Милютин государя убедил и войска чистке подвергнуть. Да и, как ни парадоксально, при всей престижности военной карьеры жалованье младшим офицерам такое назначено, что смех один. Даже ниже, чем младшим чиновникам.
Помню еще, как этот чинуша глаза на меня выпучил, когда я порекомендовал ему этих соискателей государственной службы ко мне в Сибирь присылать. У меня-то мест свободных полно. Причем именно что девятого класса.
– Помилосердствуйте, ваше превосходительство, – услышал в ответ. – За что же их в Сибирь-то? Они же только из юношества в мужи вышли. Еще и сделать ничего не успели, а вы их сразу этак-то!
Но новую структуру при губернском правлении действительно нужно создавать. Работы в краю полно. Рук не хватает. А на востоке каторжники всякой ерундой занимаются. Деревьев любой сибирский крестьянин в разы больше срубит, чем эти бывшие студентики со взором горящим и ветром в голове. Особенно если бревна этому самому крестьянину потом достанутся.
Так что пусть лучше у меня в губернии кайлом помашут. Оно и для здоровья полезнее. Для здоровья прочих жителей империи, конечно.
Позвал Мишу и надиктовал распоряжение о назначении Анания Ананьевича исправляющим должность начальника управления каторжными работами по Томской губернии. С приказом немедленно заняться формированием штата помощников. Должность не по чину, конечно, но будет себя хорошо вести – повышу. Вплоть до девятого класса имею право. Даже без согласования с генерал-губернатором или министерством.
Чайковский успел пока придремать. Все-таки укатали сивку крутые горки. Я был больше чем уверен – генерал и домой не стал заезжать, сразу ко мне кинулся со своей радостной вестью. А по тайге да бездорожью верхом лазать и для молодых нелегко. Что уж о семидесятилетнем генерале говорить!
Зато пока Илья Петрович отдыхал, мы с Никифоровым быстренько обо всем договорились. Уже через неделю рота Томского губернского батальона отправится конвоировать сотню первых душегубов из пересылки к месту строительства нового острога неподалеку от Судженки. Стоцкий за зиму в тюрьме образцовый порядок успел навести. На каждого каторжника карточка с указанием примет, приговора и профессиональных навыков. Вот и нужно было выбрать тех злодеев, у кого руки из нужного места растут. Солдаты пока в палатках поживут, а каторжники – в землянках. Но чтобы к осени были готовы бараки на пятьсот принудительных шахтеров и сотню рабочих будущего кирпичного заводика. С забором вокруг, естественно. Ну и казармы для роты конвоя и охраны. Хорошо бы еще конюшни и усадьбу для дежурной смены в два десятка казаков. Вдруг какой-нибудь чудак найдется, решивший, будто бы сумеет пройти тайгу без оружия и припасов. Оно, конечно, медведей тоже подкармливать нужно, но не шахтерами же.
С этим и черные золотоискатели отменно справляются. Те, что участки не столбят и золотой песок государству не сдают. Много таких. Каждую весну в Томск человек по сто из России приезжают. У некоторых хватает благоразумия не соваться в то зеленое безумие, которое у нас вместо леса. Постоят у границы тайги – и на прииски нанимаются. Но есть и те, что там у себя, за Уралом, с лесом на «ты». Отважные первопроходцы, едрешкин корень, очень любимы диким зверем. Говорят, кто-то из них даже выходит обратно. Я, правда, таких своими глазами не видел.
Второй отряд одновременно с первым отправится к тому месту, где маленькая речка Железнянка впадает в бурный поток реки Золотой Китат. Там в тридцатые годы двадцатого века был один из номерных лагерей Кузлага, где «враги народа» для каких-то неведомых целей строили узкоколейку. Так почему бы и не создать традицию на несколько десятков лет раньше? Мне, кстати, и железная колея для доставки руды к месту плавки не помешает.
Комендантами обоих острогов назначили офицеров батальона. От гражданской власти подобрать людей должен был уже Ананий Ананьевич.
К осени томская пересыльная тюрьма должна окончательно опустеть. Бараки, в которых всю зиму жили мастеровые томского заводика, решено было аккуратно разобрать и перенести ближе к стенам тюрьмы. Я считал, что если в имеющихся строениях уместились двенадцать тысяч ссыльных и пять сотен металлургов, то уж как-нибудь и датчане устроятся.
В крайнем случае как резервный вариант я рассматривал возможность аренды оставленных переселившимися казацкими семьями усадеб и наделов. Просто отобрать и перераспределить, как говаривал Прокопий Петрович Лыткин, никак не возможно. Земля казакам давалась от имени государя один раз и навсегда. И в том случае, если державе требовалось, чтобы семьи служивых переехали на новое место жительства – такое не раз бывало в быстро растущем государстве, – нужно было и на новой границе снабдить иррегуляров такими же наделами. Причем прежние все равно оставались в собственности переехавших.
Впрочем, у нас с полковым старшиной и по совместительству казначеем полка сотником Василием Григорьевичем Буяновым было уже достигнуто полное взаимопонимание. Еще больше укрепившееся, когда в губернскую столицу прибыл караван с купленными мной револьверами Кольта, карабинами Спенсера и патронами к ним. Преимущество скорострельного оружия в доказательстве не нуждалось, а полк в кои-то веки стал реальной военной силой. Я-то, честно говоря, устраивал перевооружение конного полка, преследуя свои, донельзя корыстные цели. Все-таки когда за спиной два десятка отменно снаряженных стрелков, жить как-то безопаснее. А старшина заботу о полке воспринял скорее как выражение уважения ко всему сословию и признак возрождения сильно, по его словам, захиревшего подразделения. Я и спорить не стал. Мне хорошо, ему хорошо. Что еще надо?
В общем, не сомневался, что договоренность об аренде обширных наделов будет достигнута. И после недолгого размышления даже решил, что из запасного этот вариант нужно перевести в основной. Поселив хотя бы часть – вполне, впрочем, существенную – голштинцев среди старожильцев, гораздо легче добиться скорейшей их ассимиляции. А огромные, по сорок – шестьдесят десятин, наделы станут отличным трамплином для трудолюбивых переселенцев. И замечательной рекламой для российских крестьян.
С проснувшимся Чайковским попили чаю, а потом расставили объекты по карте. Заводы поставили на маленькой речушке Тундушке близ деревни Тундальской. Это несколько в стороне от Иркутского тракта, но тем не менее туда наличествовала вполне неплохая дорога, накатанная работниками многочисленных приисков по Китату. От каторжного острога и железорудных копей до заводов оставалось всего что-то около тридцати верст. Причем только пять из них – по сильно пересеченной местности. Остальные – под уклон, по сравнительно ровному склону. Илья Петрович даже предложил пускать вагонетки самоходом, а поднимать пустые – уже лошадьми. Перепад достигал тридцати метров, и, по словам генерала, этого вполне достаточно. Мне идея понравилась, так что пусть строит.
Кроме того, выбранная площадка позволяла не слишком сильно загибать к югу будущую линию железной дороги. А для первой очереди, от Томска до Мариинска или даже до Ачинска, каждая лишняя верста – прямо нож в сердце.
Через неделю редко какой из извозчиков брался куда-либо ехать дешевле, чем за два рубля в сутки. В путь тронулись мастеровые, две роты солдат и двести каторжников. С вещами, запасами пищи и строительными инструментами. Вернувшийся из краткой рекогносцировки к берегам Оби Антон Иванович Штукенберг застал уже окончательно опустевший Томск.
Я как раз занимался бухгалтерией. С момента возвращения из Санкт-Петербурга стал тщательно фиксировать долговые обязательства, которые в силу отсутствия наличных выписывал. Деньги тянули все. На строительство порта и здание для нашего с Асташевыми и Сидоровым банка. На расширение стекольного завода. На технические лаборатории, которыми, на счастье, всерьез занялся Менделеев, освободив меня хоть от этого груза. На устройство угольных копей, жилищ будущих шахтеров, пропитания и дороги ко всему этому. На разведку золотоносных ручьев в совместном с Цыбульским предприятии. Потом пришла пора делать учредительский взнос в банк – удалось арендовать особняк и, что называется, разрезать ленточку.
Деньги у меня были. По местным меркам – много. Никак не меньше шестисот тысяч рублей серебром. Только хранились они в Госбанке в столице, а томский филиал должен был открыться только осенью, после того как здание с надежными хранилищами будет достроено. В конце лета должен прибыть титулярный советник князь Владимир Николаевич Кекуатов, назначенный управлять томским отделением. Естественно, весь остальной персонал, кроме уборщиков с дворниками, он должен был привезти с собой. Так что оставалось продержаться совсем немного.
Пока же город наполнялся бумажками с витиеватыми автографами. Мои векселя учитывались, и под их обеспечение выписывались другие – на меньшие суммы, которые шли в оплату труда работников. Те снова делили долги на части и оплачивали ими покупки в лавках. И так до бесконечности, пока вся эта макулатура не будет обменяна на настоящие хрустящие ассигнации Государственного банка Российской империи.
Благо местным обывателям было не привыкать большую часть дел вести в долг. Кое-кто даже умудрялся заработать, разменивая векселя не слишком авторитетных купцов на те, что вышли из-под пера торговцев, известных своей порядочностью.
Потом денег хватать перестало. Снова и снова я пересчитывал столбики цифр, и каждый раз убеждался, что уже даже слегка перепрыгнул виртуальную планку в шестьсот тысяч. И что самое печальное – при наверняка успешно работавшей в пригороде столицы фабрике канцтоваров о своих доходах я мог только догадываться. Отец писал редко – он все еще пребывал в Верном, присматривая за медленно и трудно поправляющимся Морицем. И по понятной причине больше не радовал меня сведениями об увеличении счета.
У Васьки Гилева, весьма успешно торговавшего товарами, вывезенными за лето из Кош-Агача, было немного моих денег – доля с «подпольного» серебряного рудника, но он даже в письмах писать о величине суммы побаивался. Казна многое может простить, но только не самовольную добычу и вывоз за границу драгоценных металлов. Сам бийский купец в Томск пока не собирался – занимался пуском суконной мануфактуры и приказчикам большие деньги не доверял. Остальные же мои проекты средства из меня только тянули, обещая прибыли в светлом будущем.