— Последний вопрос, Иван Богданович, и я уйду. Скоро в городе появится грек. Сбежал с каторги и хочет где-то отсидеться. Куда ему идти договариваться?
— Грек? — переспросил Саблин. — Как ты, что ли, в восемьдесят третьем году? «Демон»?
— Вроде того.
— А я ему, значит, должен буду помогать?
— Само собой. Это мой помощник титулярный советник Азвестопуло. Видишь, я тебе доверяю, называю имена, чего делать не должен. Но лучше нам сразу вести себя друг перед другом честно.
— Ишь ты… — взъелся собеседник. — С нашей полицией — и честно! Да там жулик на жулике. Они вон у Ононашвили с руки едят, взятки вымогают, фальшивые деньги по дуракам распихивают. Как же с ними и честно?
— С ними я и не призываю. Я тебе от своего имени предлагаю.
— Ты понимаешь, во что меня втягиваешь? Ведь если случится, как ты хочешь, мне отсюда придется темной ночью удирать. Всю лавочку выкорчевать вам не удастся, Нико уж давно неприкасаемый. И как мне тут жить? Когда ты уедешь.
— Иван, опять сказка про белого бычка? Сказано: вытащу я тебя из помойки, поселишься, где захочешь. Столицы не обещаю, там, чтобы прописаться, нужно разрешение министра. А в деревне прописка не нужна. Я все устрою, власти будут знать, что ты чистый.
— Твоими бы устами… Об чем уж был вопрос?
— Про грека я тебя спрашивал, — напомнил коллежский советник. — Как ему в доверие войти, на вашу заимку попасть?
— Он будто бы с каторги сбежал?
— Да.
— Учти — там проверят. У Нико свои людишки повсюду. Могут даже официальный запрос послать туда, где твой «демон» будто бы сидел. Хоть бы становой Амеросов. Но могут и саму каторгу пощупать. Есть тюремная почта, до любой цинтовки тянется. И по ней ответят: где сидел и сколько, не был ли замечен в наушничестве, как сбежал…
— Понятно. С чего моему помощнику начать?
— Если он грек, пусть идет первым делом к своим, — подтвердил догадки сыщика артельщик. — В Иркутске все дорожки уголовные так и так выведут на Нико Ононашвили. В его меблирашках при вокзале есть кофейня, в ней заправляет…
— Попандопулос Лазарь Константинович, — перебил питерец.
— Верно. Ты уж знаешь?
— Знаю. Говорят, у него в задних комнатах прячется Гоги Иосишвили.
— Прятался, — поправил Саблин. — Сейчас он в Илимске, старший над тем отрядом кавказцев, которые упражняются в стрельбе.
— Ага! Этого негодяя я занес в особый список. За убийство маленьких детей.
— Насчет этого я ничего не знаю, но личность действительно жуткая. Главный при Нико палач. Раньше был Бакрадзе, тоже сволочь — будь здоров, но этот в сто раз хуже. Весь Иркутск от него дрожит.
— А Бакрадзе что, сделался неугоден? — решил поинтересоваться сыщик.
— А он много об себе думать стал. Николай Соломонович такого не прощает. Все вокруг должны быть шестерки. Есть несколько валетов, которых Нико на должность поставил. А туз единый он.
— Когда ты в следующий раз поедешь в Илимск?
— В Успенье Пресвятой Богородицы[39]. Помолюсь — и на пароход. У нас в деревне это престольный праздник…
Саблин опять было загрустил. Но сыщик не дал ему разнюниться и приказал вести себя осторожно. Ничем не выдавать кавказцам своего нового настроения. Если их встречу видел кто-нибудь из уголовных, пусть соврет, что сыщик обознался. Но Алексей Николаевич внимательно смотрел по сторонам и слежки не заметил, а уж его обмануть трудно…
На прощание Лыков сообщил осведу для связи адрес старухи Перестай. И ушел. Он чувствовал, что сделал большой шаг вперед. Теперь санатория на виду, там будет свой человек. Надо готовить удар. Вот только девятнадцать грузин во главе с жутким Гоги очень интересовали сыщика. Лучше всего было бы сцапать их на эксе. И под шумок свернуть Иосишвили шею…
Глава 15В Иркутске появился новый грек
Вечером того же дня Лыков встретился в домике Гертруды Казимировны со своим помощником. Тот начал с шутливой укоризны:
— Не дали с мальцом посидеть…
— А ты переведись в акцизное ведомство, там служба спокойная.
— Зато неинтересная.
— Вот и не скули тогда. Здесь знаешь, как интересно будет? Дай бог ноги унести…
Коллежский советник окинул титулярного критическим взглядом. Наружность что надо! Азвестопуло всегда имел несколько жуликоватый вид. Теперь же он создал убедительный образ фартовика, с которым надо держать ухо востро. Голова коротко острижена, глаза бегают туда-сюда, одежонка с чужого плеча.
— Годится. Покажи руки с ногами.
Сергей задрал штанину, и Лыков увидел след от кандалов.
— Сам мастрячил?
— Да, и на руках тоже навел. Снял подкандальники с поджильниками, чтобы быстрее натерло.
— Теперь предъяви документ.
Он повертел путевой вид на имя бывшего ссыльнопоселенца Верхоленской волости Бориса Иванова Раздеришина, получившего право на возвращение в пределы Европейской России. А именно в Курскую губернию. На виде имелась отметка Иркутского губернского жандармского управления.
— Приметы исправил? Я вижу следы подчисток.
— Да, они с моими не совпадали.
— Где документик добыл?
Азвестопуло развязно, сообразно своей роли, ухмыльнулся:
— В картишки выиграл.
— А остановился у кого?
— Пока не успел. С вокзала прямо сюда, за инструкциями.
— Денег при тебе сколько?
— Сорок три рубля с копейками плюс серебряные часы с томпаковой цепочкой.
Лыков полез в мошну:
— На еще два червонца. Больше, наверное, не стоит?
Азвестопуло согласился:
— Да, будет подозрительно. Мне бы только банчок соорудить, там я пополню наличность.
— Теперь слушай, что мне удалось узнать.
Старый сыщик рассказал молодому о своих открытиях. Резюмировал он так:
— Саблин — наш союзник изнутри, это большое везение. Бакрадзе тоже может быть полезен, пусть и в меньшей степени. И люди ротмистра Самохвалова. Это в активе.
Сергей остановил шефа:
— Аулин, как я понял из ваших слов, честный служака.
— И Аулин, и несколько его подчиненных: Франчук, Дурбажев, Журомский. Но другие в сыскном отделении вызывают большое сомнение. А главное, сам полицмейстер ненадежен. Прямых улик, что он продался Ононашвили, нет, но слухи ходят. Поэтому наши союзники в Иркутске — это жандармы.
Теперь что в пассиве. Тот же Бойчевский. От него придется скрывать твое присутствие. Саблин говорит, что в городской полиции есть сообщники бандитов. Те же письмоводители и даже помощники приставов. Они могут послать запрос, на бланке и с подписью, в Александровскую каторжную тюрьму. И твоя легенда сгорит. Поэтому предлагаю ее сменить прямо сейчас. Ты не из централа сбежал, а с этапа. Не доехал до каторги. Так будет вернее.
— Побег лучше актировать, — заявил титулярный советник.
— Обязательно, учитывая вышесказанное. Я завтра же съезжу на один день в Красноярск, договорюсь с конвойной командой и смотрителем тамошней пересылки. Мы вставим тебя в ведомость совершенных побегов. С приметами, как полагается. А ты дня три посиди здесь. На улицу не выходи. С Фанариоти все оговорил?
Спиридон Фанариоти был одесский контрабандист. Сыщики познакомились с ним в начале лета, когда дознавали дело о пропаже плана минных заграждений Одесской гавани. Спиридон подружился с Сергеем, они даже провернули вместе одну операцию. Контрабандисты-греки руками чиновника Департамента полиции наказали конкурентов-евреев. Лыков дал на это разрешение. Фанариоти, хоть и являлся преступником, вызывал у него симпатию. В определенном смысле он был более порядочным человеком, чем многие с виду приличные господа. Когда Алексей Николаевич понял, что Азвестопуло придется внедрять в преступный мир Иркутска, то вспомнил о Спиридоне. Тот должен был подтвердить, что беглый каторжник Серега Сапер хорошо ему знаком. И он надежный, настоящий фартовый. Для этого титулярному советнику пришлось сделать крюк на пути в Сибирь, заехав в родную Одессу. Контрабандист с трудом согласился подыграть полиции. Он выторговал за это привилегию: сыщики должны целый год обходить его промысел стороной. Азвестопуло уломал начальника одесской сыскной полиции Черкасова, сказав, что от слова Спиридона в Иркутске будет зависеть его жизнь. Это было чистой правдой, и Черкасов кивнул тупеем. Так Сергею создали легенду.
До того как метнуться в Красноярск, коллежский советник успел заглянуть в охранку. Было шесть утра, но Самохвалов уже сидел в кабинете и раздавал приказы. Вот человек на своем месте! Алексей Николаевич сообщил ему, как завербовал осведомителя внутри кавказской бандитской организации. И пересказал полученные от Саблина сведения. Александр Ильич был поражен:
— Илимск! Городишко размером с починок, у нас оттуда никогда ничего не приходило.
— А кто отвечает в ГЖУ за Киренский уезд?
— Корнет Архангельский.
— Корнет? — хмыкнул питерец. — А годиков-то ему сколько?
— Двадцать пять. И у него два уезда, а не один. Есть еще Верхоленский. По правде сказать, Михал Михалыч девять месяцев в году проводит здесь, в Иркутске. Под разными предлогами. Туда выезжает, только чтобы поохотиться.
— Вот потому у вас и числится, что в Илимске все тихо, — саркастически прокомментировал Лыков. — А мы с ног сбились, отыскивая санаторию для беглых.
— Киренский уезд — самый малонаселенный во всей губернии, — стал оправдывать коллегу ротмистр. — Численность — ноль целых одиннадцать сотых души на квадратную версту! Я должен был догадаться, что именно туда Ононашвили засунет свой притон.
— Осведомления, судя по всему, у вас там нет?
— Какое от корнета Архангельского может быть осведомление, — в сердцах ответил Самохвалов. — Но его легко понять. Девяносто процентов территории Иркутской губернии до сих пор не обмежевано. Значит, эта земля никому не принадлежит. Там есть места, куда не ступала нога человека. По крайней мере цивилизованного. Спрячь дивизию, и никто о ней не узнает.
— Дивизию надо снабжать, — возразил сыщик. — Тот же Саблин возит в крохотный городишко ружья, макинтоши, дорогое вино. И это ни у кого не вызывает вопросов?