Комиссар Брюнфо решительно вышел на станции «Шуман», до «Мерод» не поехал. Между этими двумя станциями располагался Парк-дю-Сенкантене́р, то бишь парк Пятидесятилетия, в просторечии Юбилейный, и в этот лучезарный день он вознамерился совершить там полезную прогулку. Назначил себе этот пеший поход, потому что в метро им овладел гнетущий холодный страх — страх перед трубой, куда его задвинут в больнице. Времени достаточно, от нервозности он вышел из дома слишком рано.
Выход на улицу Юстус-Липсиус был закрыт, толпа понесла его дальше, к выходу «Берлемон», где возникла давка, потому’ что эскалатор, ведущий наверх, не работал. Люди устремились на лестницу, но там поминутно останавливались и жались вбок, пропуская тех, кто спускался в метро. Одновременно на них напирали идущие сзади, толкали чемоданами и рюкзаками. Брюнфо прижимал к себе маленькую дорожную сумку, слышал доносившиеся сверху крики, пронзительные свистки, несколько человек, поднимавшиеся по лестнице, повернули обратно, все больше людей спускались теперь вниз, Брюнфо понятия не имел, что происходит, но дал увлечь себя назад, и толпа снова вынесла его на платформу. Подошел поезд, Брюнфо вошел в вагон и проехал одну остановку, до «Мерод».
Прямо у выхода из метро на авеню Сельт находилась пивная «Терраса». И он решил до назначенного времени посидеть там за пивом. Посетителей в «Террасе» было много, но свободный столик нашелся, и, хотя пивная располагалась прямо на большой и шумной улице, Эмилю Брюнфо казалось, будто он сидит за стеной зеленых растений в оазисе спокойствия. Спокойствие. Спокойно поразмыслить. Как? О чем? Ему надо принять жизненно важное решение. Он действительно патетически подумал — жизненно важное решение. И в тот же миг понял, что ему это не по силам. Хотя он уже некоторое время жил с сознанием, что уволен, не формально, но все-таки: уволен из своей жизни, он по-прежнему ощущал «внезапность» случившегося, странно, как долго может длиться «внезапность».
Одновременно он спрашивал себя, какой смысл принимать жизненно важное решение только оттого, что эти три слова засели в голове, а ведь он даже не знал…
Официант. Брюнфо заказал стакан пива.
— Что-нибудь из закусок?
Он отказался. Только пиво.
…даже не знал, есть ли у него вообще время жить.
Официант иринес пиво, заодно положил на столик счет и табличку, которая сообщала: «Забронировано на 12:30». И попросил сразу расплатиться. 12:30 — то бишь через десять минут. Официанту явно хотелось побыстрее освободить столик, на случай, если придет другой посетитель, который пожелает и закусить.
Брюнфо всегда внушал окружающим почтение, чисто физически, своим большим, солидным телом. Но сейчас он был как в дурмане и, глядя на официанта, чувствовал себя маленьким и обрюзглым.
Он встал. Глубоко вдохнул, расправил плечи.
— Вам нужно было сразу сказать, что столик заказан! У меня нет ни малейшего желания пить пиво в спешке! А вы швыряете мне под нос табличку «Столик забронирован», после того как я уже сделал заказ, по-моему, это цинично и унизительно. До свидания!
— Но… месье! Подождите, вы можете… Подождите! Нельзя же так просто уйти! Вы должны заплатить за пиво!
— Почему? Я его не пил.
— Тогда мне придется вызвать полицию.
— Вот мое удостоверение! Я здесь, как по заказу!
— О! Извините, господин комиссар! Вы, разумеется, можете сидеть здесь сколько угодно, табличку я, разумеется, перенесу на другой столик, господин комиссар!
— Мне уже не хочется!
Короткая фантазия, которая при всей ее ребячливости лишь еще больше его унизила. На самом деле он расплатился, сказал:
— Нет проблем, через десять минут я так и так ухожу. У меня встреча и…
Что «и»? Вдобавок и чаевых он дал слишком много.
Несколько минут он смотрел прямо перед собой, на пиво… как он мог забыть, что… Встал и ушел, даже не пригубив стакан.
Эмиль Брюнфо пересек авеню Сельт, пошел вверх по улице Ленту. Номер дома он забыл, но шел все дальше, думая, что наверняка узнает больницу, хоть и не помнит номер дома.
Он ее не узнал. Прошел слишком далеко. В конце концов сообразил и повернул обратно. Хотел прийти пораньше, а сам едва не опоздал. Вспотел. В регистратуре и при первом разговоре с врачом наверняка произведет прескверное впечатление.
Вот! Вот же она! Европейская больница. Снаружи выглядит как неоготический собор. Потому он и прошел мимо. Кому придет в голову, что больница выглядит как историческая церковь?
Он вошел внутрь — и неожиданно очутился на космической станции. Белые пластиковые поверхности, серебристый алюминий, голубой свет, разноцветные световые полосы на полу, система указателей, ведущих в разные отделения, Брюнфо удивлялся, что люди, которые ходили здесь и сидели, не парят невесомо в воздухе. С другой стороны, это же банальный больничный вестибюль. Все легко моется, клинически сверкает. Кулисой научно-фантастического фильма вестибюль казался только потому, что человек входил в это помещение через портал этакого готического собора.
Брюнфо остановился перед табло с перечнем отделений. Первое, что он воспринял осознанно, было «Психиатрия». Только затем увидел — «Терапия». И последовал за синей линией на полу.
Регистратура, приемное отделение, палата, первый разговор с врачом по поводу анамнеза. Затем доктор Дрюмон объяснил, какие обследования считает необходимыми и что вполне возможно провести их все за два дня. Он составит соответствующее расписание. После этого, он уверен, они смогут поставить Брюнфо диагноз. Трезв ли господин комиссар? Брюнфо ответил «да». Сегодня он ничего не ел и не пил.
— Отлично, — сказал главврач, — тогда можно прямо сейчас взять кровь. Этим займется сестра Анна. Она зайдет к вам в палату. И я распоряжусь, чтобы после этого вас сразу же накормили.
Сестра, которая взяла кровь, а затем принесла чай с вафлями и немного клубники, заодно спросила Брюнфо о его пожеланиях насчет ужина.
— Судя по вашей карте, вы не… — Она посмотрела на него. — Вы пока не на диете. Стало быть, общий стол. Так что можете выбрать — мясо или что-нибудь вегетарианское.
Брюнфо взглянул на тарелку с двумя вафлями и тремя клубничинами и сказал:
— Пожалуйста, то и другое, мадам.
— Как — то и другое?
— Я полагаю, к мясу полагается и гарнир?
— Сегодня у нас тефтели по-валлонски, с соусом.
— А к ним?
— Картофельное пюре и морковка.
— Ну вот, это же вегетарианское. В общем, тефтели, значит, будет то и другое.
Брюнфо обуревал страх. Причем такой сильный, какого он никогда не испытывал. Но что-то в нем восставало, прямо-таки вынуждало его делать вид, будто он не принимает все это всерьез. На койке бестелесным трупом лежала его пижама. На крючке возле койки вяло висел халат: вот это он и есть, после исчезновения. Он не разделся, в постель пока что не лег. Сестра ушла. Он съел вафлю, отхлебнул глоток чаю, улыбнулся, поймав себя на том, что, затаив дыхание, прислушался, а потом, открыв дверь и глянув направо и налево, выяснил, все ли спокойно. Вышел из палаты, спустился на лифте в вестибюль, чтобы выпить в столовой пива.
Алкогольных напитков в больничной столовой не держали. И он покинул космический мир, через неоготический портал выбрался на волю, прошел несколько шагов в потоке людей, которые не думали о смерти, нашел уличное кафе, заказал пиво.
— Маленькую кружку, месье?
— Большую, пожалуйста.
Со своего места Брюнфо видел аптеку.
Он вспотел, носовым платком утер мокрый лоб. Температура? Нет, просто день жаркий. Сквозь щель между двумя зонтами солнце падало ему на затылок и на спину. Он чуть передвинул стул, снял пиджак.
Тут зазвонил мобильник. Филипп.
— Слушай, — сказал он, — могу кое-что рассказать. Не по телефону. Картина пока не вполне ясна, но просматриваются, как бы это сказать… весьма любопытные симптомы. Не знаю, сумею ли продолжить, очень уж рискованно. Надо потолковать. Завтра сможем встретиться?
— Я в больнице, — сказал Брюнфо. — Ты же знаешь, на обследовании. Завтра предстоит целый ряд процедур, но…
— Как ты себя чувствуешь? Что говорит врач?
— То же, что и ты: любопытные симптомы, но картина пока не вполне ясна. Как насчет завтрашнего вечера?
— Идет. В полседьмого, в семь.
— Хорошо. Тогда навести меня в Европейской больнице, улица Ленту. Если поедешь на метро, станция «Мерод».
— D’accord. До завтра.
Эмиля Брюнфо определили в двухместную палату, но вторая койка, к счастью, пустовала. И вечером ему удалось сделать несколько звонков, не нервируя соседа и не чувствуя необходимости выходить в коридор, кроме того, он мог включить телевизор, закрепленный на стене напротив коек, над обеденным столом, и снова выключить, ни у кого не спрашивая согласия, посмотрел вечерний выпуск новостей, в программе было интервью с начальником полиции, который отмел упрек в бездействии, заявил, что вообще-то очень трудно отловить свинью, если не знаешь, когда и где она долбанет в следующий раз. Он что, вправду сказал «долбанет»? — спросил себя Брюнфо. Тут как раз и журналистка спросила: Что он подразумевает под «долбанет»? А вот что — внезапно появится и перепугает прохожих, причем… Брюнфо в сердцах выключил телевизор, смог выключить, потому что был в палате один. Позднее этой очень тревожной ночью он мог метаться в постели, снова и снова вставать, пить в ванной воду, ходить в туалет, спускать воду, которая так шумела, что он и в одиночестве испугался, мог чертыхнуться, когда на обратном пути ушибся о край кровати, мог храпеть и выпускать газы, не задумываясь о соблюдении приличий.
Однако на следующий день «счастью» пришел конец. Рано утром его увели на ЭКГ, а когда он вернулся в палату, вторая койка уже была занята. Изголовье койки соседа было приподнято, он полулежал, очень хрупкий, очень бледный, почти прозрачный, редкие светлые волосы аккуратно зачесаны на пробор. Пижама в елочку! Синий шелк, тонкие оранжевые полоски. Ноги он подобрал, на коленях пристроил ноутбук.