіе въ семъ регионѣ.
Причемъ осуществленіе сего плана ставится въ зависимость лишь отъ избѣжанія полнаго военнаго разгрома, но не отъ конкретныхъ условій мира. И хотя официальныя заявленія Россіи неизмѣнно подчеркивали уваженіе къ территоріальной цѣлостности Китая, попавшіе въ Лондонъ документы рисуютъ совершенно иную картину прямыхъ имперскихъ притязаній.
Согласно источникамъ, знакомымъ съ содержаніемъ просочившихся бумагъ, сердцевина плана заключается въ широкомасштабномъ водвореніи въ Маньчжуріи русскихъ крестьянъ и отставныхъ солдатъ, особливо казаковъ и ветерановъ текущей кампаніи. Предполагается щедрое надѣленіе переселенцевъ землею, въ особенности вдоль стратегическихъ линій Китайско-Восточной желѣзной дороги и въ п