Он медленно шел в сторону центра, надо убить время, до встречи с другом, Филиппом Готье, в ресторане «Огенблик» в галереях возле Гран-Плас еще целый час.
В кондитерской Нойхауса на Гран-Плас он купил шоколадных конфет…
— Вот эта, пожалуйста, маленькую коробочку на девять штук!
— Девять «Дезир»! D’accord! Запаковать как подарок?
— Да, пожалуйста.
— Даме понравится. По-моему, «Дезир» — наши лучшие конфеты!
— Какая дама? Это подарок мне самому.
— О-о.
Брюнфо взглянул на продавщицу и вдруг пожалел ее. И себя тоже. Он разрушил идиллию, пусть даже то была всего-навсего фикция. Почему он такой невнимательный? Ведь теперь невнимательность для него непозволительна. Он расплатился, взял искусно запакованную коробочку и сказал:
— Я передумал. Все-таки подарю эти конфеты даме… Даме, чья улыбка меня сегодня очаровала.
Он вручил коробочку продавщице.
И поспешил вон из магазина.
Все в порядке, думал он, с восклицательным и вопросительным знаком, пока стыд жжет сильнее страха смерти.
В «Огенблик» он пришел лишь на четверть часа раньше срока. В ожидании Филиппа выпил бокал шампанского.
Филипп возглавлял в брюссельской полиции Центр электронной обработки данных, был пятнадцатью годами моложе Брюнфо, и, несмотря на разницу в возрасте, их связывала близкая дружба. Не в последнюю очередь их объединяло то, что оба принадлежали к числу «мокрых шарфов», как называли друг друга болельщики футбольного клуба «Андерлехт», не пропускавшие почти ни одной игры на родном поле, — они проливали столько слез в свои болельщицкие шарфы, что те просто не высыхали. И, как выяснилось однажды за пивом после работы, оба считали, что после жуткого коррупционного скандала, когда стало известно, что перед ответной встречей с «Ноттингем форест» в полуфинале на Кубок УЕФА клуб дал судье взятку в размере 27 ооо английских фунтов, нужно было поставить точку и начать все сначала. И даже чисто символически внести маленькое изменение в название клуба, как знак того, что отныне клуб начинает заново и не имеет более ничего общего с коррупцией и взятками. КСК[88] «Андерлехт» — что тут изменишь? «Вычеркнуть „К“, — сказал Эмиль Брюнфо, — чтобы сделать знак».
«Но почему „К“?»
«Король, закон, свобода! От чего мы можем отказаться? От короля!»
Оба рассмеялись. Так же быстро они пришли к согласию и политически, во взглядах на бельгийскую систему, на это нестабильное государство, целостность которого должна обеспечиваться не беспомощным королем, а общим состоянием права республики. Правда, оба находили правильным решение короля — в тот период, когда Бельгия председательствовала в Евросовете, — не назначать правительство, чтобы не блокировать необходимые европолитические решения внутриполитическими коалиционными разногласиями. Никогда, сказал Филипп, Бельгия не функционировала лучше, чем в тот период без правительства.
Они регулярно ходили на стадион Констан-Ванден-Сток в Андерлехте, плакали в свои шарфы и поддразнивали друг друга. Филипп с восторгом вспоминал, что еще успел увидеть игру Фрэнки Веркаутерена, им бы сейчас вот такого гениального бомбардира. Эх, чья бы корова мычала, говорил Эмиль, он-то, старший, застал еще Паула ван Химста, которому Веркаутерен в подметки не годился.
«По-твоему, раньше все было лучше?» — «Ничего не лучше, просто совершенно по-другому».
«Да, наверняка! По-другому! Но разве все-таки не лучше? Раньше Андерлехт был еврейским районом Брюсселя. Тайным центром Брюсселя, из-за клубов, кафе, магазинов. Теперь это мусульманский район, евреев там нет, и никому из моих знакомых в голову не придет приехать сюда и пойти в кафе, тем более с женщиной, у мусульман женщинам вообще вход в кафе воспрещен».
«Ты ведь знаешь Геррита Беерса из отдела фиксации следов? Так вот он сейчас живет в Андерлехте, там, мол, квартиры дешевле, и вообще все куда более easy-going[89], он же курит. В Андерлехте всем начхать на запрет курения. Ему подают первоклассный кофе, а мужчины с кальянами внимания не обращают, если он закуривает сигарету».
«Как в Моленбеке».
«Да. Времена меняются. Скоро клуб откажется от здешнего стадиона и переберется на новый стадион имени короля Бодуэна. Название у клуба останется прежним, „Андерлехт“, но играть в Андерлехте он уже не будет. И ты скажешь, раньше все было лучше. А сегодня сетуешь, что „Андерлехт“ не такой, как двадцать лет назад».
«Ну, сегодня они сыграли неплохо. Два один в матче с Лувеном, вполне хорошо».
Три года назад Филипп попросил Эмиля быть свидетелем на его свадьбе. Через год Филипп стал отцом, а Эмиль — крестным малышки Жоэль. Теперь он был не просто другом, а членом семьи.
Эмиль Брюнфо допил шампанское и заказал еще один бокал. Филипп как раз тот человек, какой ему сейчас нужен: гениальный компьютерщик, вдобавок единомышленник и вполне достоин доверия. Так он надеялся. Нет, был уверен.
Он получил свой второй бокал, пригубил, а ваг и Филипп:
— Остаток жизни начинается с шампанского и кончается травяным чаем! Ну, как с врачом?
Они обнялись, Филипп сел, сказал:
— И еще хотелось бы знать: ты уже изобличил ее и арестовал?
— Ее? Ты о ком?
— О свинье, конечно. Ты сегодня не читал газеты?
— Ах, вот оно что, о свинье. Я напал на след. У нас есть генетический материал. Завтра сравнишь ее ДНК с ДНК всех свиней, зарегистрированных в базе данных Европола.
Филипп рассмеялся:
— Ты же знаешь, я всегда к твоим услугам.
— Именно об этом я и хотел с тобой потолковать.
Они ели, пили, разговаривали.
— Раньше еда была лучше.
— Ты так считаешь?
— Да.
— Но здесь же вообще ничего не изменилось.
— Да, кроме еды.
— Как это? Баранье жаркое мы ели тут и десять лет назад.
— Верно, только раньше оно было вкуснее.
— Что ж, возможно, но в остальном… что ни говори, а здесь ничего больше не изменилось.
— Пожалуй, надо было взять морского окуня на гриле и ризотто со спаржей.
— Спаржа, сейчас, зимой?
— Она из Таиланда, так в меню указано.
— Спаржа из Таиланда, да ладно тебе! Мы же всегда заказывали здесь баранину, так уж повелось.
— Не знаю, вкус какой-то дохлый, раньше мне в голову не приходило, что баранина — дохлая овца.
— Ну хватит, что с тобой нынче?
— Все хорошо. Да, все хорошо.
Брюнфо рассказал, что врач дал ему направление в Европейскую клинику, там его завтра проверят.
— Он высказал какое-то подозрение?
— Нет. Сказал только, что требуется более детальное обследование.
— Хочет полной уверенности. Так ведь это хорошо. И у тебя будет полная ясность. Короче говоря, я бы не стал сейчас тревожиться.
— Да, пожалуй. Пожалуй, ты прав. Во всяком случае, из строя я не выведен.
— То есть?
— Ты знаешь, что у меня забрали дело «Атланта» и отправили в отпуск?
— Да.
— А знаешь почему?
— Я думал, ты мне расскажешь.
— Так я не знаю.
— Не знаешь? Они что же, никак это не объяснили?
— Нет.
— Мне нужен еще один бокал вина.
— Послушай, Филипп, вся информация по делу «Атланта» удалена. Я был на месте происшествия, ребята из фиксации следов тоже, я провел первые допросы — и все это больше не существует. Все документы, протоколы, отчеты бесследно исчезли, убийство исчезло, словно трупа, который я видел, не существовало. Когда я вернулся к своему компьютеру, там все точно водой смыло, подчистую. Кто-то хакнул. Вероятно, влез не только в мой компьютер, но и в систему. И прокурор участвует в этой игре. Хотел бы я знать почему!
— Понимаю.
— Ты должен мне помочь.
Официант убрал со стола; Филипп щелкнул пальцами, указывая туда, где только что стояла тарелка Эмиля, и сказал:
— Труп исчез!
— Не шуги! Мне жаль, что я наговорил раньше. Серьезно: дело исчезло, и если кто способен отследить, как это случилось и кто это сделал, то именно ты. Ты главный компьютерщик, ты контролируешь всю систему электронной обработки данных в брюссельской полиции. Ты должен найти утечку.
— Как я это мотивирую? Я не могу начать в отделе такой поиск, не объяснив причины. Вдобавок вопреки распоряжению прокурора.
— А тебе известно о распоряжении прокурора? Нет. То-то и оно. Тебе незачем мотивировать. Просто сделай, и все.
— Слишком сложно объяснить тебе, как обстоит с доступом к центральному хранилищу информации, сколько там уровней защиты и сколько бюрократических барьеров надо преодолеть, чтобы продвинуться хотя бы на два шага из двадцати.
— Но тебе незачем действовать официально, я ведь спрашиваю не о том, веришь ли ты, что получишь разрешение, а о том, можешь ли.
— Это было бы противозаконно.
— Слушай, Филипп, убийство — преступление против общества, уголовно наказуемое деяние, которое прокуратура по определению обязана преследовать. Но если прокуратура бездействует, даже наоборот, заминает убийство, то закон нарушает само государство, а те, кто в таком случае, стремясь раскрыть преступление, прибегает к нелегальным средствам, стоят на страже закона. Если ты мне поможешь и мы добьемся успеха, тогда именно мы исполним закон.
— Ладно. Попробую сперва через твой доступ. Дай мне твой пароль. Если сразу пойдет наперекосяк, тогда ты в отпуске играл на своем компьютере, о’кей?
— О’кей.
— Шоколадный мусс?
— Конечно. С какой стати нам именно сегодня менять свои привычки? Как дела у Жоэль?
Матек понимал, что шансов исчезнуть бесследно у него нет. Они уже знают, что в самолет на Стамбул он не садился. Наверняка примут в расчет и вероятность, что он все-таки полетел в Польшу, хотя билет в Варшаву они аннулировали. Им не составит труда в кратчайшее время обнаружить его в списках пассажиров краковского рейса. Значит, по прибытии в Краков можно исходить из того, что они отстают от него лишь на один шаг.
Как Żołnierz Chrystusa