— Bonjour, — ответил тот и немедля сделал два шага к нему, причем луч верхнего света упал на его белобрысые волосы, которые засветились, точно нимб. — Bonjour, Monsieur[109].
Давид де Вринд еще раз кивнул и хотел побыстрее пройти дальше, но еще секунду и все-таки слишком долго, с удивлением смотрел на этого человека, сиявшего в лучах потолочной лампы. Плащ на нем был с муаровым эффектом и при малейшем движении переливался от светло-зеленого к бежевому, лицо блестело, будто только что смазанное кремом.
— Bonjour, Monsieur, permettez-moi de me présenter[110], — сказал мужчина, назвал свое имя, Ромен Буланже, протянул де Вринду руку и просиял, словно настал самый счастливый миг его жизни.
Де Вринд сдержанно пожал ему руку, назвал свое имя, добавил:
— Aangenaam![111] — а затем поправился: — Enchanté![112] — Пока что все было очень вежливо, однако грозило обернуться мучительно дружелюбным разговором.
О, он говорит по-французски.
Надо бы сказать: увы, совсем чуть-чуть, извиниться и уйти, но он сказал:
— Oui, Monsieur[113].
Многие фламандцы вполне прилично говорят по-французски, а Давид де Вринд говорил прекрасно. В свое время, после побега из депортационного эшелона, он два года скрывался в валлонской семье, в Вилье-ла-Виль, с четырнадцати до шестнадцати лет, пока незадолго до конца войны на него не донесли. Французский стал для него тогда вторым родным языком, языком приемных родителей, а в жизненно важном смысле — языком любви. Ему сразу стало невмоготу оттого, что этот незнакомец, как бишь его, утрированно произнес «Quel bonheur» и еще раз «Quel bonheur», какое счастье, а следом затараторил: он новый сосед, въехал сегодня, до чего здорово, что он прямо сейчас познакомился с соседом, надеется на добрососедство, ведь все началось так хорошо, счастье, что месье де Вринд говорит по-французски, а то ведь он уже успел убедиться, что некоторые в доме говорят только по-фламандски, даже персонал, и его несколько смутило, что в «Maison Hanssens» есть нефранкофонный персонал, он прямо-таки растерялся, потому что сотрудница, которая должна была посвятить его в здешний распорядок, оказалась фламандкой, мадам Годеливе, фамилия совершенно непроизносимая…
— Годеливе.
— Да, месье, вы ее знаете? — Он-то сам ее не понял, но, к счастью, все уладилось, и теперь его опекает мадам Жозефина…
— Ваше счастье!
Плащ месье Буланже непрерывно менял цвет.
— Да, месье, очень милая, очень отзывчивая, но, — он состроил лукавую мину и поднял вверх указательный палец, — ни в коем случае нельзя называть ее сестрой, правда-правда, здесь же не больница, хотя мадам Жозефина и носит этакий чепчик, вы ее знаете?
Давид де Вринд кивнул.
Во всяком случае, он очень рад, что у него такой милый сосед. Давно ли он живет здесь, он должен непременно, непременно рассказать о своем здешнем опыте и подсказать кое-что, может быть, за обедом или позднее, за бокальчиком вина.
Давид де Вринд не сумел радостно согласиться на это предложение, сказать да, конечно, с удовольствием, подыскивал вежливый ответ, который ни к чему его не обяжет, но не мог сосредоточиться: лицо этого человека кого-то ему напоминало, только он не знал кого. Месье Буланже сделал шажок, вышел из прямого луча точечной лампы, волосы и лицо его разом перестали сиять, посерели, и он сказал:
— Я вас задерживаю! — Он правда сказал «arrêter»? — Извините, пожалуйста! Не стану больше вас задерживать! Увидимся!
Войдя в столовую, де Вринд обнаружил, что нет ни единого столика, где он мог бы сидеть в одиночестве. Хотел было повернуться и пойти в «Ле рюстик» (он успел уже получить скидочные карточки для этого заведения), но мадам Жозефина тотчас лишила его такой возможности.
— Вот и мы, — сказала она так громко, что он вздрогнул, и энергично препроводила его к столику, где сидел профессор. — Ведь мы, — вскричала мадам Жозефина, — уже познакомились, не правда ли, господин де Вринд, во время маленького злоключения с рыбьей косточкой, не правда ли, но сегодня опасности нет, сегодня у нас превосходный waterzooi[114]. Профессор, можно посадить к вам вашего знакомца, господина де Вринда?
Как его дела, хорошо ли он себя здесь чувствует, есть ли у него родня, которая будет его навещать… Давид де Вринд вежливо, но очень коротко отвечал на все вопросы, какими профессор — как бишь его имя? — пытался поддержать разговор. Потом ненадолго воцарилось молчание, пока все они ели закуску, салат из фенхеля и апельсинов, и де Вринд раздумывал, будет ли невежливо еще раз спросить у профессора, как его зовут, то есть признать, что он успел забыть его фамилию, меж тем как профессор называл его по фамилии, и он решил, что лучше все-таки спросить, чем с трудом и в итоге неловко маскировать свою легкую невнимательность.
Профессор нисколько не обиделся, радостно сообщил, что его зовут Геррит Ренсенбринк, достал бумажник, извлек оттуда визитную карточку, отодвинул тарелку и положил карточку перед собой. Профессор Лувенского университета, сказал он, в руках у него вдруг оказалась шариковая ручка, и он зачеркнул «Katholieke Universiteit Leuven». Он ведь в отставке. Руководитель исследовательской группы «Политическая история», сказал он и опять зачеркнул на карточке соответствующую строчку. В центре его исследований была история национализма, в частности история коллаборационизма в Бельгии и Нидерландах в годы Второй мировой войны. Что он зачеркнет теперь? Электронный адрес и телефон. Их теперь нет, сказал он.
Потом профессор сказал:
— Прошу вас, — и подвинул карточку Давиду де Вринду.
В этот миг грянул гром — месье Буланже, войдя в столовую, со всей силы захлопнул за собой дверь. Давид де Вринд поднял глаза, Ромен Буланже виновато развел руками, сказал «Пардон, дамы и господа», огляделся, заметил де Вринда и радостно поспешил к его столику.
— Puis-je me joindre à vous?[115] — сказал он и добавил: — Чудесно, что мы можем так скоро продолжить наш разговор.
Буланже сел, кивнул профессору Ренсенбринку, даже больше чем кивнул, прямо-таки сидя отвесил поклон и сказал:
— Я, так сказать, новичок. Разрешите представиться…
Он затараторил, и де Вринд вдруг почувствовал несказанную усталость. Закусочные тарелки уносили, слышалось звяканье, потом принесли тарелки с waterzooi, новое звяканье, потом вдруг молчание — профессор Ренсенбринк сказал, что, к сожалению, не говорит по-французски.
О! А месье Буланже не владеет нидерландским.
Де Вринд всегда с удовольствием ел куриный бульон, во всяком случае, с этим у него никогда не было проблем, просто иногда везде кормили куриным бульоном, в школьной столовой время от времени давали куриный бульон, а он всегда ел, что дают. Конечно, заказывая в ресторане курятину, он предпочитал coq au vin[116], но ему никогда бы в голову не пришло делать проблему из куриного бульона: бульон так бульон, спасибо. Он посмотрел на кусочки мяса, поднял взгляд, профессор Ренсенбринк и месье Буланже смотрели на него — с отчаянием? Несколько беспомощно? Но это не имело касательства к куриному бульону, который, по мнению де Вринда, пахнул как-то странно. Незнакомой пряностью? Или это уже запах тлена?
— Vous devez m’aider! Вы должны мне помочь, месье де Вринд! Этот месье не говорит по-французски, будьте добры, может быть, переведете?
Де Вринд кивнул.
Буланже сказал, снова кивнув профессору Ренсенбринку:
— Mon nom est Romain Boulanger…[117]
— Son nom est Romain Boulanger…[118]
— Ik begrijp dat…[119]
— J’étais journaliste jusqu’à récemment chez Le Soir…[120] — Уже десять лет он на пенсии, впрочем, иногда пишет комментарии, как свободный автор, бросить просто невозможно, они ведь понимают, каково это, в один день расстаться с прежней жизнью невозможно, ничего важного он, понятно, теперь не пишет, но рад и благодарен, что ему еще позволяют кое-что писать, он получает удовольствие, например, история про свинью-фантома, все, наверно, слыхали, это свинья, которая… а, все равно… Он замолчал и мотнул головой, показывая, что де Вринду надо бы перевести все это профессору Ренсенбринку.
— Allots, — сказал де Вринд, — il a dit qu’il était un journaliste. Retraité[121].
— Но я до сих пор пишу. О свинье.
Буланже с удивлением посмотрел на него, помедлил, де Вринд сказал:
— C’est tout[122], — и Буланже продолжил:
— Да, будь у меня виноградник, я бы охотно о нем заботился, или хотя бы дом с садом, может, тогда бы только разводил розы да читал. Но у меня была всего-навсего квартира, большая красивая квартира в Икселе, только вот заняться там нечем, а потом жена умерла, и все это стало стеснять, квартира, большая квартира, но она стесняла меня, после смерти жены жить там стало невозможно, разве это жизнь — так, шарканье в четырех стенах, туда-сюда, да и содержать жилье в порядке стало не по силам…
— Как, простите?
— Содержать в порядке не по силам, а с другой стороны, этого было слишком мало, если вы понимаете, о чем я, жизнь стала совершенно не моя…
— Wat heeft hij gezegd?[123]
Давид де Вринд глубоко вздохнул и перевел слова Буланже, а заметив на лице профессора удивление, добавил, мол, это ведь понятно. Что месье Буланже после смерти жены…