сподобился на письмо с предложением все-таки дождаться возвращения блудного его превосходительства, прежде чем столь назойливо приставать к госпоже Бутковской.
«Все ясно! Коррупция!» – решил Стоцкий и написал рапорт жандармов начальнику и шпиков командиру полковнику Кретковскому. А тот, задерганный, запуганный и не высыпающийся – требования разъяснить, уточнить и выяснить подробности жизни господина Лерхе следовали одно за другим, – прямым текстом отправил на… Ну, в общем, приказал оставить «польский» клуб в покое, а заняться лучше надзором за распоясавшимися нигилистами – молодыми людьми, единомышленниками титулярного советника Потанина, за зиму съехавшимися со всей Сибири в Томск.
У самого Киприяна Фаустиповича до потанинцев руки уже не доходили. Даже если не брать во внимание столичных «попрошаек», дел у главного жандарма хватало. Продолжало раскручиваться дело о тайной организации ссыльных. Во второй половине весны, когда Иркутский тракт станет сравнительно проезжим, существенная часть бунтовщиков должна была покинуть томский пересыльный острог. Кто-то – совсем мало – останется в городах губернии. Те, что были пойманы на грабежах и разбоях и оказались в итоге в тюремном замке, были дополнительно приговорены к разным срокам каторги. Их ждал либо долгий путь к Байкалу – на строительство Кругобайкальского почтового тракта, либо в предгорья Салаирского кряжа – добывать уголь или железную руду в моих шахтах. Остальные будут погружены на баржи и препровождены на поселение вдоль Чуйского тракта, на землях Южно-Алтайского округа Томского гражданского правления.
И в каждой группе, по сведениям жандармов, присутствовал член тайной польской организации, начавшей готовить восстание. Штаб-офицер, задействовав помощников, активно вербовал осведомителей, допрашивал подозрительных и отслеживал деятельность тех, кто уже поселился в Томске. Все им спокойно не жилось….
Клуб, организованный моим Варежкой для Карины Бутковской, послужил прекрасной приманкой для заговорщиков. С чего-то они решили, что вольно живущая польская девушка, обладающая к тому же собственной недвижимостью в губернской столице и некоторыми связями в администрации края, охотно станет помогать. Карина не стала разочаровывать земляков, с энергией включившись в подпольные махинации. В подвале ее клуба даже образовался небольшой склад ружей. Она же заказывала у кузнецов Татарской слободы лезвия кос – привычное оружие польских бунтовщиков. Естественно, обо всех своих операциях мадемуазель Бутковская докладывала Иринею Пестянову, от которого рапорт раз в неделю попадал уже на стол Кретковского.
В это же самое время Дмитрий Иванович Тецков с Николаем Наумовичем Тюфиным оформляли товарищество на вере по обустройству и последующей эксплуатации Томского речного порта. Составлялись сметы на строительство. Закупались лес, кирпич, кстати сильно подорожавший, и ломаный камень для засыпки причалов. Велся наем рабочих. Пока на улицах выли метели, все было хорошо. Компаньоны души друг в друге не чаяли. Николай Наумович даже сидел за отца невесты на свадьбе градоначальника. Так уж вышло, что шестидесятилетний пароходный магнат увидел однажды семнадцатилетнюю дочь одного из тюфинских приказчиков и влюбился. А почему нет-то, если здоровья в этом здоровом сибирском мужике на пятерых хватило бы?
Потом пришла весна. Деньги, выделенные товарищами, большей частью были потрачены. Даже мой вклад и тот пошел в дело. И надо же такому случиться – неожиданно растаяли дороги. От Черемошников до центра Томска всего ничего, но грузы везти как-то надо. В общем, пароходчики решили найти еще одного инвестора – специально на устройство нормального, как почти во всем городе, дорожного покрытия. И нашли. Иосифа Михайловича Лавицкого, который прекрасно понимал, что вылетит из теплого кресла питейного надзирателя, как только блудный губернатор вернется.
Лавицкий выписал вексель. Его учли в Сибирском общественном банке и открыли компаньонам финансирование. Наняли новых рабочих, договорились с полковником Кошелевым, чтобы тот силами солдат арестантской роты организовал выработку отсева и щебня в паре верст выше по течению Томи. Ни счастливый молодожен, ни тюменский купец Тюфин и предположить не могли, что все их начинание окажется в опасности, стоит только жандармам арестовать питейного надзирателя.
Причем не только и не столько за польскообразную фамилию, как за его заигрывания с подпольщиками. Караваевскую банду уже перебили, а другие методы решения проблемы чиновнику в голову не пришли. Вот он и решил соединить ужа и ежа – подговорить заговорщиков устроить покушение на губернатора: одновременно и устранение неудобного начальника, и политическая акция. И даже оказал финансовую поддержку «тайным борцам за свободу». А когда Лавицкого выводили из ворот его усадьбы под белы ручки, еще и орал о произволе и коррупции на всю улицу, чем привлек внимание многочисленных зевак.
Иосиф поехал в подвалы жандармерии, а Варежка с майором Катанским – новым заместителем Киприяна Фаустиповича, остался проводить в усадьбе обыск. И так это у них неряшливо получилось, что они, случайно опрокинув подсвечник, устроили небольшой пожар в кабинете. Пламя быстро потушили, но некоторые бумаги пропали безвозвратно. Те, что касались Захария Цибульского, конечно.
– Цибульский? – надул щеки майор. – Тоже, поди, поляк и злодей?
– Может, и поляк, Константин Петрович, – нашелся Варежка. – Только этот поляк – наш. Правильный. Свой, сибирский поляк.
– Ну смотри, коли так! – погрозил пальцем Катанский и «не заметил», как «сгоревшие» бумаги переместились в карман Иринея Михайловича.
А на следующий уже день правление единственного в крае банка, председателем которого был Тецков, отозвало вексель Лавицкого. У Дмитрия Ивановича Тецкова тоже были в городе недоброжелатели. Управляющему пришлось потребовать у компаньонов-портостроителей обеспечения на уже истраченную сумму. А откуда бы им это самое обеспечение взять? Пароходовладельцы всю зиму платили людям жалованье, а прибылей не имели. Да еще перед открытием навигации следовало машинам профилактику делать, а это опять расходы.
Нашелся бы кто-нибудь смышленый, подсказал бы матерым купцам, что можно ведь и к Гинтару Теодорсовичу обратиться, тот охотно давал деньги в кредит под обеспечение долями в бизнесе. Но оба были раздражены навалившимися неприятностями, заподозрили компаньона в несостоятельности и успели наговорить друг другу гадостей. Ладно хоть догадались отложить раздел имущества до возвращения третьего инвестора – меня. И пока остановили работы в Черемошниках. Дети в песочнице, едрешкин корень!
Конечно, жандармы в свете этаких-то событий вовсе не горели желанием закрыть «польский» клуб мадемуазель Бутковской, и Стоцкому не оставалось ничего более, как всерьез приняться за нигилистов. В это время как раз господа Потанин и Ядринцов испросили дозволения в Томском губернском правлении на проведение цикла лекций красноярского учителя Серафима Шашкова. Фризель радостно перепоручил полицмейстеру проведение цензурной экспертизы и на всякий случай отправил в Санкт-Петербург телеграмму.
И тут я нанес новый удар. В губернскую столицу доставили столичные газеты со статьями, посвященными моему докладу в Вольном экономическом обществе. Естественно, я понятия не имел, о чем именно собирался говорить гость из Красноярска. В памяти о самом Серафиме Серафимовиче Шашкове ничего не сохранилось, но конспекты, по которым должен был читать лектор, удивительнейшим образом совпали с тем, чем я развлекал обывателей в Николаевском зале столичной магистратуры. Стоцкий уже было собирался поставить свой автограф под дозволением, но не успел. Его вызвал к себе Павел Иванович Фризель и продемонстрировал депешу от губернатора. Фелициан Игнатьевич начал понимать, что окончательно запутался и вообще ничего не понимает из того, что в этом чудном городе происходит.
Я уже говорил, что Стоцкий был и раньше знаком с подполковником Суходольским? Нет? Ну так вот. Новый томский полицмейстер свел знакомство с Викентием Станиславовичем, еще будучи чиновником по особым поручениям при прошлом губернаторе. Будущий командир казачьего полка, тогда инженер-капитан, как раз в то время заканчивал строительство укреплений на Бийской линии, а зимы проводил в Томске. Потом пути двух офицеров разошлись, но доброжелательное друг к другу отношение осталось. Вот к моему строителю Чуйского тракта Фелициан Игнатьевич и отправился за разъяснениями.
И надо же такому случиться, что именно в этот день и час полковник Суходольский обсуждал с командирами сотен казачьего полка и старшинами поселений вопросы переселения в Южно-Алтайский округ. Причем Стоцкий, заявившийся без предварительной договоренности в штаб, застал самое начало второй, обязательной для любой мужской компании части обсуждения – банкета. Так-то новый полицмейстер спиртным не увлекался. Рюмочку-другую по светлым праздникам, не более того. Но с хорошими людьми, да под интересные рассказы, как-то само собой вышло. И нашего правдолюба в итоге повезли домой в состоянии «давай споем» и с твердым убеждением, что выпало ему наконец-таки служить при нормальном начальнике.
Когда несколько дней спустя Фризель поручил Стоцкому встретить и обустроить прибывающих в Томск инженеров Чайковского и Штукенберга с семьями, полицмейстер уже знал, как нужно отвечать на расспросы приезжих. А гости, приятно удивленные качеством предоставляемых им внаем квартир в новеньком доходном доме, любопытства своего не стеснялись.
Дом, первый из двух заложенных Гинтаром, наконец достроили. И даже частично уже заселили. Один флигель полностью забронировал Менделеев для ученых. Квартиры там оставались пустыми, что вызывало раздражение господ чиновников и скандалы их жен, которым пришлось ждать сдачи второго строения. Неожиданно стоквартирный дом оказался слишком маленьким для всех желающих. Ладно хотя бы верхний, считающийся непрестижным, этаж никто не делил. Там нанятый фондом комендант, отставной военный, устроил настоящее общежитие для самых младших, что подразумевает самых бедных, служащих губернского правления. Писари, журналисты и посыльные жили там по пять, а то и по шесть человек в комнате, но никто не жаловался. Плата оказалась ниже среднегородской чуть ли не в два раза.