Другими словами, всеобъемлющая система сдержек и противовесов должна была распространиться также и на всю урбанистическую систему. Этим целям баланса служила не только вновь созданная система институтов, но и сам план города и опорные точки его архитектурного плана (треугольник исполнительской, законодательной и судебной власти, который определил геометрию Вашингтона).
Вашингтон создает новый тренд в развитии столиц, своего рода столицу нового поколения, не похожую ни на столицы универсальных империй, ни на отчужденные столицы деспотических государств, ни на крупные моноцентричные европейские столицы. Задача этой столицы состоит в репрезентации нации, примирении различных интересов составляющих федерацию штатов.
Этот же принцип распространяется на столицы штатов и федеративных земель в США, Канаде и Германии. Столицей Калифорнии становится небольшой городок Сакраменто, столицей Техаса, где находятся три из десяти крупнейших американских городов, – Остин, столицей Флориды – Теллахасси.
Вашингтон уже давно не является – и вряд ли когда-то был – просто деревней на Капитолийском холме как его себе представляли отцы-основатели. Это город и регион с процветающей экономикой, с одним из самых высоких уровней дохода в США (Corey, 2004: 66–69). Тем не менее фундаментальные принципы нейтральности столицы остаются незыблемыми. Американский национализм носит гражданский характер, и национальная гордость американца относится именно к устройству политических институтов, в том числе и института столицы.
Иначе ставится проблема представительства нации в столице в унитарных государствах. Нейтральность и равное представительство интересов всех членов нации здесь не столь актуальны, как репрезентативность собственно столицы для жизни нации. В то время как во многих федералистских государствах столичная жизнь изъята из гущи народной жизни, из жизненного мира мегаполиса, из собственно урбанистического праксиса и заточена в административную башню из слоновой кости, столичная жизнь в унитарных государствах, как правило, сосредоточена в самой гуще городской жизни. Структура столицы во многом зависит, таким образом, от нормативных критериев представительства.
Вопрос, мне кажется, также состоит в мере дезинтегрированности и отчужденности столицы от жизни страны. Столица по мере развития создает экономические оазисы, специфичные для публичной деятельности и нужд государства. Она постепенно и естественным образом интегрирует их в свою особую экономику и служит естественным полюсом, притягивающим к себе определенные формы бизнеса и деловой активности. Мы уже кратко описали их в обсуждении оптимальных размеров столицы.
3. Символическая эффективность столицы
Помимо физической инфраструктуры для столичных городов характерна особая городская символическая инфраструктура и среда. Речь идет не только о формальном символизме городов, но и об их неформальном символизме, который проявляется в устройстве и направлении движения улиц, элементах ландшафта и дизайна мостов, конфигурации зданий и прочих не всегда явно выраженных латентных или неформальных элементах. При этом символическая функция кажется не менее важной, чем политическая функция столиц. Она во многом определяет их политический успех или фиаско. Характер символов нации также указывает на уровень репрезентативности столицы и ее интеграционный потенциал.
На мой взгляд, существует три момента эффективности символических функций столицы: инклюзивность или репрезентативность символов по отношению ко всем участникам национального проекта, интегрированность символических и перформативных функций столицы, а также интегрированность собственно национальных и универсальных – глобальных и модернизационных – символов в масштабе города.
Инклюзивность символов подразумевает участие микронарративов различных составляющих групп нации в визуальном ряде города и в метанарративах, которые в нем воплощаются. Так в визуальном пространстве столичного города инкорпорируются различные идентичности составляющих его членов, регионов, земель, штатов, республик, этнических и социальных групп. Например, в здании конгресса в Вашингтоне представлены памятники и скульптуры, изготовленные из материалов, специфичных для конкретных американских штатов; в Оттаве есть памятники, связанные с индейской идентичностью, а также музеи, посвященные франкофонам и англосаксам (Parkinson, 2012: 32). Подобная репрезентация была характерна также и для Москвы как столицы СССР. В московском метрополитене использованы камни и минералы из разных регионов Советского Союза, а на ВДНХ представлены павильоны различных республик СССР. В топонимике города были также представлены различные советские республики.
Попытки создания такой инклюзивности предпринимались не только в современных национальных государствах, но и в имперских и деспотических государствах древности и Средневековья. Их задачи, однако, далеко не всегда состояли в представительстве, но часто и в том, что можно было бы назвать стяжанием сакральности.
Так, например, в Древнем Египте столичные религиозные культовые центры инкорпорировали религиозные святыни и пантеоны местных богов. В Китае в эпоху объединения древних княжеств под властью Цинь (с 221 года до н. э.) в столице государства Сяньяне, который специально был размещен неподалеку от древней чжоуской сакральной столицы Хаоцзина, происходит интеграция культов присоединенных княжеств. Император Цинь Шихуан построил в окрестностях своей новой столицы копии дворцов всех местных князей (чжухоу), тем самым перенося на новую столицу часть сакрального статуса местных центров и алтерей земли и злаков. Он также привез в свои дворцы ритуальные бронзовые колокола и барабаны, которые были частью местных религиозных культов и были изъяты из столиц старых княжеств. Все это служило источником укрепления статуса Сяньяна как единственного сакрального центра Китая, который стяжал все политические и сакральные полномочия (Габуев, 2004). Близкие процессы имели место и в Москве. «Собирая Русскую землю, московские князья старались собрать в столице и важнейшие общерусские святыни, что находились в иных городах: в Успенском соборе – иконы Св. Спаса Вседержителя (Новгород), Благовещенья пресвятой Богородицы (Вел. Устюг), Одигитрия (Смоленск), Божья матерь Владимирская, икона Псково-Печерская, Спас Нерукотворный из Хлынова, Св. Николай Великорецкий из Вятки и другие» (Аверьянов, 1993).
Наиболее успешным государствам даже удается создавать в столицах публичные пространства, которые позволяют представлять, локализовывать и интегрировать движения социального протеста, что также способствует инклюзивности.
Перформативностъ. Вторым важным элементом эффективности символов служит их перформативный и интерактивный характер, их связь с национальными ритуалами и церемониями, в результате чего символы приобретают конкретный смысл действий и диктуют определенные нормативы поведения. В наиболее ярком виде такая сопряженность перформативности с символами достигается в спланированных столицах, формы которых специально были созданы для совершения церемониальных действий. Здесь сама организация пространства приглашает к проведению торжественных национальных празднеств и фестивалей, а символы пространства соотнесены с символами времени и с происходящими в столице национальными событиями.
По мнению канадских градостроителей, участвовавших в создании Оттавы, столица представляет собой такое место, где «подчеркивается прошлое, представляется настоящее и воображается будущее» (NGG, 2000). Перформативная функция обеспечивает именно такую связь пространства со временем. Символизм некоторых новых столиц, их акцентация связи пространства с конкретными действиями и ритуалами, не уступает по сложности, изощренности и многослойности древним сакральным столицам.
Одну из таких успешных перформативно-символических столичных систем описывает социолог архитектуры Михаил Вильковский на примере Вашингтона (Вильковский, 2012). В этом городе прошлое, настоящее, будущее и вечное разнесены по сторонам света по отношению к символическому кресту в центре, где находится монумент Джорджу Вашингтону и обзорная площадка на его вершине. Здание Белого дома символизирует при этом настоящее, мемориал Джефферсона – прошлое, Капитолий – будущее, мемориал Авраама Линкольна и Арлингтонское кладбище – вечное. Как место пребывания власти, Белый дом воплощает настоящее', монумент Джефферсона символизирует прошлую славу и историю Америки; Капитолий представляет будущее, поскольку здесь проходит инаугурация будущего президента (здесь, на западной лестнице, он выступает со своей программной речью); наконец, монумент Линкольну воплощает вечные ценности Америки, а Арлингтонское кладбище – вечную славу ее героев (Вильковский, 2012). Национальные церемонии, их различные этапы и шаги, вписываются в эту систему и соотнесены с ней.
Позволим себе развернутую цитату из работы Михаила Вильковского, где описывается эффект соучастия нации в церемонии инаугурации американского президента, которая перформативным образом вписана в символическую архитектуру американской столицы:
Сама церемония инаугурации несет в себе символический смысл, созвучный символической географии Вашингтона. Первоначально вновь избранный президент… приезжает в Белый дом («настоящее»), где его встречает действующий президент… После этого все отправляются в Капитолий («будущее»)… В полдень председатель Верховного суда приводит к присяге избранного президента. Принося присягу, президент смотрит в «настоящее» (Белый дом), а председатель Верховного суда в «прошлое» (Монумент Джефферсона).
Затем президент обращается к «вечности» (Арлингтонское кладбище) и выступает с инаугурационной речью. Затем президентский кортеж торжественно возвращается от Капитолия к Белому дому («настоящее»)… И наконец, финал официальной церемонии – парад, который принимает новый президент, стоя на трибуне у Белого дома (на фоне «настоящего»). На инаугурации 44-го президента США по оценкам правоохранительных органов в парке Нэшнл Молл – участке между Капитолием и монументом Джорджу Вашингтону – собрались порядка двух миллионов человек. А 240 тысяч человек получили возможность наблюдать за церемонией воочию с мест у Капитолия. Такое массовое соучастие, безусловно, сплачивает нацию (Вильковский, 2012).