Экономисты-урбанологи Рональд Мумо и Мухаммед Алвосаби на основе статистического анализа корреляций различных параметров, относящихся к приматным городам в Азии и Латинской Америке, приходят к следующим выводам, которые подтверждают и уточняют выводы Хендерсона:
• город слишком велик, если он уменьшает совокупное экономическое благосостояние всей страны;
• существует большая тенденция к приматности при уменьшении ВНП и меньшая тенденция к приматности в крупных странах;
• столичная рента и диктаторские режимы увеличивают уровень приматности;
• сверхконцентрация ресурсов и населения в одном городе особенно тревожна и чревата негативными последствиями, если она не вызвана экономическими причинами (Moomaw, Alwosabi, 2004).
Агломерационные эффекты большого города, о которых мы говорили выше, внутренне неоднородны и являются результатом многих процессов. Они определяются целым рядом факторов: эффектами крупного рынка труда и одновременной доступности большого количества рабочей силы; более высокими ценами на труд и более низкими ценами на продукты в результате пространственного сближения производства и потребления, что, в свою очередь, ведет к снижению транспортных расходов (Krugman, 1995); быстрым циклом обмена инновациями между различными индустриями, армией и правительством и т. д. В определенных пределах кумулятивным результатом всех этих агломерационных эффектов становится быстрый рост экономики города.
Внутренние критерии эффективности мегаполиса определяются рядом параметров. Некоторые экономисты связывают меру эффективности приматного города (как, впрочем, и любого другого крупного мегаполиса) с балансом развития транспортной системы, с одной стороны, и с уровнем возврата на инвестиции – с другой.
В целом в урбанистике сложился консенсус, согласно которому увеличение города вдвое дает приблизительно 10 % роста производительности труда в результате эффекта лучшего возврата на инвестиции на крупных рынках труда. Это увеличивает средние доходы горожан примерно на 15 % в результате сокращения расходов из-за действия эффектов масштаба (Economist, 2012). Этому вопросу был посвящен, в частности, ряд пионерских работ группы ученых под руководством Джеффри Уэста, в прошлом британского физика, которые изучали агломерационные эффекты на примере многих крупных систем, включая физиологию крупных животных и крупные городские хозяйства (Bettencourt, West, et al, 2007).
Американский урбанолог Аллен Берто – в числе многих других урбанологов – считает одним из критериев экономической эффективности мегаполиса количество времени, которое тратит средний работник города на то, чтобы добраться до места работы. Когда это среднее время приближается к одному часу, мегаполис становится экономически неэффективным, а рынок труда трактуется как фрагментированный и неэффективный (Bertaud, 2004).
Характеристика первенства может иметь различный смысл и ценность в разных обществах и на разных стадиях его экономического и общественного развития.
Наличие приматного или первенствующего города, а также эффекты концентрации и агломерации на ранних стадиях развития экономики дают разного рода преимущества, вытекающие, прежде всего, из эффектов масштаба, выгодных работодателям эффектов доступности разнообразной рабочей силы в одном месте и из диффузии информации и инноваций. Однако со временем консервация приматности и ее высокие размеры могут становиться индикаторами социального и экономического неблагополучия. Эффекты масштаба позволяют экономить средства на хозяйственной инфраструктуре (транспорте, управленческих ресурсах, системах телекоммуникаций), но позже эти же эффекты могут порождать мощные центростремительные тенденции как среди работников, так и корпораций и приводить к губительным издержкам на уровне всей национальной экономики. Частные экономические центростремительные стимулы могут в таких случаях оборачиваться крайне неблагоприятными социальными, политическими, демографическими и экономическими последствиями, если иметь в виду экономику страны в целом.
Как мы уже отметили выше, синдром приматности (urban primacy) более характерен для урбанистической структуры и иерархии слаборазвитых и не самых демократических стран. В вопросе трактовки источников приматности городов существуют заметные расхождения между учеными в интерпретации данных и в предлагаемых ими путях преодоления сверхконцентрации, прежде всего между экономистами и представителями мир-системного анализа.
В своей экономической модели Поль Кругман приписывает агломерационные эффекты главным образом двум факторам – политической централизации и транспортным расходам. Он считает, что развивающиеся страны могли бы решить или ослабить проблему сверхцентрализации ресурсов и хозяйства в одном городе либерализацией экономики и отказом от протекционизма (Krugman, 1995). Важно учитывать, что Кругман первоначально делал свои выводы на примере мексиканской экономики, и их основой послужил Мехико-сити.
Теоретики мир-системного анализа, напротив, считают, что открытость экономики, создавая ситуацию неравного обмена, главным образом и является ответственной за возникновение приматных портовых городов третьего мира, где концентрируются и торговля и производство, со всеми негативными коннотациями этих процессов.
В целом модель Кругмана дает ценное новое понимание проблем и причин концентрации в одном городе. Однако она не применима ко всем случаям и странам и допускает ряд теоретических предположений, которые многим экономистам кажутся спорными и далеко не универсальными[38].
Эффект приматности в экономически развитых странах
Как известно, высокая приматность городов присуща не только отсталым странам. Лондон и Париж в Великобритании или Франции очевидным образом являются городами, которые с большим отрывом первенствуют в своих урбанистических иерархиях. Почему приматность европейских столиц не приводит к тем печальным результатам, которые мы наблюдаем в развивающихся странах, хотя общая доля урбанистического населения, живущая в столицах развитых и развивающихся стран, может не так сильно различаться?
На этот вопрос можно ответить указанием на три группы факторов.
Во-первых, степень приматности европейских столиц и их абсолютные размеры несопоставимы с таковыми для большинства развивающихся стран, а градостроительные решения позволяют им без излишних потерь справляться с проблемами мегаполиса.
Во-вторых, преимущества от приматности европейских столиц, их агломерационные и столичные эффекты, транслируясь в глобальность, в гораздо большей степени служат благосостоянию всей страны в отличие от приматности в развивающихся странах. Глобальная роль этих городов амортизирует их негативные внутренние эффекты (более подробно этот пункт будет разобран в главе, посвященной глобальным городам).
Наконец, в-третьих, приматность европейских столиц должна быть понята в контексте всей европейской экономики в целом, частью которой эти столицы и являются. Лондон и Париж органически вписаны в Европу как общее экономическое пространство. Если мы будем исходить из закона Зипфа и применим его ко всему экономическому пространству Европы, то население приматного европейского города должно было бы составлять приблизительно 25 млн жителей (Зубаревич, 2007). С этой точки зрения, как целое, Европа удивительно полицентрична, и в отношении Европы как единого экономического пространства Лондон и Париж вообще не являются приматными городами.
Как мы могли убедиться, связь между богатством страны и устройством ее урбанистической сети существует, но не является однозначной. Островерхая урбанистическая сеть не всегда предопределяет бедность страны, так же, впрочем, как плоский профиль этой сети не обязательно ведет к ее обогащению. Однако наиболее явной тенденцией в большинстве развивающихся стран кажется сверхконцентрация ресурсов в одном месте. Столичный статус усугубляет эту проблему в особенности для стран с большой площадью, не позволяя им стать экономическими центрами и интегрироваться в мировую экономику.
Итак, подводя итог, можно выделить три группы эффектов, порождающие богатство столиц:
1. Естественные преимущества, связанные с агломерационным эффектом.
2. Ожидаемые преимущества, связанные с вкладом столицы в уровень занятости.
3. Противоестественные нерыночные преимущества, связанные со столичной рентой, недемократическими формами правления и коррупционными практиками.
Когда столица находится в слишком большом городе, она может создавать помехи для экономического развития всей страны. В тех случаях, когда столица находится в недостаточно большом городе, она не реализует своих естественных преимуществ, связанных с их агломерационным потенциалом. В этой связи можно говорить об оптимальных для экономики размерах столицы, которые определяются размером страны и наличием отдельных экономических центров. Для крупных стран сравнительно небольшая столица экономически более эффективна.
Ограничения на оптимальный размер городов связаны с двумя факторами. Это, во-первых, внутренние закономерности динамики роста мегаполиса, когда его агломерационные преимущества сводятся на нет пространственным расширением и когда транспортная система не в состоянии обеспечить единства системы. Это, во-вторых, те ситуации, когда стоимость реконструкции и поддержания в порядке столицы страны дает слишком сильную нагрузку на национальную экономику, что оттягивает на столицу те инвестиции, которые могли бы пойти на региональное развитие. Такого рода ситуации неблагоприятного сочетания приматности и столичности могут давать поводы для переноса столицы в другую точку страны.
Некоторые исследователи, подобные Кругману, утверждают, что политический фактор гораздо сильнее коррелирует с полицентричностью и сильнее определяет характер столиц, чем богатство или экономические факторы. Они склонны к признанию того, что урбанистическая иерархия и размер столицы диктуются в большей мере не экономическими, а политическими факторами и, прежде всего, формой их конституционного устройства. В следующем разделе мы обратимся к некоторым деталям взаимоотношений между характером столичности и федеративностью.