– Можно подумать, великие князья… – начал я и был тут же прерван ставшим вдруг жестким, как отцовский ремень, Асташевым:
– А не нужно! Не думайте, Герман Густавович. Не наше это. Они внутри семьи всегда сговорятся, а мы от дум сих скорбных волосья с головы теряем.
– Möchten Ihre Geste noch was?[10] – не глядя на Асташевых, спросил у меня подошедший половой.
– Nein, danke, – ответил, опередив меня, ротмистр. – Мы уже уходим… Putain allemand![11]
Глава 4Прелюдия к медным трубам
Графа Строганова было трудно не узнать. Высокий, прямой как жердь, седой насупленный старик в генеральском мундире. Он него веяло таким аристократизмом, такой привычкой властвовать, что, хотел он того или нет, вокруг его стула образовалось свободное, никем не занимаемое пространство.
Честно говоря, не ожидал его увидеть в Николаевском зале Санкт-Петербургской городской думы, снимаемом Вольным экономическим обществом под публичные доклады. Была крошечная, микроскопическая надежда, что лекцию посетит кто-нибудь из царских детей – Александр, а еще лучше – Николай. Но сколько я ни вглядывался в лица, царевичей не опознал. А вот Строганова было невозможно не заметить.
Артемка развешивал заранее приготовленные карты, схемы и графики, а я продолжал выискивать знакомые лица.
Сидоров – это понятно. Его доклад только что кончился. Купец ответил на несколько вопросов и занял место в первом ряду. Хотел и меня послушать. Жаль красноярского золотопромышленника и энтузиаста северного морского пути. Он готовился, нервничал. В Кронштадт ездил, на первый и единственный в мире ледокольный русский буксирный пароход «Пайлот» смотрел. С хозяином его, Михаилом Бритневым, разговаривал, чертежи выкупил. А публике не угодил. Не нашлось в спиче той изюминки, что разжигает в сердцах любопытство. Оставалось после его слов ощущение, будто сибирский богатей с жиру бесится. Будто проводка караванов кораблей через Северный Ледовитый океан – это такая изощренная прихоть. Вот уж не хотелось бы, чтобы и моя речь о чугунке была воспринята обывателями как оправдание для относительно честного разворовывания казенных средств. Не хотелось так сильно, что я намеренно убрал из доклада все абсолютные финансовые показатели, выраженные в рублях. Оставил только относительные, вроде «стоимость перевозок снизится втрое от того, что есть теперь».
Артемка – молодец. Если бы не его твердая рука и верный глаз, и не знаю, удалось бы воплотить идею с наглядными материалами. Из меня-то художник никакой. От слова «худо» если только. А вот у молодого Корнилова рисование здорово получается. Буковки вывел – одна к одной. Стрелки все ровненькие, круги, что характерно, круглые, а не как у меня получались – гибрид дыни и кляксы. Я денщику своему, как тушь на плакатах подсыхать стала, предложил отдать его учиться художествам. Так он застеснялся. Покраснел, бубнить что-то про братьев и настоящих казаков принялся. Ну не дурень ли? Пообещал его в галерею какую-нибудь сводить. Настоящие картины показать. Может, тогда решится…
Лица, лица, лица. Много студентов. Несколько офицеров – издалека не разглядеть ни знаков различия, ни полковой принадлежности. Вон те господа с толстыми блокнотами и карандашами в руках – наверняка журналисты. Или, как их сейчас называют, корреспонденты. Чиновники. В основном в черных мундирах Министерства путей сообщения, но некоторые и из МВД, и даже из Морского министерства. Этим что здесь надо?
Купцы. Их ни с кем не спутаешь. Бородатые и держатся кучкой. Пытаются казаться невозмутимыми, а глазами так и стреляют по сторонам – оценивают, запоминают. Этих явно авторитет Сидорова привлек. Но ведь не ушли! Значит, и в моей губернии интерес имеется.
Черт возьми! Наверняка где-то в зале под чужой личиной скрывается кто-то из государевых детей! Иначе с чего бы Строганову этак-то вот головой крутить? Только который из этих двух сотен человек?
Какой-то господин – мне его представляли, но в памяти не отложилось – громогласно объявил тему моего сообщения, перечислил мои чины и должность. Аплодисментов не последовало. По спине пробежал холодок нехороших предчувствий.
Я встал, в три широких шага поднялся на возвышение к кафедре. Положил стопку исписанных листов. Еще раз оглядел зал. Взял указку.
– Вот здесь, на Урале, расположены самые большие и современные в нашем Отечестве заводы, – начал я. В горле что-то булькало и скрипело поначалу. Потом как-то само собой прошло. – Здесь делается семьдесят из каждых ста пудов железа. Здесь знаменитый на весь мир качеством стали Златоуст. Здесь, в этих неприветливых горах, Господом спрятаны неисчислимые сокровища. Одного лишь там нет! Мест, пригодных для выращивания хлеба.
Я по-другому планировал начать. Но раз в зале оказался граф Строганов, грех было не воспользоваться.
– Здесь, – указка совершила тысячеверстный рывок по карте на восток, – и здесь, и здесь, недалеко от Красноярска и Иркутска, в горах добывают сотни пудов золота. Здесь есть и иные полезные ископаемые, ждущие пока своего часа. Однако же и тут зерно почти не выращивают. И пока мешок муки доберется до Красноярска, он увеличит цену втрое…
Бородачи заерзали, стали переглядываться и хмыкать. Обязательно потом спросят у Сидорова. Двести процентов прибыли – это, по нынешним временам, сказка.
– А тут, на Западно-Сибирской равнине, возле Иртыша и Оби, лежат тридцать миллионов десятин плодородных земель, на которых людей живет меньше, чем в Москве. В одной только Томской губернии пустуют без хозяйских рук более семи миллионов десятин пригодных для земледелия земель…
Мелькнуло знакомое лицо. Жаль, не было возможности пристально разглядывать собравшихся в Николаевском зале людей. Я все-таки вроде как докладывал.
– Но и те крестьяне, что уже живут и благоденствуют на богатых сибирских землях, только в эту осень собрали более пяти миллионов пудов пшеницы! Этого довольно, чтобы накормить и все лежащие к востоку от Томска территории империи, и мастеровых уральских заводов.
– И на вино, поди-ткась, еще отсыпали! – весело крикнул кто-то из зала.
– А как же! – легко согласился я. – У меня в губернии и вина хлебного по полмиллиона ведер в год варят. Только что с того? В Томске мука ближе к весне по шестидесяти копеек на торгу, а в Красноярске и осенью дешевле полутора рублей не найти. А с вином и того подавно. То, что у нас по рублю идет, в Иркутске уже за пять…
– Так ведь все по правде! – снова возник тот же «глас народа». – Полторы тыщщи верст. Поди-ткась довези!
Барятинский! Володя! Ну точно! Подмигивает и кивает. Я вскидываю вопросительно брови, мол, Николай здесь? Он стреляет глазами куда-то в сторону и прикладывает палец к губам. Все ясно. Цесаревич инкогнито. Как ни странно, я обрадовался.
– Так и это еще не все, любезнейший, – ткнул я куда-то в зал пальцем. – В Алтайских горах и медь имеется, и железо. А угля хватит не только всю Россию снабдить, но и англичанам с пруссаками продать. Тут и тут – гигантские залежи известняка, пригодного для выделки портландцемента. Здесь – пески для оптического стекла. Все это лежит под ногами, ждет, когда придет хозяин. Но нет, и в ближайшее время такого человека не будет!
– Это что это? Неужто в Расее-матушке ушлые купчины перевелись? Только на немцев вся надежа? – Да кто ж это такой умный там слова коверкает? Ну явно же человек куда умнее, чем хочет показать!
– При чем тут немцы? – удивился я. – У них что, мешки сами по воздуху полетят? Или лошаденки степные киргизские зараз по сто пудов повезут? Не полетят, мой друг, и не повезут! Да точно так же, как и у наших русских купцов, поедут баржами или подводами. И когда доберутся до того же Нижнего Новгорода, прибавят в цене вдвое, а то и втрое! Плюнет тогда наш ушлый, или не наш, а пришлый немец, на землю и скажет, что, дескать, куда проще и дешевле было все это за морем купить и чугункой привезти! И будет совершенно прав. Дешевле и проще. Но – неправильно! Вот о том, почему неправильно и что нужно сделать, чтобы это исправить, я сейчас и расскажу!
А ведь молодые офицеры не просто так сидят! Явно ведь знакомы друг с другом, а устроились не все скопом, а распределились по залу. И не графа же Строганова двадцать лбов охраняют! Тому и пары слуг достаточно.
Самым сложным еще на этапе подготовки к докладу оказалось переводить современные для меня экономические термины. Макроэкономика, ВНП, контрэкономика и кейнсианская теория конкуренции – простые и понятные для меня вещи, боюсь, были совершенно чуждыми обывателям второй половины девятнадцатого века. Приходилось выкручиваться, объяснять на примерах.
Здорово пригодились статистические данные по прибалтийским и нечерноземным губерниям, полученные из архива МВД. Всего четыре года прошло со дня отмены крепостного права, а тенденции уже наметились. Недоимки по выкупным платежам росли, площади земельных наделов и урожайность на душу населения падали.
Специальная крестьянская комиссия при Госсовете не зря разделила страну на зоны с существенно отличающимися условиями выкупа земли. Плодородные причерноморские, поволжские и кубанские черноземы худо-бедно кормили свое население, а вот северные территории были, как в мое время говорили, дотационными. Да еще и чрезмерно населенными.
Коротенький, всего-то на четыре точки, график тем не менее позволял прогнозировать уровень благосостояния и собираемость податей на несколько лет вперед. И, похоже, даже примерные данные вызвали у моих слушателей шок. Пришлось слегка отвлечься от основной темы и попытаться объяснить логику расчетов.
Журналисты строчили, не поднимая головы. Оставалось надеяться, что они там ничего не перепутают. Не хотелось прослыть пустозвоном из-за простейшей ошибки этих щелкоперов.
Кое-как удалось переползти на уголь и его все возрастающую роль в жизни общества. Броненосные корабли, паровозы, кокс, светильный газ и коксохимия. Еще один график – зависимость потребности в каменном топливе пр