— Неоднократно. Я охранял государя сначала в Москве на коронации, потом в Нижнем Новгороде на промышленно-художественной выставке.
— Да ты что? Прямо вот так, лицом к лицу? И разговор вел?
— Конечно. Последний раз, когда он мне ленту вручал.
— Какую еще ленту? — уточнил Чалдон. Было странно видеть, что личность императора вызывает такой интерес у жутковатого бандита.
— Ну, орденскую. Ленту ордена Святого Станислава первой степени.
После этого маз зауважал сыщика еще больше.
Когда они подъехали к тюремным воротам, часовой отказался их впускать. Алексей Николаевич опять извлек свою волшебную книжицу. Стрелок вызвал начальника караула. Заспанный поручик с удивлением оглядел живописную группу и спросил:
— А вы кто?
— Читайте, там все написано.
— А эти?
— Эти со мной.
— Как же я их пропущу? — растерялся офицер. — По ним видать, что уголовные!
Лыков вынул открытый лист за подписью премьер-министра.
— Проводится очная ставка. Распоряжение самого Петра Аркадьевича. Быстро откройте дверь!
В результате под утро сыщик в компании бандитов оказался в палате Старжевского. Состоялось бурное объяснение. Лыков с интересом наблюдал, каким весом пользуется счастливец у фартовых. Евгений Бальтазарович убедил маза в два счета.
Закончив дознание, Чалдон-Чайванов протянул питерцу крепкую руку:
— Ну, полковник, в жисть не собирался я спасибо говорить фараону. Но теперь скажу.
— Значит, Ядвига может спать спокойно?
— Может.
— Ты учти, что люди Нико продолжат ее чернить.
— А зачем? — маз пожал плечами. — Ломбард брали мы. Счеты к Ядвиге были у нас. Кавказцы здесь никто, и звать их никак. Сейчас баба перед нами чиста.
— Пусть блатные узнают об этом, — попросил Алексей Николаевич.
— Сделаю.
— Поскорее бы.
— Щас брошу все дела и побегу твою бабу отмывать, — сердито огрызнулся Чалдон. — Ты тово… знай, с кем говоришь.
Лыков боком-боком выбрался в коридор и побрел к выходу.
Глава 14Человек из прошлой жизни
Лыков с Франчуком уже сорок минут шатались по Хлебному базару, а Полубщиков так и не появлялся.
— Зайдем куда-нибудь, выпьем водки, — предложил Алексей Николаевич. — Обычно это помогает.
Они сунулись в квасную лавку на Преображенской. Надзиратель выразительно показал хозяину два пальца. Тот нагнулся и через полминуты поставил на прилавок пару оловянных стопок. Рядом примостил тарелку с холодной печенкой. Сыщики выпили, закусили, и Лыков бросил бумажный рубль. На лице содержателя мелькнуло удивление. Когда вышли, Франчук сказал питерцу:
— Роняете мой авторитет среди черного народа.
— Не надо было платить?
— Конечно, мы же полицейские.
— Ну извините, не подумал.
На этих словах питерца Федор Степанович вдруг замер и демонстративно отвернулся в другую сторону.
— Он?
— Так точно. У прилавка с дичью, в бурочных сапогах.
Лыков не спеша обогнул лоток, бросил беглый взгляд — и опешил. Он знал этого человека раньше! Через секунду память выдала фамилию.
— Иван Богданович, здравствуйте!
Седобородый благообразный мужчина лет шестидесяти пяти обернулся, увидел питерца, и его словно ударило током.
— Извините, вы меня путаете с кем-то.
— Немудрено, ведь с тех пор прошло двадцать шесть лет, — с нажимом произнес коллежский советник.
— Не понимаю, — бросил Полубщиков и попытался уйти.
Алексей Николаевич ухватил его за плечо:
— Значит, вы отказываетесь признавать, что ваше настоящее имя Иван Богданович Саблин?
— Я Полубщиков, у кого хотите спросите!
— Надзиратель, арестуйте этого человека и доставьте в участок, — распорядился питерец.
— Слушаюсь, ваше высокоблагородие. А в чем его обвинить?
— В присвоении чужого имени. Оформите арест и посадите в камеру, пусть подумает. К вечеру я с ним побеседую.
— Ваше высокоблагородие, жена у меня болеет, — взмолился артельщик. — Если я домой не приду, кто ей лекарство даст, кто накормит?
— Жена та же, прежняя? Авдотья?
Полубщиков-Саблин понурился и ответил шепотом:
— Она.
— Пошли к тебе домой, расскажешь. А меня тоже узнал?
— Узнал, Алексей Николаевич. Постарели мы оба, да…
Лыков отпустил надзирателя, и два давно не видевшихся человека побрели по улице.
— Рассказывай, как жил все эти годы, — потребовал сыщик. — Когда мы виделись последний раз, ты мне зубы заговаривал, а сволочь Елтистов в спину стрелял[38].
— Неправда твоя, Алексей Николаевич. Понимаю, что ты мне не веришь, но вот святой истинный крест — нет там моей вины! Елтистову я велел в окно убраться. Отвлекал тебя, да. Но только чтобы помочь ему сбечь. А он, чурбан безмозглый, решил лобовский приказ исполнить. Сам пропал и мне жизнь поломал. Пришлось нам с Авдотьей из Нижней Кары бежать и по Сибири скитаться.
— Ладно, пускай будет так, как ты сказал, — примирительно махнул рукой сыщик. — Авдотья, когда я очнулся, то же самое поведала. Если заметил, я тогда весь Нерчинский каторжный район на уши поставил. А тебя не искал, отпустил.
— А что с Челубеем стало? Говорили, он при смерти?
— Выздоровел, черт мускулястый… Его я тоже отпустил, в Америку. Яков приезжал шесть лет назад, он теперь у американцев вроде адмирала.
Саблин остановился и жалобно посмотрел на Лыкова:
— А меня? Можно меня второй раз отпустить?
— Нет. Теперь другой расклад, ты мне нужен для дела.
Иван Богданович Саблин встретился Лыкову в Нижней Каре в 1883 году. Сыщик был тогда «демоном», легендированным агентом полиции, внедренным в банду «короля» Петербурга Лобова. Они приехали вдвоем с Яковом Недашевским, уголовным по кличке Челубей. Саблин был представителем Лобова в Нерчинском каторжном районе и отвечал за этапную цепочку. Доверенные люди «короля» пересылали по ней с востока на запад тех беглых, которые могли заплатить за свое освобождение. Они служили во всех крупных пересыльных тюрьмах канцелярскими служащими и писарями. Варганили документы, а подлинные сжигали. Укрывали и направляли. Сбивали полицию со следа. Этапная цепочка была предтечей той санатории, которую сейчас разыскивал коллежский советник. Разница состояла в том, что подручные Лобова использовали систему пересыльных тюрем. А нынешняя организация орудовала на воле. Поэтому как только сыщик узнал Саблина, то сразу же уверовал, что тот занимается прежним ремеслом. Но уже под рукой Ононашвили. Тогда, в восемьдесят третьем, сыщик отпустил Ивана Богдановича. Точнее, не поместил его в список лиц, объявленных в розыск, когда Саблин узнал о сыщике и сбежал. Теперь он был настроен иначе.
— Иван, — сказал он, сворачивая в ближайшую чаевую, — давай угостимся и заодно выложим картишки на стол. Я служу все там же, в Петербурге, в Департаменте полиции. Только в чинах подрос, был поручик, а стал полковник. И приехал сюда, чтобы найти и разорить ваш притон. Мы называем его санаторией, а иногда номерами для беглых. А суть одна: место, где за немалые деньги люди Нико Ононашвили перемазывают беглецов, чтобы потом отправить их, куда попросят. Понял меня?
— Нет.
— Врешь, Иван Богданыч, понял. Ты — часть этого механизма. Думаю, что поставщик, артельщик. Где ваша санатория, в Киренске или Илимске?
— Я не знаю, о чем ты говоришь, — упрямо заявил лже-Полубщиков. — Что живу под чужим именем, за это полагается два месяца тюрьмы. В остальном я чистый.
— Ну тогда сядешь за старое, — пригрозил сыщик.
— Какое еще старое? Там срок давности давно вышел.
— Кому вышел, а кому — нет.
Саблин насторожился:
— Что ты имеешь в виду?
— А то, что Лобов был замешан в покушении на цареубийство.
— И кого он хотел кончить, Александра Миротворца? Так его давно уже Бог прибрал. Притом, где Лобов и где я. Какая тут связь? И не при делах я был, сидя в семи тысячах верст от Петербурга.
— При делах или нет, ты будешь доказывать следователю по особо важным делам, — надавил Алексей Николаевич. — В Иркутском тюремном замке. При покушении на цареубийство срока давности нет.
— Да не знал я ничего! — повторил артельщик так громко, что на них стали оглядываться посетители.
— Не ори, не поможет. Знал, не знал — какая разница? Мог знать. И не донес.
— Но…
Сыщик приложил ладонью о стол:
— Заткнись и слушай!
Иван Богданович съежился:
— Ты что задумал? Из полковников в генералы скакнуть по моим плечам? Чего и не было раздуть и начальству подать? Под новым соусом старое жаркое?
— Ты прав: как я скажу, так судья и напишет в приговоре. От тех годов в живых уж никого не осталось. Кроме нас с тобой да Челубея. А Яков мой должник, я его в Америку отпустил. Хотя должен был поместить в Петропавловский равелин. И вдвоем с Челубеем мы тебя подведем пусть не под петлю, но под бессрочную каторгу. Если…
Саблин застыл.
— Если ты мне не поможешь разорить номера для беглых.
— Ты хоть понимаешь, что Нико мне за это кишки вынет?
— Не успеет. Я тебя в центральные губернии отправлю. Не надоело по Сибири скитаться под чужой фамилией?
Лыков сказал это наугад, но эффект оказался неожиданным. Саблин прижал ладони к лицу и зарыдал.
— Что ты, Иван Богданыч, полно! — стал утешать его сыщик. — Пойдем-ка отсюда, все на нас пялятся, а это ни к чему.
Когда на улице артельщик немного успокоился, то пояснил:
— За живое ты меня задел. Давно мечтаю вернуться в родную деревню. Я ведь рязанский, Пронского уезда Суйской волости деревни Румянцево. Там у меня брат… если живой. Писать ему боялся. Тридцать лет скоро, как я боюсь. Авдотья от страха заболела, доктора говорят: болезнь рака, долго не протянет. И куда я тогда? Кому нужен? Хочу помереть на родине, лечь на нашем погосте рядом с отцом-матерью. А? Снимешь с меня этот страх — жить под своим именем в родном дому? Я пятнадцать тысяч скопил. Не украл, заработал, во всем себе отказывая. Может, примет меня брат за эти деньги, даст приютиться? Или, если помер, дети его, мои племянники. Все им достанется, лишь бы не выгнали.