вартире и как-то вечером просмотрел книги, Мартин был поражен, нет, это слишком высокопарное слово, он был шокирован: вот это и есть прогресс — не сжигать книги, а просто «в современном сокращении» ставить их в холодный камин?
Сейчас он смотрел на ряды книг, пил пиво, выкурил сигарету-другую. Документ для юбилейного проекта — это уж слишком. Будто он рекламщик, которому надо продать продукт Еврокомиссии. Он взглянул на свой письменный стол, там до сих пор стояла тарелка с засохшей коркой горчицы. В чем заключается идея горчицы? Мы ее добавляем. Гениально. Убедительная телевизионная реклама: красивые молодые люди с беззаботным смехом выдавливают горчицу на тарелки, восторженно поют: Эх, добавим, эх, приправим! Они просто вне себя от счастья. А горчичные крендельки на тарелках ритмично ввинчиваются в воздух, начинают плясать, как бы под флейту заклинателя змей: Хо-хо-хо! Ха-ха-ха! И без нас никак нельзя! Это же… Он спохватился, встал, оделся и отправился в «Мариотт». Прихватив с собой классический длинный зонт, в дождь под ним хватит места для двоих.
Дождь перестал. Мокрый асфальт, фасады домов и прохожие поблескивали в свете фонарей и неоновых трубок киоска с жареным картофелем, будто фламандский мастер только что покрыл эту картину лаком. Такие вечера после дождливых дней случались в Брюсселе частенько, Мартин успел с ними сродниться. Да, он был здесь как дома. У индийца в night-shop[20] на углу улицы Сент-Катрин он купил сигареты. Получив деньги, индиец всегда говорил «Dank U wel»[21], если Мартин говорил по-французски, и «Merci, Monsieur»[22], если Мартин спрашивал сигареты по-фламандски. Наверно, этому есть объяснение, а возможно, тут и объяснять нечего, принимай как должное, как уйму других мелочей: может, именно благодаря им Мартин и чувствует себя как дома здесь, средь множества миров.
Ветер был хоть и несильный, но холодный, Мартин шел очень быстро и, разумеется, добрался до «Мариотта» слишком рано. Однако брат уже ждал в холле отеля, с таким строгим и самоуверенным выражением на лице, которое говорило: я всегда следовал заповедям Господним и вправе ожидать, что…
Мартин прекрасно знал эту мину. Встречаясь с братом, он всегда узнавал в нем отца.
Они поздоровались, обнялись, еще более неловко, чем обычно, поскольку Флориан прижимал к себе папку.
— Возьмем такси?
— Нет. Я заказал столик в «Бельга куин». Пять минут пешком.
Шли они молча. В конце концов Мартин спросил:
— Как дела у Ренаты?
— Хорошо.
— А у детей?
— Стараются. Слава богу!
Мартин не то чтобы стыдился собственного происхождения. Он просто не знал, с чем у него проблема — с тем, что оно стало ему совершенно чуждо, или с тем, что при всей чуждости снова и снова настигало его. Отец умер восемнадцать лет назад, 2 ноября, то есть в День поминовения усопших. Безвременно и до ужаса трагично. Пока Мартин жил в Австрии, он каждое 2 ноября заново переживал эту травму. Читая газету, глядя в телевизор или просто выходя из дома, он уже за несколько дней до 2 ноября поневоле вспоминал: скоро День поминовения усопших. А значит, день смерти отца. И было ясно, что придется ехать домой, без всяких отговорок, потому что это государственный праздник, всеобщий мрачный день памяти. В Брюсселе 2 ноября не отмечали. Здесь собственная, личная история могла или могла бы уйти вглубь, но, когда приезжал брат, сразу наступал День поминовения. Негласно. Отец попал в машину. Снова и снова твердили: он попал в машину. Будто у них там была всего одна машина. Он попал в измельчитель. Так или иначе, попал рукой в измельчитель, и машина фактически сожрала его, он истек кровью. Кричал как свинья. Вот оно: кричал как свинья. Позднее некоторые говорили: верно, они слышали. Но почему никто не пришел на помощь? Потому что крики свиней на ферме — самое естественное, самое нормальное, самое привычное. Они держали больше тысячи двухсот свиней и ежедневно определенное количество забивали, тут отдельный крик не различишь. Так сказал Фельбер, мастер-забойщик. «Не различишь», так и сказал. Но откуда же тогда известно, что он кричал как свинья? Наверняка ведь кричал — все об этом твердили. В один голос. Ужас как кричал. Но недолго. Ведь человек очень быстро теряет сознание. Вот именно. Все происходит очень быстро. Конечно, свиньи кой-чего понимают, когда… но их мигом оглушают. И вот уже их пожирает машина. Отец был человек старательный, иной раз норовил перемолоть и остатки животных отходов. В ту пору предприятие уже невероятно разрослось, однако логистически было организовано не настолько хорошо, как сейчас. Мать позвонила врачу, но она, понятно, совершенно обезумела — позвонила-то доктору Шафцалю, ветеринару. Да и было уже слишком поздно. Несколько дней спустя шестнадцатилетний Мартин смеясь рассказал в школе, что мать позвонила доктору Шафцалю, а когда никто не засмеялся, повторил: «Шафцалю, со свинофермы». Потом он на много дней притих и в конце концов пошел на исповедь к священнику, чтобы получить отпущение греха, ведь после смерти отца он пошутил.
Фермой стал руководить брат, четырьмя годами старше его, наследный принц, как издавна было договорено и запланировано, только раньше срока, а он, Мартин, второй сын, «чудаковатый», неловкий («Неудивительно, коли он вечно читает!»), продолжил учебу, что опять-таки было издавна ясно: пусть учится чему угодно, а «чему угодно» означало, что, пока он ни на что не претендует и никого не обременяет, семье все равно, чем он занимается. Он выбрал археологию.
Когда братья Зусман вошли в ресторан «Бельга куин», Флориан, игнорируя официанта, заступившего ему дорогу, медленно прошагал на середину зала и воскликнул:
— Ого! Это что? Собор?
Мартин сказал официанту, что у них заказан столик на имя доктора Зусмана, а Флориану ответил:
— Нет, бывший банк. Превосходное ар-деко. Мы поужинаем в давнем кассовом зале, а потом спустимся в подвал, в хранилище, там теперь комната для курящих.
Когда Флориан полностью стал хозяином фермы, а мать вышла на пенсию, Мартину выплатили его долю наследства, до его совершеннолетия этими деньгами управлял траст, а он никогда не ставил означенную сумму под сомнение и никогда не оспаривал. Деньги позволили ему спокойно закончить учебу, а затем без спешки осмотреться и решить, где найти себе применение. Учитывая стоимость предприятия, с ним определенно обошлись несправедливо, но Мартину было все равно, денег хватило, чтобы открылись возможности, и он сумел ими воспользоваться. Правда, теперь семейство делало вид, будто именно оно предоставило Мартину возможность учиться и обеспечило превосходной работой в Еврокомиссии, чтобы он в свой черед мог лоббировать там экономические интересы своего брата. Вот почему Мартин всегда пугался, когда Флориан сообщал о приезде и хотел встретиться с ним в Брюсселе. Ферму, еще при жизни отца весьма внушительную, Флориан превратил в крупнейшее австрийское свиноводческое предприятие, одно из самых больших в Европе, он давным-давно называл его не «ферма», как отец, а «предприятие» и считал, что нет ничего абсурднее политики ЕС в области производства и торговли свининой. По его мнению, там орудовали сплошь тупицы или психи, подкупленные, шантажируемые или идеологически введенные в заблуждение мафией защитников животных и вегетарианским лобби. Спорить с Флорианом не имело смысла, он всерьез так считал, видел ведь, как все идет, знал практически. По собственному опыту. Он начал заниматься политикой, добился высоких постов в ряде корпораций и таким образом все чаще приезжал на переговоры в Брюссель. Недавно он стал председателем «The European Pig Producers»[23], объединения ведущих производителей свинины на континенте. В этом качестве и как федеральный старшина корпорации австрийских свиноводов-селекционеров он сегодня провел несколько встреч с депутатами Европарламента и чиновниками Еврокомиссии.
— Глянь-ка! — сказал Флориан, изучая меню. — Свиной гуляш в вишневом пиве. Любопытно. Если будет вкусно, возьму у них рецепт. Размещу потом на домашней странице.
Мартин заказал moules et frites[24]. И бутылку вина. Потом спросил:
— Как прошел день? — Идиотская фраза, и он даже не пытался задать вопрос так, будто ему вправду интересно. Знал, что вызовет лавину, но без нее не обойтись, лишь бы побыстрее закончить.
— Как мог пройти мой день? Будто ты не знаешь! Встречался с идиотами. Вот так день и прошел! Ничегошеньки они не соображают. Не в состоянии изменить свою политику, но теперь требуют, чтобы я поменял имя!
— Поменял имя? Зачем тебе менять имя?
— Да не мне. Сейчас объясню. Прежде тебе надо знать вот что: каждый производитель свинины, естественно, стремится на китайский рынок. Китай — крупнейший в мире импортер свинины. Спрос из Китая огромный, это растущий рынок.
— Ну и хорошо. Или?
— Да. Было бы хорошо. Но ЕС неспособен достичь с Китаем соответствующего торгового соглашения. Китайцы ведут переговоры не с ЕС, а с каждым государством в отдельности. И каждое государство полагает, что может в одиночку заключить двустороннее соглашение, оттереть остальных и в одиночку же получить побольше прибыли, но на деле Китай просто всех стравливает друг с другом. Причем ни одна страна в одиночку не потянет заказы таких объемов, о каких идет речь. Даже через много лет. Приведу пример: недавно в корпорации мне позвонили по телефону. Сколько свиных ушей может поставить Австрия?
— Свиных ушей?
— Да, свиных ушей. Звонил кто-то из китайского министерства торговли. Я отвечаю: мы в Австрии ежегодно забиваем пять миллионов свиней. Стало быть, десять миллионов ушей. А он говорит: слишком мало. Вежливо прощается и вешает трубку. Понимаешь: если Китаю требуется, скажем, сто миллионов свиных ушей, то при наличии договора ЕС с Китаем мы могли бы поставить десять процентов общего объема. Но какова ситуация? Двустороннего соглашения с Китаем у Австрии пока нет, коллективный договор со странами ЕС не обсуждается — вот и выходит, что я могу выбросить свои свиные уши, ведь в Австрии они считаются просто отходами. А в Китае свиные уши — деликатес, они пользуются колоссальным спросом, мы же выбрасываем их и радуемся, если изготовитель кошачьего корма забирает их у нас бесплатно.