ейд» с комментарием: «Эта выставка — преступление, потому что ставит знак равенства между отсутствием преступления и величайшим преступлением. Свободный мир волен и забывать, а свободный рынок, в том числе рынок искусства, определяет себя вовсе не через поклонение праху».
Эта пошлая, по меньшей мере неудачная формулировка — «поклонение праху» — в связи с Освенцимом привела к дальнейшим возмущенным откликам, хотя Коорман наверняка и в мыслях не имел того, что ему приписывали интерпретаторы. Но и куратор Хеббелинк вовсе не имел намерений, какие ставили ему в вину отклики и комментарии. Короче говоря, в тот день, когда собралась консультативная рабочая группа, буквально во всех газетах писали о «злоупотреблении Освенцимом».
И в самом начале совещания Джордж Морланд — не для протокола, пожалуйста! — сказал: «Если бы эта выставка, которая в известном смысле, несомненно, сродни идее „Информации“, уже была частью задуманных юбилейных торжеств… well, я бы не назвал ее большим плюсом для имиджа Комиссии».
Прочитав протокол заседания, миссис Аткинсон сразу поняла, что проект в этой форме можно… н-да, забыть. И у нее есть две возможности: целиком взвалить проект на Ковчег, чтобы тот и потерпел неудачу. Вряд ли это вызовет в Комиссии брожения, ведь никто и не ждал от Ковчега подлинных озарений. Что там недавно говорил насчет Ковчега ее коллега Жан-Филипп Дюпон? «J’adore les lucioles, vraiment, elles sont magnifiques. Mais quand je veux travailler, elles ne me donnent simplement pas assez de lumière!»[184]
Или же она будет настаивать на главном, на юбилейном проекте в целях улучшения имиджа Комиссии, но отмежуется от содержания, идею которого выдвинул Ковчег. Ведь таково было предложение рабочей группы: «Почему евреи? Почему не спорт?»
Да, думала она. Почему бы и нет? Объединяющая народы идея спорта — с ней можно работать, в смысле статьи 165 пункт 1 Договора о методах работы ЕС, как записано в протоколе. Отдел спорта опять-таки находится в ведении гендиректората «Образование и культура», так что она сможет и впредь сотрудничать с госпожой Ксенопулу и обе они смогут по-прежнему ссылаться на то, что председатель обещал Jubilee Project принципиальную поддержку. Это тоже записано в протоколе. Правда, действовать в одиночку Комиссия не будет, все решительно отклонили этот пункт, отчего смысл проекта, то есть улучшение имиджа Комиссии, много потеряет. Одобрили только, что финансироваться проект будет исключительно из бюджета Комиссии, однако едва ли и этот пункт утвердят, если подключатся Совет и Парламент и, как всегда, начнут при планировании сыпать возражениями. Да и вообще, можно ли заставить «Культуру» отказаться от ее собственной идеи и одновременно обязать ее реализовать совсем другую идею, вдобавок без перспективы на эксклюзивное улучшение имиджа?
Грейс Аткинсон разминала пальцы. Брюссельская кухня шла ей на пользу. Она уже прибавила восемь фунтов и удивлялась, что кровоснабжение рук и ног как будто бы тоже улучшилось. Не осталось и следа от бледности, от серой, как бумага, кожи на лице. Щеки у нее теперь были румяные, как на портретах сэра Томаса Лоуренса, любимого художника королевы. Возможно, это результат бокальчика шампанского или, не стоит преувеличивать, просекко, который она пила время от времени. Потому что заметила: бокальчик, один бокальчик или максимум два, возбуждал ее фантазию, разум становился более открытым, а одновременно у нее прибавлялось решимости, только пальцы она по привычке разминала до сих пор.
Разминала и размышляла. Сперва надо выяснить, как Фения Ксенопулу отреагирует на протокол заседания консультативной группы.
Послать ей мейл и договориться о встрече, чтобы обсудить, каким образом учесть имеющиеся возражения?
Чепуха. Нечего там учитывать. А потому такой мейл равнозначен решительному отмежеванию от идеи, с которой выступил Ковчег.
Грейс Аткинсон чувствовала себя прескверно. Ведь она человек лояльный. И честно оценила активность Фении Ксенопулу. Лояльность и честная игра — для нее это не пустые фразы, а принципы, глубоко укорененные в душе, человеческое оружие, чтобы идти своим путем с достоинством и претендуя на успех. Она угодила в обстоятельства, где профессиональное и человеческое выживание зависели, пожалуй, от совершенно других параметров, и не понимала, связано ли это с тем, что здесь вынуждены сообща работать люди с совершенно разными культурными традициями, или с тем, что крупные бюрократические системы, по сути своей, ведут к подобным противоречиям. Раньше она работала в комиссиях Лондонского университета, затем в аппарате английского министра иностранных дел. В обоих случаях речь шла о структурах гибких, хотя и непрозрачных. Иными словами, все происходило за закрытыми дверями: легендарные обитые двери — одновременно метафора и реальность. Но здесь, здесь она постоянно находилась под наблюдением, и все мейлы сохранялись и присовокуплялись к досье, которое через несколько времени отсылали во Флоренцию, в архив Европейского союза, где в нем копались историки. Когда решение принимал министерский секретариат в Лондоне, дебаты продолжались максимум тридцать минут, включая формальную процедуру и стандартные фразы в начале и в конце. Там собирались люди одинакового воспитания, сопоставимого происхождения, а потому учившиеся в одних и тех же школах, говорившие на одном языке с одинаковым произношением, по которому они друг друга узнавали, и супружеские партнеры были у них из одного и того же социального круга, и биографии совпадали на восемьдесят — девяносто процентов, и опыт они имели во многом одинаковый. Есть проблема? Через двадцать минут зги белые протестанты — выпускники элитарных учебных заведений приходили к согласию. Сказанное в этом кругу кем-то другим звучало так, будто ты сам это сказал. Но здесь, в Брюсселе? Здесь на совещаниях все время встречались разноязыкие люди разных культур, мало того, в первую очередь из восточных государств многие были выходцами из семей рабочих или ремесленников, все эти люди имели совершенно разный опыт, и то, что Грейс Аткинсон привыкла решать за двадцать минут, тянулось здесь часами, днями, неделями.
Ее это завораживало. И она не могла не признать, что, кто бы ни стоял в Англии у власти, решения, которые так быстро принимались там в элитарном кругу, как правило, не отвечали интересам большинства британского населения. В Брюсселе дело обстояло иначе. Здесь было столько бесконечно трудных и утомительных компромиссов, что в итоге уже никто и нигде не отдавал себе отчета, что каким-то образом его интересы в данном компромиссе оказались вовсе не учтены. Здешняя работа куда сложнее, но и увлекательнее, хотя иной раз она думала: Вот бы иметь возможность решительно вмешаться, дал указания — и готово…
Миссис Аткинсон сглотнула комок в горле. Эта мысль потрясла ее. Ладно, по крайней мере, обойдемся без мейла. Все-таки документально отмежевываться от госпожи Ксенопулу будет непорядочно. Крайне непорядочно. Она налила себе еще бокальчик просекко и решила позвонить Фении Ксенопулу по телефону.
Когда Фридш позвонил и спросил, найдется ли у нее время в обеденный перерыв, Фения подумала, что речь идет о неодобрительных откликах, какие повлек за собой юбилейный проект. У него, сказал Фридш, есть очень важная информация, которую он срочно должен ей сообщить, и предложил встретиться за ланчем в «Ростиччерия фьорентина», на улице Архимед. О’кей, ответила она, через час в «Роста».
Ксено не была наивна. Но сейчас, читая протокол заседания консультативной группы, все же спрашивала себя, как вышло, что ход событий, какой она, при ее-то опыте, должна была предвидеть и ожидать, застал ее врасплох. И почему мелкие игры, в которые тут играют, вдруг показались ей отвратительными, хотя здесь они в порядке вещей. И знакомы ей уже много лет. Всеобщее одобрение идеи, а потом столько отдельных возражений и поправок, что от идеи ничего не оставалось.
В романе, который Ксено прочитала, в любимом романе председателя, был эпизод, где император обещает возлюбленной, что постарается всей своей властью, как-никак дарованной от Бога, претворить в жизнь старинную мечту человечества о полете. Это чудо, коль скоро он сумеет его осуществить, не только укрепит его могущество, но одновременно высвободит у человека веру в собственные возможности, а тем самым будет способствовать счастью и благополучию державы. Он созвал самых выдающихся философов, священников и ученых своего времени, дабы сообща с ними найти решение этой задачи… но очень скоро все кончилось неудачей, поскольку все эти мудрые люди не могли прийти к согласию даже в том, какая именно птица лучше всего подходит, чтобы вызнать у нее секрет полета. Они видели не полет, а только различия меж птицами.
Реакция немцев — вот что особенно поразило Ксено. Протокол начинался шаблонно: «Общее одобрение предложения „Информации“ и „Культуры“ провести юбилейные торжества по случаю круглой годовщины основания Еврокомиссии с целью улучшить имидж Комиссии (Португалия, Италия, Германия, Франция, Венгрия, Болгария, Словения, Австрия, Великобритания, Нидерланды, Хорватия, Латвия, Швеция, Дания, Эстония, Греция, Испания, Люксембург). Болгария особенно подчеркнула заинтересованность в этой инициативе, которая придется на период ее председательства в Совете».
Словом, поначалу все шло как обычно, вежливое одобрение, пока не возникли первые возражения: «Одобрение проекта бюджета, однако государства-члены (Италия, Германия, Финляндия, Эстония, Греция, Венгрия, Словения, Хорватия, Франция) потребовали обязательного согласия по вопросу, что и в случае превышения сметы финансирование проекта продолжится исключительно из административного бюджета Комиссии и не затронет общий бюджет. Совет и Парламент с этим не согласятся. Тем не менее государства-члены (Германия, Италия, Венгрия, Польша) настаивали на подключении Совета и Парламента к проработке содержания проекта».
Это уже была наглость. Но полная растерянность охватила Ксено, когда она прочла возражения по содержанию, прежде всего со стороны Германии: «Германия поставила под вопрос идею Освенцима как фундамента европейского объединения и подчеркнула, что из дела европейского единения нельзя исключать мусульман, живущих в Европе (одобрение: Великобритания, Венгрия, Польша, Австрия, Хорватия, Греция)».