— Это ирисы? — Леха недоверчиво посмотрел на невзрачный веник. Толстые стебли, мятое зеленое жабо под надутой синей головкой. Вот розы, он знал, это цветы. Или еще гладиолусы. А это безобразие просто какое-то…
— Нет, не тот… Левее. Ага. — Продавщица сняла со стеллажа и расправила в руках прозрачный пластиковый пакет с едва заметной давленой сеткой. Леха еще раз критически осмотрел букет. Ладно, времени нет, пора ехать. Вздохнул, расплатился и пошел к машине.
Пропустил троллейбус, через все полосы повернул во двор за таганским гастрономом. Хорошо ехать в праздники, когда машин мало. Теперь направо, на площадь. А погода, погода-то прелесть!
От души — по тормозам. Прямо впереди снизу вверх качнулся багажник черной «Волги». На площади — море машин. Хорошо стоят: и вдоль, и поперек. Леха уже потянул рычаг, чтобы сдать назад и развернуться налево через полосу — но сзади в упор встал синий сорок первый «Москвич». Баба за рулем. Леха выругался. Приехали. Прощай, свобода! Вот уж не думал, что попадет в пробку…
Дракон ценит человеческое внимание. Очень высоко ценит. И когда работяги откладывают свои отбойные молотки и перестают чесать ему спину, когда по случаю выходных не хватает гаишников, и, неприлично поигрывая своими палочками, они ленятся сгонять с него надоедливых мух-нарушителей, Садовое кольцо начинает скучать. И со скуки играет в пятнашки.
Набирает полную площадь машин, а потом глушит самый большой трейлер и сбрасывает с проводов троллейбусные рога.
Ах, пробки, пробки… И пожарники, и милиция — все стоят здесь. Никакой спецсигнал не поможет. Тут нужен бульдозер.
С девяносто второго года количество машин в городе удвоилось. Говорят, власти скоро перестанут регистрировать и ставить техосмотр автомобилям старше шести лет. Чистить улицы начнут с самых беззащитных. Предлогом будет экология; но московский выхлоп столь ядовит не из-за плохо отрегулированных или изношенных двигателей, а из-за качества бензина.
А налоги! Господи, какие налоги! Свет не видел таких поборов! Особенно если учитывать угонщиков и ГАИ. Но, несмотря ни на что, количество машин в городе растет.
Господи, вы когда-нибудь видели пробку на Таганской площади? Печет солнце, народ в машинах потеет, от сизого дыма слезятся глаза, першит в горле и тяжелеет голова. Скорость потока — один метр в минуту. И нет надежды. Напрочь.
Леха подвинулся на шаг вперед. Включил кондиционер. В пиджаке без него жарко. В городе вообще лучше не опускать стекол. В кондиционере мощный фильтр, не то три ступени, не то пять. Копоти не чувствуешь. Легче дышать. А иначе в пробке не выжить. Вздохнул; посмотрел в зеркало.
За ним следом подвинулся синий «Москвич». За рулем сидела Анечка. У нее были длинные каштановые волосы, достававшие ей ниже лопаток, тщательно расчесанные в один гладкий поток за спину. У нее были крупные, спокойные, чуть заторможенные темные глаза. Ей было двадцать пять, про ее телосложение, не будь оно столь женственно, вполне можно было бы сказать «крепкое». «Москвич» — жесткая машина, руль тяжелый, скорость тут не просто так переключаешь — ее надо «воткнуть». Слабая женщина на «Москвиче» далеко не уедет. Анечка была сильной.
Подъезжая к площади, она увидела желтый свет. «Проскочу, значит, возьмут на работу», — загадала Анечка желание и нажала газ. Она успела проскочить почти на красный сигнал. И из-за этого чуть не влетела в Леху и попала в пробку.
Справа от нее сидел ее муж и проклинал судьбу за то, что доверил женщине руль. Этого нельзя делать никогда. Говорят, в Саудовской Аравии им вообще права не дают.
Но куда было мужику деться? Машину подарили ее родители через неделю после того, как Анечка родила дочь. Пару лет Анечке было не до езды, и муж в одиночку обминал двери и терял зеркала. Месяц назад Анечка получила права и теперь потихоньку начинала ездить сама.
— Давай, давай вправо. Вон в ту дырку. А, черт! Ну ты и тормоз!
— Да ладно тебе, — откликнулся сзади друг дома Вася.
Они ехали к нему на Курский попить пива. Пешком они бы туда уже дошли. — Я же говорил, надо было сесть в метро.
— Да ну ваш вонючий бомжатник. В машине лучше. Сидишь, как дома на диване. Светло, сухо. Чего тебе неймется? — Волненья в Анне было ни на грош. Одна лень. В пробке это помогает.
— Сейчас вон тот подвинется, встань за ним, — не унимался муж. — А то так до ночи просидим. Давай, давай, Анечка…
Но в дыру справа влезла потрепанная «Волга». Муж яростно посмотрел на наглеца. И вмиг остыл, увидев ясные и холодные глаза Доброго Дня.
— Кой черт понес этого придурка через Таганку? Ехал бы по набережной… — бормотал себе под нос Коля. — Ненавижу пробки.
Добрый День кивнул.
Слева микроавтобус поддал под зад синий «жигуль». Захрустело стекло. Мгновенно из машины выскочили два парня в черных кожаных куртках, один нагнулся к раздавленному фонарю, стал выковыривать пальцами остатки цветного стекла. К ним подошел долговязый водила микроавтобуса в белой футболке. Они втроем присели на корточки у погнутого бампера.
Коля, не отпуская сцепление до конца, подполз еще на метр вперед. Справа в упор оказался борт Камаза. Зацепит — вскроет, как консервную банку. Поедет дальше, а потом будет честно утверждать, что ничего и не заметил. Прямо на капот коптила «Победа». Раритет. Дровами, что ли, они ее топят?
Аллочка закончила косметику в шестнадцать ноль три. Кто знает женщин, поймет, что это был подвиг. Для женщин сидение перед зеркалом с кисточкой в руках — род медитации. Черты Аллочкиного лица не были бледными и такого взыскательного отношения к себе совершенно не требовали. Аллочкина белая кожа легко впитывала солнечную позолоту, светлые волосы летели по ветру сами собой. Сейчас ей просто нужно было успокоиться.
Жаркий денек. Аллочка пошире раскрыла окно. В Европе господствуют западные ветра. Оттого на Юго-Западе Москвы воздух часто пахнет полем. Уже подсохла земля, но еще не поднялась во весь рост зелень, и ветер срывает крупинки чернозема и несет их в город.
На Юго-Западе нет заводов. Лишь научные и учебные конторы, да жилые кварталы тянутся до самой Окружной. Огромные белые блочные дома с голубыми и розовыми полосками.
Посмотрела вниз. Через двадцать три этажа, там, где козырек подъезда кладет тень на траву двора, Лехиной машины не было видно.
Аллочка готова была ждать его хоть до утра. Но Леха был мужик пунктуальный. Опоздать он не мог. Значит, что-то случилось. Вышла с кухни в прихожую, нашла под зеркалом телефон. Набрала номер. Она его помнила наизусть.
Никого нет. Вздохнула. Положила трубку. Подошла снова к окну. Постояла молча минутку, потом набрала номер еще раз. Пятый гудок. Шестой. Посмотрела на часы. Шестнадцать ноль шесть. Наверное, за последние дни она просто стала неврастеничкой. «Ну, кто-нибудь, ну возьми же трубку», — изо всех сил взмолилась Аллочка. Когда нам плохо, мы все верим в Бога. «Только бы с ним ничего не случилось. Ну, пожалуйста. Ну, возьми же, возьми…»
Оп. Щелчок. Тишина. Звонкий шлепок по голому телу. Зловредное хихиканье. И короткие гудки.
Аллочка села на пол. А в дверь позвонил первый гость.
30
Многие люди на Москве покупают автомобиль только для того, чтобы не спускаться в метро. Их пугает давка, пристальные взгляды и обезличивание. Некоторые из них в своем индивидуализме доходят до того, что забывают, сколько стоит жетон. И гордятся, что не пользуются общественным транспортом. Но автомобиль в городе — это общественный транспорт. Общественный транспорт для среднего класса.
При помощи автомобиля люди еще легче становятся толпой, чем без него. Отдельно взятые индивиды сливаются в единый транспортный поток. В один человеческий вид как он есть.
«Мы даем свободным людям средство свободного передвижения» — девиз «Дженерал Моторс». В Москве этой свободы нет. Взамен выбора скорости и направления движения город предлагает только участие в тех или иных массивных потоках. Дымная гусеница переползает со скоростью двадцать километров в час с одного перекрестка на другой. Москва дает лишь возможность выбрать поток по душе. И возможность выбрать ту или иную вероятность попасть в пробку.
Многие люди в Москве боятся въезжать в центр в час пик — когда очень многим людям нужно ехать больше всего. Самые умные из них бросают машину недалеко от Садового кольца и спускаются в метро.
Цели человека как вида часто противоречат целям человека как персоны. Особенно когда дело доходит до выживания. Поэтому личность так сильно пугают толпы и пробки. Хотя противоречия здесь не больше, чем в огне и воде, которые вместе движут любой паровоз, или в ночи и дне, которые суть вращение земли да свет солнца.
Через час Леха увидел впереди просвет. «Ах, Аллочка, Аллочка, ты простишь меня. Ты меня дождешься, я знаю…» — думал Леха, проползая еще один метр вперед.
Редко что бывает просто так. Наверное, есть какой-то смысл в том, что он стоит здесь. Человеку без смысла нельзя, человек без смысла умирает.
На заднем сиденье лежал букет ирисов. То-то тетка обрадуется…
— Это не «101», — сказал Анькин муж и крутанул ручку настройки до упора. Он все никак не мог успокоиться.
От радио свиста и радио скрежета Анна скривилась. Она чувствовала, как ее тушь потекла по ее лицу. Она сидела и не понимала, как пять лет могла прожить с этим придурком.
Когда доедут, надо будет не забыть зайти в «Людмилу» купить лак. Вчера она, когда ставила машину у подъезда, поцарапала крыло. Маленькая вмятина и белый штрих длиной в ладонь. Анечка слышала, что такие вещи полагается чем-то обрабатывать. А то ржаветь будет. Но чем именно, она забыла и потому, чтобы муж не ругался, замазала царапину лаком для ногтей. Хорошо получилось. Но флакон кончился весь.
Муж снова выругался и выключил приемник. Стали слышны далекие и близкие гудки машин — бессмысленные и бесполезные. Анечка случайно коснулась его руки. Брр… Неужели это он, Боже мой, он, суженый-ряженый, который иногда в порыве страсти шептал ей в розовое ушко: «Ах, ты моя поблядушечка!»