. Прекрасным.
Но где же Филипп? Брюнфо стоял перед мемориалом, озирался по сторонам. И тут увидал, как из живой изгороди вдруг выскочила свинья и принялась рыться среди белых крестов. Свинья! Она тыкалась пятачком в землю, снова и снова, буравила ее, копала копытцами, толкала спиной крест, сбила его на сторону, рылась и рылась, крест мало-помалу начал опрокидываться. Комиссар Брюнфо, который за годы работы еще ни разу не сталкивался лицом к лицу с вооруженными людьми, но по необходимости отрабатывал эту ситуацию на тренировках, испытывал перед этим животным страх и беспомощность, прежде ему неведомые. Не знал, что делать. Первая мысль была — подойти к свинье, словно он мог ее арестовать. Смех да и только. Потом он едва не убежал. Бежать — от свиньи?! Что уж там Брюнфо сделал в этот миг — сам он позднее ничего вспомнить не мог, — не то сделал шаг-другой вперед, не то отпрянул на шаг-другой назад, не то в замешательстве заметался взад-вперед, так или иначе свинья подняла голову, исторгла жуткий вопль и помчалась прочь, звериная мощь, стрелой по диагонали через поле гармонической симметрии, — а Брюнфо со стоном обнаружил, что сидит. Сидит на гравийной дорожке, в одной руке у него мокрый носовой платок, другая впилась в гравий. Со ссадинами на ладонях и колющей болью в копчике, отдающей вверх по спине. А над могилами веял ветер.
Вернувшись в гостиницу, профессор Эрхарт принял душ, надел свежую рубашку и легкий голубой полотняный костюм — посмотрелся в зеркало: европейская голубизна. Усмехнулся про себя. Случайность! Галстук надевать не стал.
Потом он достал из портфеля папку с программной речью. Кожаные язычки над замками стали ломкими. Дома надо будет смазать их кремом, подумал он. Возле кровати стояло кресло, этакая чаша для сидения, жесткая, обтянутая красной наппой. Эрхард сел, положил ноги на кровать. Неудобно и тесно. Он с трудом выбрался из этой яичной скорлупы, сел на кровать. Хотел перед уходом еще разок просмотреть свой доклад. Он написал его по-английски, английский у него превосходный, не зря же много лет назад работал приглашенным доцентом в Лондонской школе экономики и в Чикагском университете, но все же попросил друга, преподавателя английского, просмотреть текст.
«Ты вправду хочешь выступить с этим докладом?»
«Да».
«Я бы охотно поприсутствовал».
Эрхарт вполголоса читал свой доклад, почти наизусть, в том темпе, в каком будет выступать. Включив секундомер смартфона. Семнадцать минут. На две минуты больше, чем надо. Ну и ладно, какая разница. Речь не о двух минутах, а о его жизни. Сколько патетики! Он спросил себя, что с ним случилось. Такое ощущение, будто он выпал из времени. Сидел на кровати, с листками доклада на коленях, смотрел на мрачные коричневые обои гостиничного номера. Отчего это вспомнилось именно сейчас — незнакомые слова, непонятные слова, он растроганно вспоминал эти слова, которые в детстве объясняла ему мама, если, читая книгу, он не понимал: барщина, услада, надобность, мниться, кручи нить…
«Мама, там написано: „Измученные упряжные лошади кручинили его“. Я не понимаю».
«Ты же знаешь, что такое упряжные лошади! Лошади, которые везут кареты».
«Да, это я знаю. Но: они кручинили его. Они что, были слишком ленивые и слишком медленно везли карету, да?»
«Нет, это значит: ему было их жалко».
Он тогда долго сидел в странном удивлении, что кручина как-то связана с состраданием.
Профессор Эрхарт встрепенулся, встал и отправился в путь.
Глава девятая
Свинья была заснята одной из камер наблюдения отеля «Шератон» на площади Шарль-Рожье, всего несколько кадров, свинья входит в кадр, медленно, подняв голову, словно с наслаждением прогуливаясь и вдыхая воздух раннего лета, прохожий отскакивает в сторону, другие с удивлением останавливаются, некоторые достают мобильники, чтобы сфотографировать свинью, но она уже успела исчезнуть. Это видео один из юзеров, по имени Зиннеке, выложил на Ютюбе, под названием «Aankomst van een afgevaardigde op de conferentie van de dieren»[157]. В «Шератоне» начали расследование, кто из охранников, имевший доступ к сохраненным данным камер наблюдения, скрывается под ником Зиннеке, — управляющий отеля опасался ущерба для имиджа, если везде будет крутиться видео, где у входа в «Шератон» шныряет свинья. Но ущерба для имиджа не случилось, напротив. Ролик попал и на Фейсбук и в кратчайшее время получил больше тридцати тысяч лайков.
Теперь газета «Метро» смогла опубликовать фото свиньи, после чего в редакцию переслали еще множество снимков камер наблюдения с перекрестка на Шоссе-де-Лувен, почтамта на авеню Брабансонн и из австрийского посольства на улице Кортенберг. Все эти снимки были настолько нерезкими или смазанными, что профессор Курт ван дер Коот, который теперь вел в «Метро» постоянную колонку, не мог точно сказать, одна ли и та же свинья там заснята или разные. Стадо напугает людей, думал он, но единственная свинья, разгуливающая по Брюсселю, растрогает их, пробудит прямо-таки детскую любовь к животным, а глядишь, и легендами обрастет. Курт ван дер Коот был не враг собственной популярности и потому не собирался действовать наперекор коллективным потребностям. И уже через пять дней после публикации первого видео на Ютюбе он начал в «Метро» акцию: «Брюсселю выпало счастье завести свинью! Как мы ее назовем?»
Предложения насчет имен присылайте в редакцию. Окончательное решение через три недели. В промежутке профессор ван дер Коот публиковал серию «Свинья как универсальная метафора», демонстрируя в ежедневных выпусках широкий диапазон добра и зла, счастья и рока, сентиментальной любви, презрения и глубокой ненависти, эротики и пошлости, символом которых служила свинья, ведь одно только это животное перекрывало — как метафора — весь диапазон человеческих чувств и идеологических взглядов, от свиньи, что на рыле счастье приносит, до грязной свиньи, от «свинского везения» до «свинства», профессор дерзнул даже ступить на территорию политики и рассуждал о понятиях «жидовская свинья» и «нацистская свинья», а затем снова переключился на запретную свинью в религиях и на популярных поросят Бейба, Пигги и Хитрюжку. Серия имела у публики огромный успех, чему не в последнюю очередь способствовали иллюстрации: фотографии миленьких свинок, факсимиле старинных карикатур, изображающих императоров, генералов и президентов в образе свиней, репродукции картин, являющих свинью в изобразительном искусстве (особенно много лайков собрал рисунок Томи Унгерера, изображающий свинью, которая читает поросятам сказку: «Жил-был мясник…»), фигурки и безделушки, от свиньи-копилки до свиньи-поварихи, от объекта охоты до охотника, а также фото будничных предметов, ведь, как, к величайшему своему удивлению, выяснил ван дер Коот, практически не было таких будничных вещей, которые хоть раз не принимали форму свиньи: пивные кружки, солонки, домашние тапки, капоры, даже тостеры…
Редакция созвала солидное жюри, которое сначала составит из присланных предложений длинный список, а затем короткий и только потом назовет имя-победитель. В жюри вошли исполнитель народных песен Бартольд Габалье, актриса Сандра Валле, профессиональный футболист и король голкиперов «Жюпиле Про Лиг» Яп Мюлдер, вдова бывшего брюссельского мэра Даниела Колье, находящийся под защитой полиции после своих карикатур на пророка Мухаммеда художник Роже Лафарж, писатель и брюссельский хронист Геерт ван Истендал, знаменитый повар Ким Кинг, maître de cuisine[158] в «Золотом поросенке», и художник Вим Дельвуа, известный тем, что татуировал свои картины на свиньях. Председателем жюри и его спикером, разумеется, стал университетский профессор Курт ван дер Коот.
Ромоло Строцци был из тех, кого почти невозможно вывести из равновесия. То, что других наверняка бы удивило, у него вызывало максимум иронический настрой. Все-то он видел, все знал — так что могло его удивить? Он много всякого испытал, а чего не испытал, получил от семьи и предков как наследственный опыт. Вдобавок он был очень начитан. А на том поле, какое обрабатывал в силу своей профессии, знал каждую крошку земли, каждый камень, каждый сорняк. Вот почему он лишь неприметно усмехнулся, когда Фения Ксенопулу вдруг процитировала любимую книгу председателя, как бы невзначай, но точно по тактическому плану. Стало быть, она подготовилась, с некоторой невротической энергией. Хотя его это нисколько не удивило. Он знал, люди делают всё возможное. Ее финт не достиг цели. Неужели она вправду полагала, что он доложит председателю: «Кстати, у этой Ксенопулу тот же любимый роман, что и у вас, месье председатель». Неужели вправду полагала, что это зачтется в ее пользу?
Строцци сел за столик у кафе «Франклин», на углу улиц Франклин и Архимед, со стороны Архимед, то есть в теньке. День выдался очень жаркий, и в ожидании Аттилы Хидегкути, начальника протокольного отдела председателя Европейского совета, он хотел выкурить маленькую сигару. Ему надо было неофициально переговорить с Хидегкути о госпоже Ксенопулу и ее так называемом Jubilee Project.
Как вдруг перед ним появилась большущая свинья. Человек в нелепом костюме свиньи, полностью упакованный в розовый плюш. В руке он держал палку с плакатом. Прислонив плакат к стене дома, он сел за соседний столик, снял голову, в смысле свиную голову, открыл раскрасневшееся, потное лицо и мокрые от пота белокурые волосы. Этот мужчина, примерно ровесник Строцци, несколько раз провел розовым плюшевым рукавом по лицу и сказал официантке, которая как раз принесла Строцци кофе:
— Одно пиво, пожалуйста!.. Удивлены? Могу понять, — сказал он, повернувшись к Строцци. — Пожалуйста, не презирайте меня. Я уже который месяц безработный. В мои годы это тяжело. В конце концов я встал с плакатом на бульваре Анспах, перед биржей: «Согласен на любую работу!» И получил вот эту. Ходить с плакатом. В костюме свиньи по Европейскому кварталу. Реклама, — сказал он и снова утер пот.