титульная нация или составляла меньшинство населения, или едва превосходила в численности другие этнические группы.
Градообразующие народы – китайцы в Юго-Восточной Азии (прежде всего, в Малайзии, Индонезии, Таиланде и на Филиппинах)[28], индусы и арабы в Восточной Африке, армяне в Закавказье, Турции и некоторых других регионах Азии, евреи – в Центральной и Восточной Европе, поляки в Украине и Литве – часто составляли большинство населения в самых крупных городах этих часто зависимых или полузависимых государств. Эти градообразующие народы нередко осуществляли контакты между колонизаторами и местным, преимущественно сельским, населением и воспринимались как народы-посредники.
Последующий опыт национального строительства и смены столиц в период после мировых войн и формального крушения мировой системы империализма как раз и был связан по преимуществу с постколониальными странами, в то время как в метрополиях столицы оставались гораздо более стабильными и статичными.
В государствах Восточной и Южной Европы происходили сходные процессы деколонизации и деимпериализации, которые, однако, обычно не сопровождались сменой политических столиц. Эти государства были колониями и полуколониями континентальных европейских империй или государств с сильными имперскими притязаниями – Османской и Российской империи, Австро-Венгрии, Пруссии (или Германской империи) или Швеции – и возникли на осколках и руинах этих континентальных империй. Три первые империи, пара двуглавых орлов и полумесяц, претендовали на наследие Византии, а Москва и Вена даже на статус Третьего Рима. По этой причине Россия и Австро-Венгрия украсили символ своей государственности византийским двуглавым орлом[29].
Тем не менее в некоторых отношениях ситуация в Восточной Европе была в чем-то сходна с ситуацией постколониальных народов Азии, Африки и Латинской Америки. К полуколониям, безусловно, относилась, например, Прибалтика, колонизация которой Пруссией была начата еще Тевтонским орденом и ливонскими рыцарями. В некоторых других отношениях ситуация стран Восточной Европы была близка и латиноамериканским странам: Восточная Европа была своего рода Южной Америкой по отношению к странам Западной Европы. Другим элементом, сближающим Восточную Европу с колониальными странами Азии и Африки, является не гражданский, а по преимуществу этнический характер развития местного национализма.
Эндогенное население восточноевропейских стран было в основном сельским, и в большинстве крупных городов демографически (и часто экономически) доминировали инородцы – евреи, немцы, поляки, русские, греки или мусульмане. Так, например, в Софии было больше евреев и мусульман, чем болгар. Бухарест по составу населения был в значительной степени греческим городом. Восточноевропейские города (от прибалтийских Таллина до Риги) и города Центральной Европы (от Будвы до Праги) были по преимуществу немецкими или немецкоязычными. В Варшаве четверть населения было еврейским, и город управлялся из Российской империи. Разговорным языком в Хельсинки был шведский. На рубеже XIX и XX веков более половины населения Минска (52 %) составляли евреи (перепись 1897 года). В 1897 году литовское население в Вильнюсе не превосходило двух процентов общего количества горожан, в то время как евреи составляли половину городских жителей. В Киеве было в два с половиной раза больше русских, чем украинцев (Therborn, 2006: 231). В Кишиневе в 1897 году доля молдаван не превышала 18 %, русское же население составляло 29 %, а еврейское – 47 % (Википедия).
В плане этнического состава населения сходная ситуация сложилась в столицах некоторых закавказских и среднеазиатских республик, впоследствии вошедших в состав СССР, – Грузии, Азербайджана, Узбекистана, Туркмении и Таджикистана. В 1897 году Тифлис был главным образом армянским городом, а грузинское население столицы Грузии составляло всего лишь 26 % от общего состава населения. В 1913 году доля тюркских мусульман в населении Баку не превосходила 21 % (Герасимов, 2004: 322). Похожая ситуация наблюдалась в государствах Средней Азии. В столице Узбекистана Самарканде основное население составляли таджики, что, возможно, послужило одним из мотивов переноса столицы в Ташкент в 1930 году. Столица Туркменистана Ашхабад была русско-персидским городом практически без туркменского населения, но со значительными вкраплениями этнических армян и азербайджанцев, что, вероятно, стимулировало дискуссии о возможном переносе столицы в Чарджоу в 1920-е годы (хотя доля его туркменского населения была тоже не слишком значительной). Даже в 1959 году доля таджикского населения в Душанбе, столице Таджикистана, не превышала 20 %.
Эта этнодемографическая ситуация сближает страны Восточной Европы со многими колониальными странами Африки и Юго-Восточной Азии, где основное население городов было этнически отличным от титульной нации или большинства населения страны. В Восточной Африке роль глобальных посредников играли индусы и арабы, а в странах Юго-Восточной Азии – этнические китайцы. Возможно, этот фактор внес какой-то вклад в развитие национализма по этнической траектории во многих постсоциалистических странах Восточной Европы и постсоветских республик Кавказа и Средней Азии, как это происходило и в других колонизированных странах (для стран Западной Европы и Северной Америки был более характерен гражданский путь развития национализма).
В Восточной Европе был, пожалуй, только единственный прецедент, с большими оговорками сопоставимый с матрицей многочисленных переносов столиц в бывших заморских колониях европейских стран, последовавших за освобождением от иностранного господства. Это переезд столицы в Хельсинки из Турку после освобождения Финляндии от шведского господства и присоединения герцогства Финляндского к Российской империи (Kolbe, 2006). Хельсинки стал заново спланированным городом, а в роли национальных финских героев в новой столице выступили русские цари-освободители и генералы армии, которым здесь воздвигли памятники и именами которых до сих пор названы центральные площади и проспекты новой столицы Финляндии. Некоторое отдаленное родство можно усмотреть и в Албании, где краткосрочная столица страны в Дурресе, древнем порте на побережье Адриатического моря, была перенесена в Тирану в 1920 году.
В Восточной Европе был и еще один намеченный, но нереализованный сценарий переноса столицы, который – если бы он осуществился – соотносился бы с общей постколониальной тенденцией.
К моменту национального освобождения Литва оказалась в сложной ситуации. На два самых крупных города в стране, Вильнюс и Клайпеду, заявляли претензии Польша и Германия. Большинство населения в Вильнюсе составляли евреи, в Клайпеде – немцы. Польско-литовская уния давала Польше определенные основания считать Вильнюс, который был колыбелью литовской государственности, частью своей территории. В Лиге Наций диспут разрешился в пользу поляков. Здесь свою роль сыграло несколько факторов: литовская знать Вильнюса была полностью полонизирована и многие наиболее влиятельные политики в новом польском правительстве составляли полонизированные литовцы, выходцы из виленского края. Кроме того, Польша имела более высокий вес в международных организациях, и сторону Польши взяла Франция. В результате Вильнюс был признан территорией Польши, а временной столицей Литвы, с 1922 по 1944 год, стал город Каунас (Ковно), где поляки, впрочем, также составляли большинство населения.
Клайпеда (Мемель) была не только единственным портом, но и вторым по величине городом Литвы. После поражения Германии в Первой мировой войне Мемель (Мемельбург), основанный тевтонскими рыцарями в качестве немецкой крепости, по Версальскому договору со всем Мемельским краем перешли от Германии к Литве. Сначала город с прилегающей территорией был оккупирован французами, но в 1923 году он был занят литовской армией и присоединен к Литве в качестве автономии на том основании, что прилегающие к Мемелю сельские земли были заселены главным образом литовцами. Однако подавляющее большинство населения собственно города оставалось немецким (Manning, 1952: 157—1.50).
Примечательно, что в 1930-е годы в Литве обсуждалась перспектива переноса столицы в Клайпеду. С этой идеей выступил, в частности, известный литовский геополитик Казне Пакштас (Kazys Pakstas) (1893–1960), впоследствии американский профессор географии, автор геополитической концепции Балтоскандии или Балтоскандинавской конфедерации, с которой концепция новой столицы была тесно связана. Он говорил о необходимости выхода нации к морю, обращал внимание на то, что Литва является единственной балтийской республикой, чья столица не находится в портовом городе, полагая, что выход к морю, в том числе и столицей, являлся принципиальным для принадлежности к балтоскандской культурно-политической лиге. Выход к морю, с его точки зрения, должен был дать новые импульсы развитию духовного и интеллектуального потенциала литовской нации. В это время клайпедский порт приобретал все большее значение и в него делалось множество финансовых инвестиций. Подоплекой этих предложений, однако, служило в том числе и желание закрепить за Литвой Клайпеду, изменить демографический баланс сил и создать в этом стратегически важном порту численный перевес титульной нации. В 1939 году Клайпеда в результате ультиматума Германии была без боя возвращена Германии, что положило конец подобным планам (Нырко, 2003).
Почему переносы столиц не были избраны странами Восточной Европы в качестве способа решения проблемы деколонизации и деимпериализации?
Важное отличие Восточной Европы от других колониальных стран состояло в более высокой развитости урбанистической системы, более зрелых формах национализма, более тесной пространственной, этнической и религиозной интегрированности в Европу и в общеевропейские процессы, относительной редкости субнациональных конфликтов, участии народов Восточной Европы в общеевропейских национальных движениях XIX века, религиозной и этнической близости с ними, а также отсутствии необыкновенно разросшихся мегаполисов, сопоставимых с мегаполисами стран третьего мира.