– Ну и стерва была эта Карина! – вырвалось у меня.
Да, я хорошо помню, что про покойников либо хорошо, либо ничего, но тут я больше не могла сдерживаться. Повезло Надежде, как покойнику! Я вспомнила, как еще девочкой она сжималась под карающим перстом Анны Федоровны. «Ты виновата!» – патетическим тоном заявляла педагогиня из-за самого незначительного проступка дочери. А Карина нащупала ее слабое место и принялась давить.
– Ты мне вот что скажи, – сурово произнесла я. – На фига ты следовательше про свой дурацкий сон рассказывала? Что это еще за детские штучки?
Надя вся подобралась.
– А если б я ей про призраков сказала, лучше бы было?
– Тогда бы тебя на освидетельствование отправили, – заключила я.
– На какое освидетельствование?
– Психиатрическое! Ты и вправду идиотка! – не выдержала я.
На глазах у Нади выступили слезы.
– Все так говорят. Но я их на самом деле видела! И в ту ночь тоже! Может, я сумасшедшая?
– Ты туда ходила ночью?!
– Нет. Ты сразу уснула. А я никак не могла. Во двор вышла… Потом испугалась, вернулась, задремала… сон увидела… Больше не уснула. Утром к себе пошла…
С моего участка никакой лестницы не видно. Видать, у Нади и вправду с головой не в порядке.
– А еще знаешь, что мне следователь посоветовала? – вдруг сказала Надя. – Чтоб я адвоката меняла.
– Адвоката? – Я насторожилась. – Но Андрей ведь утверждал, что адвокат дорогой и опытный?
– Угу, утверждал, – кивнула Надя. – А она говорит: «Меняй».
В доме Нади меня явно принимали за «Скорую помощь». У Анны Федоровны случился гипертонический криз, и Галя обратилась ко мне, не знаю ли я, как сюда вызвать врача. Я не знала, но довольно быстро выяснила все это через тетю Нюру. Вскоре уже два поселковых эскулапа колдовали над старенькой учительницей. Ей-богу, мне с каждой минутой становилось ее все больше и больше жалко. Да, не любила я школьный курс литературы, не нравилась мне ее манера декламировать стихи, но таких несчастий я Анне Федоровне не желала.
Аннушка лежала, откинувшись на подушки, бледная, отечная. Лицо ее осунулось, казалось, она даже похудела от переживаний.
Врачи мне понравились. Они действовали быстро и уверенно, не клянчили денег и даже удивились, когда Галя сунула им пятисотрублевую бумажку.
– Состояние средней тяжести, – отрапортовал один из врачей. – Но учитывая возраст… В общем, вам надо быть готовыми ко всему. Назначения я сейчас сделаю.
«Скорая» уехала, сделав Анне Федоровне два укола, после которых она уснула. Мы спустились в гостиную.
– Галь, – вспомнила я, – а можно я ваш столик сфотографирую?
– Зачем? – насторожилась она.
– Меня местная библиотекарша просила. Для выставки.
Она нахмурилась и после какой-то странной паузы сказала:
– Не думаю, что это хорошая идея. В свете последних событий не стоит привлекать к нам внимание. А чего Варвара сама не спросит?
– А вы с ней знакомы?
– Конечно, мы даже ей кой-какие книжки подарили.
– Ну, может, стесняется, – предположила я.
– Ты подожди… – Галя отправилась в верхние комнаты и скоро вернулась с книгой в руке. – Карина брала. Вернуть не успела. Отнесешь?
Я пообещала, что отнесу обязательно.
Тогда, в ночь смерти, Карина читала книгу с библиотечным штампом. И Варя уверенно назвала ее фамилию – Кулярева. Значит, Карина тоже заходила в библиотеку, была туда записана… Значит… А что это значит?
Зря мы боялись вызовов в милицию и повесток: Бобрыкина с Пашей заявились в нашу деревню самолично. Невесть из какого источника они разузнали всю историю с письмом, причем пребывали в полной уверенности, что письмо подлинное.
– Откуда они могли узнать про письмо? – шепотом спросила меня Галина.
– От Ольги, – убежденно заявила я.
– А она-то тут при чем?
– Она мне сама сказала, что около вашего забора подслушивает. Наверняка ментам позвонила и все растрезвонила.
Мы ткнули следовательше под нос справку, выданную нам врачами «скорой помощи»: Анна Федоровна больна и ни на какие вопросы отвечать не может. Не пустив «сладкую парочку» наверх, мы втроем сами пересказали всю историю.
– Что за письмо? – спросила Бобрыкина.
– Недели три назад мы вскрыли тайник в старинном столике, приобретенном Надеждой Шацкой, – объяснила я. – А там оказалось письмо… – Я замялась. – Довольно неординарного содержания.
– Карта, где зарыт клад? – Павел явно ехидничал.
– Нет, – огрызнулась я. – Объяснение в любви. Одного мужчины… другому.
– Другому? Или другой? – Красавица следовательша приподняла одну бровь.
Я сладко улыбнулась и для непонятливых объяснила:
– Именно: одного мужчины – другому мужчине. Между ними была дуэль, и один убил другого. Вот так.
– А где это письмо сейчас?
– Не знаю, – честно призналась я. – Анна Федоровна, мать Нади Шацкой, сказала, что уничтожила его. Я не уверена, что это правда. Но копия текста у меня есть.
– Откуда? – Паша явно не привык много говорить.
– Я сделала, – призналась Галя.
– Мама убеждена, что это подделка, – вставила Надя.
– У нас есть заключение эксперта, – сообщила следователь, – что это вполне может быть подлинник. В таком случае документ представляет собой большую материальную ценность и вполне может служить мотивом для убийства. Покажите мне вашу копию.
Последняя фраза прозвучала как приказ. Эх, какой же она умела быть надменной!
Я и Галя проводили их за ворота.
– Простите, насчет адвоката вы серьезно? – уже на улице спросила я.
– Серьезно, – подтвердила следовательша. – Пока мне трудно судить о его профессиональных качествах, но есть еще и другие аспекты. – Она сделала паузу, отчего-то смутилась. – Если бы не вы с ее матерью… Дело в том, что адвокат этот так нагло себя вел, просто вывел меня из себя. Да, я знаю, что нужно отгораживаться от собственных эмоций и стараться смотреть на дело объективно. Но не всегда удается, а если честно, то почти никогда и не удается. Все равно, угол зрения сильно зависит от личного восприятия.
– Неужели ее муж простых вещей не понимает? – удивилась я. – Раз такого адвоката нанял.
– Возможно, у него не совсем адекватное представление о том, что происходит.
– Надя невиновна!
– А почему – нет? Мотив у нее ого-го какой! Не продолжайте! – воскликнула она, когда я попыталась что-то сказать. – Эту песню я уже слышала: вы всё знаете, а вот менты позорные обижают вашу бедную подругу-страдалицу.
– Послушайте, – разозлилась я, – но почему вы воспринимаете меня так в штыки? Да. Я понимаю, дел у вас много. Но я помочь хочу.
– Да не хотите вы помочь! – перебила Бобрыкина. – Вы просто пытаетесь выгородить свою подругу. А у нее есть и мотив, и возможность! Да, есть процент ошибок, вследствие низкокачественной работы, есть процент фабрикации. Но процент этот действительно не настолько велик, чтобы голосить: «Всех выпустить, тюрьмы помыть, менты – подонки!»
Я слушала ее не перебивая.
– В большинстве случаев виновность человека бывает вполне очевидна до суда. Это в детективах нам показывают замороченные истории со многими неизвестными – иначе было бы неинтересно ни читать, ни смотреть. На деле в подавляющей массе все прозаичнее. Если уж человек попал на зону (не под стражу, а на зону), то явно он там оказался не за то, что одуванчики в королевском саду нюхал.
– Ну вот Надя-то как раз одуванчики и нюхала… – вставила я.
– А Кулярева сама головой о балюстраду побилась, а потом в воду прыгнула, – на этот раз съехидничала следователь.
– Надя невиновна, – настаивала я. – В конце концов, презумпция невиновности…
– Презумпцию невиновности я знаю назубок. В большей части это формальность (признаю, что необходимая), но она и соблюдается. Так же формально. До суда они все подозреваемые и обвиняемые. Все регламентировано УПК.
– Да что мне ваш УПК! – разозлилась я. – Вы с Надькой-то разговаривали? Ну какая из нее убийца?
– Убийцы бывают разные. Если принять к сведению показания той учительницы… коллеги вашей матери, не такая уж она и невинная овечка. Тем более у Шацкой нет алиби в отличие, например, от ее мужа, или от мужа Куляревой, – спокойно заметила следовательша.
– А при чем здесь папа? – воскликнула Галка.
– А почему нет? – обернулась к ней следовательша. – Вы сами подтверждаете, что он сильно заинтересовался письмом, злился на свою тещу за то, что та пыталась его спрятать, и даже прибегал к рукоприкладству.
– Он шкаф порубил, – насупилась Галя.
Точно Ольга донесла! Вот сплетница!
– Не беспокойтесь, – усмехнулась следовательша, – у вашего отца алиби еще серьезнее, чем у Шапикова: он был в другом месте. Далеко…
– Девочки, брейк! – вмешался Павел. – Автобус через пять минут.
Кивнув на прощание Галине и буркнув: «До свидания», я зашагала домой. На углу меня догнал Павел.
– Вы здесь? – удивилась я. – Автобус пропустите.
– Да ладно с ним, с автобусом, – отмахнулся он. – Я устал как собака. Прогуляться хочется. Вы мне компанию не составите?
– Я домой иду. Собираетесь в рамках следствия проверить, где я живу?
– А я же знаю, – ухмыльнулся Павел. – Наискосок от того места, где труп нашли.
– Там было так удобно купаться, – зачем-то произнесла я, – а теперь… приходится за магазин ходить.
– Куда?
– Ну повернуть за магазин, мимо библиотеки… Там тропинка через чужие участки и пляжи в конце.
– Ни разу за это лето не купался, – уныло произнес Павел.
– Холодной воды не боитесь? Тогда можно сейчас окунуться, – предложила я.
Чего я вдруг так раздобрилась? Вообще-то пляжи я не слишком люблю: нет у меня ног от шеи и стройных бедер, которыми можно было бы похвастаться. Зато плаваю я неплохо. Даже очень хорошо. Интересно было бы устроить соревнование.
– Вы быстро плаваете? – спросила я.
– Да ничего… – Он испытующе посмотрел на меня.
Отчего-то я вдруг завелась. Мне жутко захотелось «ущучить» если не ту стройную чернявую стервочку, так хоть этого недотепу. Впрочем, почему я решила, что он – недотепа? Прикидывается наверняка