теринбурга до Парижа.
— … Настораживает излишнее, по моему скромному мнению, копошение окрест нашего молодого друга, — немного наклонившись вперед, тихо говорил Александр Людвигович. — Особенно в момент, когда требующиеся бумаги готовы и уже лежат в числе первых в папке секретаря Его Величества. Я полагаю, Карл Васильевич в силах нам открыть глаза на происходящее?
— Oui. Bien sûr. Il n’y a rien de caché pour moi! — начал дядя Карл по-французски, но заметив недовольную гримасу на лице не обученного языкам Ивана Дмитриевича Асташева, поспешил перейти на русский. — Непременно, господа. Здесь для меня все совершенно ясно. С чего же начать?
— Со вздорных мечтаний моей будущей снохи, — с невозмутимым видом, заявил отец. Чем заставил смутиться своего друга — главного военного интенданта Империи. — Что это еще за сопливые заговорщики? И как Надежда Ивановна могла дерзнуть, упоминать Его Высочество Великого Князя Александра Александровича?
— Да уж, — поддержал старого Лерхе Гораций Гинцбург. Его бас, как звук внутри полкового барабана, еще секунду вибрировал внутри кабинета. — Их заигрывания с огнем подвергают нашего молодого губернатора неоправданному риску.
Меня измерили, взвесили и признали годным. Забота откровенно радовала. Знать бы еще, чего это будет мне стоить. В бескорыстную любовь главы крупнейшего банкирского дома в Империи я не верил.
— Насколько мне известно, господа, — усмехнувшись, и взглянув на насупившегося Якобсона, принялся рассказывать секретарь Ольденбургского. — Это целиком и полностью лежит на совести мадемуазель Мещерской. Вам должно быть ведомо, какое влияние она оказывает на молодого царевича. Ну и конечно здесь присутствуют нежные ручки принцессы Терезии, неожиданно воспылавшей материнской любовью…
Все понятливо кивнули. Гера сунулся было объяснять и мне, но я его заткнул. Невелика хитрость. И так понятно. Раз Никса никогда не женится на Катеньке Ольденбургской, значит, он не должен достаться и Дагмар. Чем хуже — тем лучше. «Ведьму» Терезию больше всего устроил бы международный скандал. Дания только-только проиграла войну и лишилась изрядного куска земель. Брачный союз с наследником Российской Империи в какой-то мере компенсирует военные потери в глазах мирового сообщества, и поэтому должен состояться любой ценой. Однако этот брак совсем не устраивает Пруссию. Собирателям германских княжеств ни к чему на соседском троне ненавидящая все немецкое Императрица. Нисколько не сомневаюсь в том, что прусский посланник уже успел намекнуть Терезии, что исход торговли за претензии на Лауэнбург напрямую зависит от успеха матримониальных планов царской семьи.
— Катенька со своей неуемной родительницей — это еще можно понять, — Якобсон надеялся хоть как-то обелить имя дочери. — Моя Наденька всегда была дружна с детьми принца. Но причем здесь Мещерская? И как ей удалось настолько повлиять на Александра, что он стал готов интриговать против собственного брата?
— Я слышал, — осторожно вклинился в разговор Вениамин Асташев. — Что не все в окружении цесаревича довольны его увлечением датской принцессой. Его Императорское Высочество Александр Александрович же, в силу своей… своего характера, непременно отказался бы помогать противникам союза его брата с Дагмар. Возможно ли, что княжна Мещерская попросту использовала тягу Александра к справедливости? В офицерских собраниях все еще муссируется слух, будто наследник не слишком ласково обошелся с нашим… с Германом Густавовичем.
— Вполне это возможно, Вениамин Иванович, — сделав еле заметную паузу, чтоб припомнить имя блестящего кавалерийского ротмистра, согласился Штиглиц. — И раз уж вы отличились столь светлыми рассуждениями, извольте предложить, как нам исключить Великого Князя Александра, а вместе с ним и молодого Лерхе, из этой камарильи?
— Довольно станет и того, чтоб о том узнала Мария Александровна. Герман не сочтет за труд написать своей покровительнице, княгине Елене Павловне, что не имеет отношения к маневрам начитавшихся романов девиц. Ныне они с Императрицей дружны как никогда, — после нескольких глотков янтарного, пахнущего хмелем и летним ветром, пива, речь старого генерала Лерхе стала гораздо живее, чем обычно. — Однако же и Надежду Ивановну нужно как-то оградить… Да-да. Оградить.
Якобсон спрятал мелькнувшую улыбку в усы и приосанился. Понял, что никто не собирается его бросать на произвол судьбы.
— Отправить ее на время в имение? — предложил он. — Пока все не уляжется.
— Боюсь, это невозможно, Иван Давыдович, — качнул головой дядя Карл. — Подле принцессы Марии Федоровны непременно должен быть кто-то от нас.
— Иметь представление о чаяньях молодой иностранной княжны было бы полезно, — осторожно согласился Гинцбург. Было заметно, что он впервые участвует в такого рода разговорах. Прежде столичные жители охотно пользовались деньгами банкирского дома, но не спешили принимать евреев, бывших винных откупщиков из Винницы, в свое общество.
— Быть может, мне еще раз встретиться с Надеждой Ивановной? — просто, чтобы не молчать, когда все обсуждают мою судьбу, сказал я. — Объяснить ей все?
— Я ей объясню, — зловеще пообещал Якобсон. — За это можете не беспокоиться. В нашей семье никакой эмансипэ не будет, покуда я жив.
Лерхе-старший довольно кивнул:
— А не в то ли имение, ты, Иван Давыдович, хотел доченьку отправить, что в приданное обещано?
— Мы на том не сошлись, — покачал головой интендант.
— Ну, уж теперь-то непременно сойдемся, — не согласился отец. Теперь я понял причину его радости, когда первая моя встреча с нареченной этак-то неудачно закончилась. И нисколько не сомневался, что Якобсону теперь точно придется добавить к приданому Вышневолоцкие угодья.
— Господа, — поспешил отвлечь двух стариков от споров барон Штиглиц. — Я рад, что все препятствия к союзу двух прелестных молодых людей остались в прошлом. И все-таки, предлагаю вернуться к делам. Мы еще не слышали мнения Карла Васильевича, по поводу Высочайшего благоволения к нашему Герману Густавовичу. Мне известно, что и… эм… Гораций Осипович, по моему примеру, принялся выводить средства из оборота, дабы иметь возможность участвовать капиталами в сибирских прожектах…
Гинцбург удивленно вскинул брови, и тут же натолкнулся на снисходительную улыбку Александра Людвиговича. Учись, мол, студент. Информация — это наше все!
— Мы рассчитывали на то, что бумаги не увязнут в министерствах, — невольно копируя тон старшего товарища, но гораздо более прямо, прогудел бородатый банкир. — Это было бы излишне расточительно. Прелесть прожектов была в их определенности и быстрой оборачиваемости.
— Быстрой? — удивился я. В моих бумагах указывался срок окупаемости заводов в пять лет, и железной дороги — в пятнадцать. И, честно говоря, я сам в этом сомневался.
— Начнем с определенности, — ускользнул Штиглиц. — Карл Васильевич? Не соблаговолите?
— Охотно, Александр Людвигович, охотно. Тем более что с этой стороны нас никакие неожиданности не ожидают. Охлаждение же Государя к нашему дорогому Герману не более чем игра. Александр, как вы знаете, чувствительный и совестливый человек. Однако же и он вынужден усмирять свои чувства в угоду политической надобности. Отсюда и удаление Германа из Царского Села, и проявление мнимого неудовольствия. Стоит лишь молодому Лерхе проявить себя в какой-либо иной, не связанной с цесаревичем Николаем области, и Высочайшее благоволение тут же вернется.
— Я рад, — без энтузиазма, выговорил я. Нечто подобное я и ожидал. Уж слишком плохой актер принц Ольденбургский. — Тем не менее, мне хотелось бы знать, что господа банкиры подразумевают под быстрой окупаемостью?
— Да что вы, право, Герман Густавович, пристали к этой мелочи, — расправив влажные от пивной пены усы, воскликнул кавалерийский ротмистр. — Не довольно ли того, что ваши прожекты станут осуществляться?
— Отнюдь, — фу, еле выговорил. — Вениамин Иванович. Нет у меня уверенности в скорейшей прибыли с дороги, для которой еще и рельсы не начали делать. Не хотелось бы ввести в заблуждение уважаемых господ. Они ведь намерены существенные капиталы в это дело вложить…
— За это можете не волноваться, молодой человек, — решил успокоить меня барон. — В нашем обществе честное имя куда дороже денег ценно.
— Так и я о том, Александр Людвигович. И я о том. Какая тень на ваши имена ляжет, если мы акционерам пообещаем скорые дивиденды, а их не будет! Да и ваши деньги надолго в строительстве застрянут.
— Да где же застрянут? — заволновался Гинцбург. — Подписаться на акции дороги на миллион — это же таки не значит этот миллион тут же отдать.
— А что же это значит? — удивился я. Надеюсь, вполне достоверно удивился. Потому что уже стал догадываться, что за махинацию решили провернуть эти прохиндеи. Не зря же Рейтерн меня об облигациях предупреждал.
— Это значит, Герман Густавович, что мы с господином Гинцбургом готовы поручиться своим именем в благонадежности вашего предприятия, — опередил еврейского банкира Штиглиц. Судя по выражению лица управляющего Госбанка, разговором он был весьма недоволен. — Кто же иначе рискнет доверить капитал на строительство хоть чего-нибудь в дикой Сибири?
— Спасибо, — я даже ладонь к сердцу прижал, в доказательство искренности. — Огромное вам, господа, спасибо. Но какая же здесь прибыль? Согласно Уложению об Акционерных товариществах, подписка на участие — это выражение готовности выкупить заявленное число долей. Ни о каком участии в распределении какой бы то ни было, даже потенциальной прибыли, речь не идет. Или я что-то неверно понимаю? Я опасаюсь, что…
— Вот только не надо опасаться, — от волнения у Горация Осиповича прорезался яркий еврейско-одесский говор. — Таки мы должны опасаться. Не скажу за господина барона, а наш банкирский дом готов миллион серебром на ваши прожекты положить. А это таки немалые деньги, молодой человек!
— Миллион? — выдохнул я. — Всего? Да на один железоделательный завод нужно два, как минимум. А на дорогу и пятидесяти мало!