Оливер внимательно осмотрел платье, поглядывая на девушку.
— Думаю, оно тебе пойдет, а какое манто к нему?
— Ах, манто! — воскликнула Элис.— Я до сих пор не могу поверить, что оно действительно мое. Я не представляла себе, что кто-нибудь, кроме принцесс, может носить такую прелесть.
Одна из горничных принесла манто из комнаты миссис Монтэгю. Это было манто для выездов — из серебристой парчи, подбитое каракульчой, такое великолепное, что у Монтэгю буквально захватило дыхание.
— Видали вы когда-нибудь что-либо подобное? — воскликнула Элис.— Да, Оливер, неужели правда, что мне надо иметь к каждому платью перчатки, чулки, туф ли и шляпу?
— Конечно,— ответил Оливер.— Кроме того надо иметь для каждого бального платья особое манто.
Это просто невероятно,— сказала девушка,— мыс-лимо ли тратить столько денег на наряды?
Но Оливер не собирался обсуждать с ней вопросы этики. Он рассматривал гарнитуры цветного белья из крепдешина и трикотажные изделия ручной работы из крученого шелка.
Коробки, нагроможденные одна на другую, ящики и полки шкафов и гардеробов были полны вещами с отделкой из кружев и ручной вышивкой: ночные сорочки из тончайшего батиста, кружевные носовые платочки и вуали, корсеты из французского кутиля, шелковые пеньюары самых нежных оттенков, капоты из тончайших тканей, отороченные валансьенскими кружевами и даже мехом.
— Наверное, вы потратили на это целый день,— сказал он.
— Никогда в жизни не приходилось мне пересматривать такое множество вещей,— сказала Элис,— а Мэн ни разу даже не справился о цене.
— А я и не подумал сказать ему об этом,— засмеялся Оливер.
Девушка пошла одеваться; Оливер обернулся и увидел, что брат сидит и пристально смотрит на .него.
— Скажи ты мне,— воскликнул Монтэгю,— ради всего святого, скажи, сколько все это стоит?
— Не знаю,— равнодушно ответил Оливер,— я еще не видел счетов. Думаю, тысяч пятнадцать — двадцать.
Монтэгю невольно сжал кулаки и выпрямился.— Надолго ей этого хватит? — спросил он.
— Как тебе сказать,— ответил тот,— когда она купит все, что требуется, хватит до весны, если, конечно, она зимой не поедет на юг.
— Во сколько же обойдутся наряды на весь год?
— Тысяч в тридцать или сорок, я полагаю,—последовал ответ.— Я не собираюсь подсчитывать расходы.
Некоторое время Монтэгю сидел молча.
— Ты же не собираешься держать ее дома взаперти?— спросил наконец Оливер.
— Ты хочешь сказать, что и другие женщины так же много тратят на наряды? — спросил Монтэгю.
— Ну конечно,— сказал Оливер,— сотни женщин. Некоторые тратят на это по пятьдесят тысяч, и я знаю нескольких, которые расходуют больше сотни тысяч в год.
— Но это чудовищно! — возмутился Монтэгю.
— Вздор! —заявил брат.— Тысячи людей только этим и живут; что бы они стали делать, если бы у них не было этого занятия?
Монтэгю ничего не ответил и только спросил:
— Достаточно ли у тебя средств, чтобы Элис неограниченное время могла конкурировать с другими?
— Я и не намеревался предоставлять ей все это до бесконечности,— я хочу только дать ей возможность попытать счастья. Когда она выйдет замуж, счета будут оплачены ее мужем.
— Значит, цель ее нарядов — показать товар лицом?
— Можешь называть это как угодно, если тебе нравится говорить глупости. Ты ведь отлично знаешь, что родители, вывозя своих дочерей в свет, не рассчитывают, что им всю жизнь придется вести такой широкий образ жизни.
— Мы и не собирались выдавать Элис замуж,— сказал Монтэгю.
На это брат ответил, что лучшие врачи больше всего уповают на природу.
— Порешим, пожалуй, на том, что мы только выведем ее в свет и предоставим ей полную свободу пользоваться всеми светскими удовольствиями. И не будем забегать вперед.
Монтэгю сидел нахмурившись, погруженный в раздумье. Кое-что для него начинало проясняться.
— Оливер,— вдруг спросил он брата,— а ты уверен, что ставка не слишком велика для этой игры?
— То есть как это?
— Сможешь ли ты продержаться до конца? До того момента, пока Элис или я сможем оправдать твои расходы?
— Да ты не беспокойся,— ответил, смеясь, Оливер.
— Лучше бы уж ты посвятил меня в свои планы,— настаивал Монтэгю.— Сколько недель ты в состоянии оплачивать стоимость этой квартиры? Хватит ли у тебя денег уплатить за все туалеты?
— Денег-то у меня хватит,— засмеялся брат,—но из этого еще не следует, что я собираюсь платить.
— Как, тебе не надо оплачивать счета? Значит, мы можем покупать все в кредит?
Оливер снова засмеялся.
— Ты допрашиваешь меня прямо как судебный следователь,— сказал он.— Боюсь, что тебе придется навести о твоем брате некоторые справки и научиться хоть немного его уважать.
Затем он прибавил уже серьезно:
— Видишь ли, Аллен, такие люди, как Рэгги и я, имеем возможность привлекать для торговых фирм большое количество покупателей, и потому фирмы охотно идут нам навстречу. Кроме того, нам причитаются всякого рода комиссионные, поэтому не может быть и речи об оплате наличными.
— Ах, вот оно что! — воскликнул брат, удивленно раскрыв глаза.— Значит, этим путем ты зарабатываешь деньги?
— Нет, таким образом я их только сберегаю,— сказал Оливер,— что в конечном счете сводится к тому же.
— И люди знают об этом?
— Конечно. А почему бы нет?
— Как бы тебе сказать. Все это как-то странно.
— Нисколько,— возразил Оливер.— В Нью-Йорке этим занимаются люди из высшего общества. Те, кто попадает впервые в столицу, хотели бы знать, куда им обратиться, чтобы приобрести ту или- иную вещь, и я их направляю. Или, например, Робби Уоллинг; у него пять или шесть дворцов, домов и загородных вилл, на которые он тратит несколько миллионов в год. Он не в состоянии следить за всем один. Если бы он стал всем этим заниматься сам, у него больше ни на что не хватило бы времени. Почему же ему не попросить друга помочь? Или, скажем, открывается новый магазин, и фирма хотела бы ради рекламы стать поставщиком миссис Уоллинг,— ей они предлагают скидку, а мне комиссионные. Почему бы, спрашивается, мне ее не уговорить?
— Все это очень запутанно,— проговорил брат,— значит, в магазинах нет одной определенной цены на вещи?
— У них столько же цен, сколько покупателей. Нью-Йорк кишит разбогатевшими невеждами, которые судят о качестве той или иной вещи по цене, которую за нее платят; почему бы не дать им возможности платить втридорога и чувствовать себя счастливыми? Вот, например, вечернее манто Элис: Реваль обещала взять за него с, меня две тысячи, но держу пари, что у каких-нибудь покупательниц из Монтаны или другого места она сорвала бы за точно такое же по крайней мере три с половиной тысячи.
Монтэгю внезапно поднялся.
— Хватит,— заявил он, махая руками,— ты сдуваешь всю радужную пыльцу с крыльев бабочки!
Монтэгю опросил брата, куда они пойдут вечером, и Оливер сказал, что они приглашены на неофициальный обед к миссис Уинни Дюваль. Он добавил, что миссис Уинни — молодая вдова, которая недавно вышла замуж за основателя известной банкирской конторы Дюваль и К0; она его близкая приятельница, и у нее обычно собирается интересное общество. Она пригласила к обеду своего кузена, Ча.рли Картера, чтобы познакомить его с Элис.
— Миссис Уинни вечно старается пристроить Чарли,— с веселым смехом закончил Оливер.
Он распорядился по телефону, чтобы лакей принес ему фрак, и братья стали переодеваться. Затем вошла Элис, похожая в своем великолепном розовом туалете на богиню утренней зари. Румянец на ее щеках горел ярче обычного; низко вырезанное декольте платья привело ее в смятение; она боялась, как бы не совершить faux pas [4], появившись на вечере в таком виде.
— Посоветуйте, как мне быть,— произнесла она, слегка даже заикаясь от смущения,— няня Люси говорит, что надо бы приколоть кружева или букетик цветов.
— Няня Люси не парижская портниха,—сказал Оливер, находивший все это очень забавным.— Вот подожди, посмотрим, что ты скажешь, когда увидишь миссис Уинни!
Миссис Уинни очень любезно послала за ними свой лимузин. Фыркая и вздрагивая, он уже стоял у входа в отель, и его ацетиленовые фонари отбрасывали далеко вдоль улицы яркие лучи. Дом миссис Уинни помещался на Пятой авеню против парка и занимал полквартала. Его постройка и меблировка обошлись в два миллиона долларов. Он весь был из белого мрамора, и его прозвали «Снежным дворцом».
У подъезда ливрейный лакей открыл дверцу автомобиля, другой лакей с поклоном провел гостей в вестибюль. При входе стояли выстроенные в ряд почтенного вида мужчины в напудренных париках, облаченные в ярко-красные жилеты с золотыми пуговицами и бархатные бриджи до колен, и в лакированных парадных туфлях с золотыми пряжками. Эти пышно разодетые существа сняли с гостей верхнюю одежду и затем поднесли Мон-тэгю и Оливеру на серебряном подносе по букетику цветов, а на другом подносе — маленькие конверты с именем дамы, которую каждый из них поведет к столу на этом «неофициальном» обеде. Затем ряды слуг расступились, дав им возможность любоваться всей ослепительной роскошью вестибюля «Снежного дворца». Широкая мраморная лестница посредине вела к высокой галерее, выложенной резным мрамором; внизу под лестницей был мраморный камин. Для украшения этого особняка хозяева купили и вывезли древний дворец из Пенджаба с изумительными по красоте мозаиками из нефрита и черного мрамора, редкими сортами дерева и причудливой, сложной резьбой.
У входа в салон главный дворецкий громко докладывал о прибывающих гостях. А в салоне, у дверей, стояла сама миссис Уинни.
Монтэгю никогда потом не мог забыть первого впечатления, произведенного на него этой женщиной; ее вполне можно было принять за настоящую принцессу из пенджабского дворца.
Это была яркая брюнетка с великолепным цветом лица, черными глазами, пунцовыми губами, полной шеей и грудью. Одета она была в платье из серебряной парчи и белые, расшитые цветами из драгоценных камней туфли. Всю свою жизнь она собирала бирюзу. Лучшими из этих камней были украшены тиара на ее голове, колье и набедренный пояс. Каждый камень, окруженный алмазным венчиком, был прикреплен к тончайшему проволочному стебельку и при малейшем движении вздрагивал и мерцал. Все это производило странное впечатление и поражало своим прямо-таки варварским великолепием.