— Ничего не чую, Бернард Яковлевич. Кто такой Битарашвили? У вас этих «швили» на пехотную роту хватит, почему я должен знать этого?
— Не сердитесь, — примирительно сказал главный иркутский сыщик. — Битарашвили — здешний «иван» и входит в ближайшее окружение Нико. Значит, приказ убить вас шел с самого верха.
— Это и так понятно. Кому еще требовалось избавиться от Бакрадзе? И потом, поднять руку на полицейского в моем чине… Рядовой маз не решится.
— Все верно. Но вернемся к Илье Битарашвили. Ему принадлежит трактир на Большой Блиновской улице. Кстати, он славится кавказской кухней. Узнав, что застреленный вами в «Железной дороге» — Гармонист, я взял трактир под наблюдение. Там рядышком сдавалась комната. Ну, поселили туда одного человека, моего осведа. Он начал столоваться и глазами туда-сюда, туда-сюда. И подсмотрел. Вчера ночью из чистой половины всех выгнали, и состоялось какое-то важное заседание. Сам Нико приезжал!
— Ононашвили? — заинтригованно произнес Алексей Николаевич. — В какой-то трактир?
— Да не в какой-то, а к доверенному человеку! Мой соглядатай разобрал еще несколько фигур. Один был Илья, хозяин заведения. Второй — Гоги Иосишвили, известный бандит. Он уезжал из города и где-то пропадал. И вот объявился. Что-то готовится, Алексей Николаевич. И похоже, я знаю где.
— Ну? — питерец даже привстал.
— Они упоминали Благовещенск.
— Благовещенск…
Лыков прошелся по комнате, снова сел и вцепился в собеседника:
— Давайте подробно.
— Они разговаривали между собой по-грузински. Мой агент разобрал всего три слова.
— Какие?
— «Благовещенск», «биржа» и еще третье, странное. «Петарда».
— Он уверен в последнем слове?
— Божится, что они говорили про петарды. Не пойму только, какой в этом смысл. Фейерверк, что ли, хотят запустить наши абреки?
Лыков с трудом сохранил на лице нейтральное выражение:
— Петарды… Это ведь хлопушки?
— Да.
— Тоже не пойму. Но шут с ними. А вот про Благовещенск крайне интересно. Вы уже пытались выяснить, есть ли в городе биржа? Там идет большая торговля с китайцами. Может, это торговая биржа?
— А может, биржа извозчиков, — пожал плечами Аулин. — Я телеграфировал начальнику благовещенского сыскного отделения. Спросил, что у них там есть из жирного, тучного и вкусного. Достойного внимания такой хищной натуры, как Николай Соломонович Ононашвили.
— Ответ получили?
— Нет пока. Думает. Но ясно, что речь скорее всего идет о налете. Люди «иван иваныча» хотят взять в Благовещенске какую-то биржу. Вытащили для такого дела из норы самого Гоги Иосишвили. Это злодей крупного калибра, он зеленную лавку грабить не станет, ему подавай большой куш.
— А петарды тут при чем?
— Петарды, Алексей Николаевич, в этом деле главная загадка. Хотя…
Аулин схватил со стола бумаги и стал их перебирать.
— Вот! Во вчерашней сводке происшествий. С товарного двора пропал ящик с железнодорожными петардами. А? Не их ли упоминали абреки?
— Может быть, — согласился коллежский советник, досадуя про себя, что Аулин вспомнил сводку. Он бы предпочел, чтобы местные сыщики до последнего оставались в неведении.
Бернард Яковлевич тоже стал ходить по кабинету, повторяя на все лады три слова, подслушанные его осведом.
— Ну и что нам это дает? — сказал он, утомившись шагать. — Пока немного.
— Пока почти ничего, — поддел его Лыков. — Хлопушки, какая-то биржа — вполне может быть, что извозчиков, — и город Благовещенск, который не входит в вашу юрисдикцию.
— Придется ждать ответа оттуда.
— И продолжать подслушивать и подсматривать за трактиром Битарашвили.
— Само собой.
— Бернард Яковлевич, только ничего не говорите Бойчевскому. Пока. Известим его, когда придет время.
— Я ему и половины не рассказываю из того, что знаю. И здесь тоже промолчу.
На этом оба сыщика сошлись. Лыков выпил у коллеги чаю и удалился. Ему нужно было срочно принять решение.
Алексей Николаевич узнал важный факт. Экспроприация готовится в Благовещенске. Возможно, цель ее — какая-то биржа. Руководить нападением будет Иосишвили, для этого у него имеются подготовленные боевики. Им придется что-то взрывать мелинитом: или стену, или бронированную дверь. А для запугивания жертв приготовлены петарды.
Что же это за биржа? И как сообщить полученные сведения Азвестопуло? Лыков загримировался обывателем и отправился домой к Саблину.
Тот оказался на месте — стирал на кухне белье. Из комнаты слышался кашель.
— Авдотья? — спросил сыщик. — Как она?
— Плохо, и с каждым днем все хуже. Хоть бы господь прибрал ее поскорее, так измучилась, — вполголоса ответил артельщик.
— Азвестопуло в городе, — сообщил сыщик. — И Гоги тоже. Не знаешь, другие из его команды там остались или тоже прибыли в Иркутск?
— Все здесь, — огорошил его Саблин. — Пятерых я сегодня самолично привез с пристани.
— И где прячутся боевики?
— По четыре-пять человек в разных местах. Я знаю лишь одно, то, куда доставил своих.
— Где это?
— Меблированные комнаты «Эльдорадо» на Трапезниковской улице. Хозяин — Степка Котов, аферист.
— Иван Богданович, подумай вот над чем. Ононашвили готовит нападение в Благовещенске.
— Вот как… — пробормотал старик, откладывая стирку. — Точные сведения?
— Нет, но предположительно там. Налетят те самые ребята, которые в Илимске обучались стрельбе. Гоги купил шимозу, хочет что-то взрывать, возможно, дверь или стену. Или несгораемый шкаф. И когда главари говорили между собой, то упомянули какую-то биржу. Есть биржа в Благовещенске?
— Есть, — с ходу, без раздумий, ответил Саблин. — Золотая.
— Что значит золотая?
— А то и значит. Только она тайная, власти о ней не знают. Ну, местная полиция, конечно, в курсе, но ее купили.
— Расскажи все, что тебе известно, — потребовал сыщик.
— Этой лавочке уж скоро двадцать лет, — начал Саблин. — В начале октября все прииски закрываются, начинается сдача добытого золота в казну…
— Его все лето сдают, я периодически читаю в газете отчеты золотоплавильной лаборатории, — перебил его Алексей Николаевич.
— Сдают. Как с апреля начинается старательский сезон, так и сдают. Но в октябре подчищают сусеки. В лабораторию привозят со всей Восточной Сибири шлихтовое и лигатурное золото. Знаешь, в чем разница?
— Вроде бы шлихтовое — это не сплавленное, добытое промывкой. А лигатурное то, которое сплавили, но внутри остались примеси.
— Верно, — подтвердил Иван Богданович. — Лаборатория делает из того и из другого то, что, собственно, и является драгоценным металлом. Она очищает и спекает золото в слитки, отделяет серебро, платину. Видел их когда-нибудь, готовые клейменые слитки?
— Нет.
— Сильная картина! Казна покупает старательское золото по цене четыре рубля восемьдесят копеек за золотник…
— Так дорого? Когда я в тысяча восемьсот восемьдесят третьем году сдавал конфискованное у Бардадыма[56], мне заплатили по три рубля пятьдесят семь с половиной копеек, — припомнил сыщик.
— Витте своей реформой обесценил рубль на треть, золото и вздорожало, — со знанием дела пояснил артельщик. — Так вот. Лаборатория выпекает слитки двух видов: за тысячу рублей и за десять тысяч. То есть весом примерно один целый шесть десятых фунта и вдесятеро тяжелее, в шестнадцать фунтов с хвостиком. Само золото поступает из трех источников: есть кабинетское[57], приисковое и вольноприносительское. То есть то, которое добывают вольные старатели, купившие патент. И этого золота часто бывает в разы больше, чем добыто на огромных приисках.
— А почему так?
— Вольные лазают по таким местам, куда машинные вашгерды не затащишь. Их дело — обшарить ручьи в труднодоступных ущельях, взять самородки, что лежат наверху, ну и идти по россыпи вниз, к приискам.
— То есть они снимают пенки? — догадался сыщик.
— Можно и так сказать. Вот гляди.
Саблин снял с завалинки пачку газет.
— Я, грешен, интересуюсь этим делом. Сам два лета был вольным старателем, да здоровья не хватило. Ну и смотрю отчеты. Их регулярно пропечатывают в газете «Сибирь». В июле месяце по ассигновкам золотоплавильной лаборатории уплачено Кабинету Его Императорского Величества двести пять тысяч триста рублей. Это за одиннадцать пудов пять фунтов четырнадцать золотников металла. Владельцам приисков дали восемьдесят шесть тысяч на всех, за пять пудов с небольшим. А там трудится тьма рабочих! И посмотри на вольноприносителей. Им выплачено триста двадцать тысяч рублей. Золота они сдали в казну семнадцать пудов и шестнадцать фунтов, чуть не в два раза больше, чем все прииски, и царские, и частные, вместе взятые.
Лыков посмотрел в газету: да, все верно.
— Ты для чего мне это рассказываешь, Иван Богданыч?
— А вот для чего. Далеко не все добытое золото вольные старатели несут в казну. Ведь та дает, как я уже говорил, по четыре восемьдесят за золотник. А в Благовещенске в первых числах октября открывается ярмарка ворованного золота. Ее и называют биржей. Бал там правят китайцы, и они покупают дороже. Дают по пять с половиной, по шесть и даже по шесть рублей семьдесят копеек за золотник. Понял теперь?
— То есть многие вольные…
— А также хищники-горбачи, — дополнил Саблин[58].
— …и хищники скоро притащат свою добычу в Благовещенск, — закончил предложение коллежский советник. — Чтобы с выгодой продать китайцам. Именно на них и нацелился Николай Соломонович. Ай хитрец! Ты понимаешь, что он задумал? Отобрать у людей их честно заработанное. Все присвоить под дулом револьвера. А бедолаги даже пожаловаться никуда не смогут, поскольку их операции незаконные.
— Так и будет, — согласился артельщик.
— Но ведь у ярмарки должна быть охрана. Такие торги не устраивают в чистом поле под березкой. И сторожа все с оружием.