Паулю пять… это было бы… Не странно ли, что беда случилась со мной именно теперь, в том возрасте, в каком отец… знаешь, что странно? Я никогда не думал о смерти. Даже у открытой могилы отца. Бросил в нее пригоршню земли и… да, я был в шоке. Но думал не о смерти, а о себе. Для живого смерть — это всегда смерть других. — Он задумался. — Если бы я сейчас умер, я бы не смог попрощаться, — сказал он. — Как не смог попрощаться наш отец.
Флориан помолчал. Потом сказал:
— Может, оно и лучше, если не можешь попрощаться? Или только еще мучительнее?
Он опять задумался.
— Будь я сейчас парализован, ты бы помог мне умереть? Я бы не захотел больше жить. Я мог бы на тебя положиться? Сейчас мне кажется, на тебя можно положиться.
— Нет, — сказал Мартин.
Мартин по максимуму использовал все возможные отпуска: очередной, по уходу и, наконец, за свой счет. Наступила весна, приятная прохлада вливалась в открытые окна, а с нею первая цветочная пыльца, в больничной палате было слишком жарко, ведь по календарю погоде полагалось быть холоднее, и топили по календарю, а не в соответствии с реальностью; Флориан откинул одеяло, невольно чихнул, ойкнул, оттого что сотрясение по-прежнему отзывалось болью в спине, он вспотел, но вскоре зябко поежился на ветерке из открытого окна, и Мартин снова укрыл его, а немного погодя Флориан снова откинул одеяло, злясь, что он, лежащий на спине жук, только это и может сделать.
Мартин сохранил за собой венскую квартирку, во втором районе, чтобы иметь пристанище, когда иной раз на несколько дней приезжал на родину, но в этой квартире он никогда не чувствовал себя дома, пристанище оно и есть пристанище — кухонная ниша, где он разве что варил кофе, а выдвигал только один ящик, со штопором, где от раза к разу плесневел джем и истекал срок годности сливочного масла. Комната с кроватью и столом. И ящики. Восемь большущих упаковочных ящиков, для переезда. Он оставил их здесь, когда отказался от прежней квартиры, поскольку переезжал в Брюссель. И успел забыть, что в них. Его дом. У него до сих пор была комната и в родительском доме, возле свиней, в трех часах езды от Вены, тоже не дом, что он там забыл?
Вечером, вернувшись из больницы, он иной раз шел в расположенный по соседству ресторанчик «Победа». Там подавали приличный гуляш, а по пятницам отменную рыбу. Как-то раз при нем немец, которого привел сюда какой-то венский житель, чуть ли не с паническим раздражением спросил:
— «Победа»? Надеюсь, ресторан не нацистский?
Официант, мимоходом услыхавший его слова, оперся о столик, наклонился и сказал:
— Ой-ой! Победа рабочего класса! Понял?
Мартин невольно улыбнулся. Словно знак, поданный духами истории, черепок, обнаруженный при археологических раскопках. Позднее официант, проходя мимо него, сказал:
— Какой позор! Надо же! Мы называемся «Победа», потому что ресторан существует со времен победы при Асперне[188], давней победы австрийцев над Наполеоном!
Еще черепок, слоем глубже.
Однажды в субботу Мартин завтракал на Кармелитенмаркт и там встретил Феликса, давнего университетского однокашника. Он бы предпочел не узнавать его, но Феликс узнал его. И он соврал:
— Как приятно повидаться!
Они пили кофе, разговаривали, и Мартин приготовился к сантиментам. И не зря.
— Раньше, да-да, раньше! А помнишь: тогда?
— Да, помню.
Оба щурились на солнце, пили кофе, потом перешли на вино. И вдруг сентиментальность обернулась слезливостью. Мартин рассказал — почему, как назло, Феликсу? Почему этому чужаку с биографической претензией на старую дружбу? Наверно, как раз поэтому! Словом, Мартин рассказал, что с ним не все в порядке, что он в депрессии, вообще страдает депрессиями и…
— Депрессии? Да ладно, — сказал Феликс с какой-то болезненной веселостью. — Скажи-ка мне: ты перед сном чистишь зубы?
Недоуменно взглянув на него, Мартин ответил:
— Да, конечно.
Феликс рассмеялся:
— Тогда нет у тебя никакой депрессии. Пока человек чистит зубы, он не в депрессии. Разве что приуныл. Я знаю, о чем говорю! — Он подтянул повыше рукава и показал шрамы на запястьях.
— Когда это было?
— Не все ли равно, — сказал Феликс. — Так или иначе: зубы я тогда уже не чистил!
Флориан между тем шел на поправку, медленно, но верно. Читать ему больше не хотелось. Он возвращался к жизни. И вот что странно: одновременно он начал в некотором смысле подводить итог своей жизни.
Он узнал, что на ежегодном общем собрании Объединения европейских производителей свинины в Будапеште избрали нового председателя. Этого надо было ожидать. Из-за несчастного случая по дороге в Будапешт он на собрание не явился и не смог известить правление ЕПС о причине своего отсутствия. Ясно, что тогда его неявку могли истолковать только превратно. Он, мол, более не проявляет интереса к своей должности и даже к надлежащей передаче полномочий. В общем, он вполне мог понять, почему избрали нового председателя, и не обижался, однако его очень тревожило, больше того, прямо-таки приводило в ярость, что новым председателем избрали венгра, совершенно несносного Балажа Дёндёши, радикала-националиста, который до сих пор использовал свое членство в этой европейской организации лишь затем, чтобы обеспечить преимущества собственному племенному хозяйству по разведению свиней породы мангалица. Он пытался использовать Европейских производителей свинины как лоббистов, чтобы юридически зарегистрировать «венгерскую свинью породы мангалица» в качестве защищенного фирменного знака и таким образом вывести из игры австрийских и немецких животноводов, разводящих свиней этой породы. Кроме того, Дёндёши уже не раз выступал с антисемитскими заявлениями. Для него ЕС был заговором всемирного еврейства, направленным на уничтожение европейских наций, «народов-хозяев», как он их называл. Все эти противоречия — требовать от ЕС правовой защиты его породистых венгерских свиней, а одновременно отвергать ЕС, заниматься разведением свиней, но одновременно обзывать свиньями своих смертельных врагов, евреев, — были не только нелепы, в глазах Флориана они были оскорбительны и опасны для Объединения. Поэтому он намеревался потребовать исключения Балажа Дёндёши из ЕПС. А теперь именно этот человек стал там новым председателем. Как такое возможно?
Конечно, венгерские свиноводы и забойщики были представлены на будапештском собрании в особенно большом количестве. Дёндёши якобы целыми автобусами доставил их на собрание. Вторым кандидатом был испанец, некий Хуан Антонио Хименес, которого Флориан не знал. Проблема явно заключалась в том, что немцы и голландцы воздержались от голосования, тогда как делегаты малых стран поддержали венгра, чего оказалось достаточно, чтобы получить перевес над французами, итальянцами и испанцами.
Позднее Флориан выяснил причину: немцы действительно успели довести двустороннее торговое соглашение с Китаем до стадии подписания, как и нидерландцы. Объединение европейских производителей свинины и вопрос, кто станет его председателем, были им теперь…
— …по фигу! — воскликнул Флориан. — Теперь это им, простите, по фигу!
Он смотрел в потолок, лежал неподвижно, но Мартину казалось, что в глубине души у него рычащий зверь кидается на решетку.
Несколько дней спустя. Мейл от Габора Сабо, единственного венгерского коллеги, который еще поддерживал контакт с Флорианом. Мартин прочитал вслух. Венгерские производители свинины ведут двусторонние переговоры с Китаем. Делегация во главе с Балажем Дёндёши в Пекине. «Представь себе: состоялся первый прием, с банкетом, а главное, с тостами, и Балаж с бокалом в руке сказал, как он рад и как польщен, что ему выпала честь поднять бокал за дружеские отношения и прочая. А затем: Китайское правительство — пример для Венгрии, по причине убежденности и решительности, с какими оно отстаивает интересы народа, на благо народа, а особенного восхищения заслуживает, например, решительность, с какой оно в свое время действовало на площади Тяньаньмэнь против врагов государства… Китайцы были крайне раздосадованы. К этому они были не готовы и совершенно не заинтересованы вспоминать расправу на Тяньаньмэнь. На последовавших переговорах можно было с тем же успехом зачитывать друг другу телефонные справочники Пекина и Будапешта. Еще в самолете на обратном пути Балаж лишился постов главы делегации и председателя Объединения венгерских производителей свинины».
Флориан усмехнулся. Потом опять уставился в потолок. Задумался. Мартин пожал его руку. Флориан ее высвободил.
В один прекрасный день Мартин почувствовал, что брат, словно вампир, полностью его высосал. Это знак, что теперь все опять как раньше или почти как раньше? Флориан уже мог иногда лежать на боку, ненадолго вставать и пройти несколько шагов.
— Мне пора обратно, в Брюссель.
— Никогда не забуду, сколько ты для меня сделал.
— Я улетаю в следующий понедельник. В выходные помогу тебе перебраться в реабилитационную клинику.
— Спасибо.
— Чем займешься потом? Когда выйдешь?
— Ты же видишь.
— Что?
— Чем займусь? Ничем.
— Я имел в виду, когда выйдешь из больницы.
— Так я и говорю. ЕС выплачивает премиальные за закрытие свиноводческих хозяйств. Платит за каждую свинью, которую больше не откармливают. Я уволю всех работников. И буду смотреть из своей комнаты, как предприятие приходит в упадок. Когда-нибудь твои преемники раскопают его и сделают свои выводы. А я пока что получу премиальные за закрытие.
— Ты же не всерьез?!
— Всерьез. Вложу капитал в Германии, куплю часть какого-нибудь крупного откормочного предприятия, вероятно «Тённес. Мясо», у меня там через ЕПС хорошие связи, войду туда со своим опытом, как эксперт. А может, и нет. Во всяком случае, предприятие я закрываю. Ты можешь заглянуть в будущее?
— Нет.
— Ничего не видишь?
— Нет.
— И я нет. Ничего уже не вижу.
Так называемый «пижамный рейс» в Брюссель (понедельник, 7 часов утра) был, разумеется, полностью распродан. Им летели все чиновники и члены Европарламента, проводившие выходные в Вене и теперь возвращавшиеся на работу, а также австрийские лоббисты и представители объединений, у которых уже с утра были назначены встречи и которые вечером или на другой день летели обратно. Вполне вероятно, как бывало часто, летел этим рейсом и какой-нибудь ретивый учитель со своим классом, в рамках субсидированной акции «Европейская молодежь посещает Европарламент». Мартин добыл билет только на послеобеденный рейс, и хорошо, потому что утренний и даже полуденный рейс наверняка бы проспал. Он никак не мог заснуть почти до четырех утра, мозги не выключались. Накануне под вечер он отвез брата в Клостернойбург, в реабилитационную клинику, потом у грека на Таборштрассе купил три бутылки пива «Митос», немного сыра и бутылку белого вина «Драма», а у турка по соседству — лепешку.