Не менее типичным сценарием для многих стран была трансформация в столицы важнейших религиозных центров, как мы уже видели на нескольких примерах.
Собственные примеры Джейкобс также вряд ли слишком хорошо иллюстрируют ее тезис. Лион во Франции или Манчестер в Великобритании на определенных этапах значительно превосходили по своей экономической мощи Париж и Лондон. Например, Бродель говорит, что Лондон был свидетелем, но не главным участником индустриальной революции. В этом, конечно, есть доля преувеличения. Тем не менее многие историки Великобритании подтверждают, что «в первой половине XIX века позиция Лондона как безусловного экономического лидера во главе британской урбанистической иерархии подверглась корректировке со стороны провинциальных мануфактурных городов» (Garside, 1984: 225–226). В середине XIX века Манчестер вообще считался «городом будущего». Тем не менее этим важнейшим экономическим центрам не удалось перетянуть к себе столичные функции. Многочисленные приведенные выше примеры географически обусловленного или спроектированного дуализма между экономическими и политическими центрами также работают против ее тезиса.
Выводы
Проведенный анализ позволяет подвести итоги и сделать несколько выводов, относящихся к роли переносов столиц в процессе политических и экономических реформ, степени распространенности этого опыта, а также перспективности такого решения. Анализ показывает, что прогнозы об упадке и снижении значимости национального государства в современном мире и в процессах глобальных трансформаций являются преждевременными. Национальный полюс идентичности продолжает играть фундаментальную роль в системе идентичностей, в том числе и в экономической жизни народов, а нации продолжают оставаться важнейшими агентами истории. Виртуализация политических процессов, технические инновации в области информационных технологий, процессы глобализации и детерриториализации отнюдь не отменяют важности столиц как лабораторий национального строительства. Нации продолжают строить или достраивать себя и пытаются познавать себя через различные пространственные формы, важнейшей из которых являются столицы. Теоретики постмодерна и глобализации пролили немало чернил в своих описаниях выскальзывания власти из пространства и поглощения экономикой политических аспектов существования народов и наций. В русле таких экономистских представлений часто оказывались как либеральные теории глобализма и глобальных городов, так и неомарксистские теории и другие течения. По сути, в рамках этих же представлений функционируют правоконсервативные геополитические теории, которые рассматривают судьбы мира исключительно в контексте противостояния сверхдержав и транснациональных регионов.
В подобного рода теориях реальностью и действительным потенциалом наделена только власть великих держав и наднациональных экономических и политических комплексов, которые, как правило, характеризуются экономической или военной гегемонией. Современная экономическая власть удовлетворяется своим финансовым господством, унифицированным урбанизмом, избегающим броских, ярких и идиосинкратических архитектурных форм и манифестаций. Эта власть по своей природе ацентрична, экстерриториальна и присутствует в равной мере в каждой точке пространства. Переносы столиц в этой картине мира представляют собой не более чем перестановку мебели во внутренних интерьерах национальных государств, которые лишены реального международного политического веса и влияния.
Одним из следствий такого подхода является систематическая недооценка роли национальных государств. Тем не менее наиболее важные глобальные города по-прежнему локализованы в крупных национальных государствах, представляют их и тесно интегрированы в свои национальные экономики. О важности центра и физического воплощения национальных символов в физической инфраструктуре столичных городов как будто свидетельствуют многочисленные недавние опыты переносов столиц и интенсивные публичные дебаты по этому вопросу. Поэтому, с точки зрения автора, панихида по нациям и их центрам, которую отмечают некоторые теоретики глобальных городов, несколько преждевременна.
Мы выделили несколько значимых принципов и стратегий в размещении столиц. Особенно важно подчеркнуть следующие выявленные тенденции.
Не существует предустановленной гармонии между военными, политическими и экономическими преимуществами места расположения столицы. Не существует также среднего арифметического между этими факторами, хотя в редких случаях возникают счастливые возможности каким-то образом учитывать все из них и находить более или менее удачные формы их сочетания. Поэтому государствам обычно приходится выбирать между различными альтернативными решениями и жертвовать менее существенными параметрами.
В нашем историческом обзоре мы видели большое разнообразие и плюрализм в понимании концепции столичности: в разных государствах существовали разные представления о необходимом количестве столиц, их функциях, смысле и пространственном распределении столичных функций. Сегодня в мире складывается если не консенсус, то во всяком случае гораздо более универсальное (но не унифицированное) понимание того, что должно и может считаться столицей и каковы ее базовые и наиболее фундаментальные свойства и функции. Эта более универсальная концепция связана главным образом с идеей столицы национального государства.
Мы видели также общую тенденцию постепенного перехода от совмещения религиозных и политических функций и от понимания столиц, прежде всего, как сакральных центров, вписанных в космический порядок мироздания – Талкотт Парсонс называл такие общества «космологическими» – к альтернативному пониманию столичности и дифференциации различных центров. Мы выявили общую – хотя и далеко не универсальную – тенденцию перехода от религиозных и военных обоснований локализации столицы к обоснованию ее местоположения на основе внутренних факторов. Если древние сакральные столицы ориентировались на небо и звезды, имперские столицы находили свое основание в военных стратегиях, а колониальные столицы – в интересах логистики и международной торговли, то современные столицы чаще всего ориентируются на внутренние параметры, на соотношение и баланс сил внутри страны и служат интересам составляющих нацию общностей людей. В соответствии с этим военные соображения уступили место аспектам государственного и национального строительства в качестве главных параметров для принятия такого рода решений. В наиболее плюралистических урбанистических системах мы видим разделение на четыре рода столиц: политические, экономические, культурные и религиозные.
Частью этого общего вектора развития является также тенденция к разделению политических и экономических столиц. Политические столицы, особенно в достаточно крупных государствах, становятся более специализированными. В то время как для некоторых стран такой дуализм является естественным, другие страны пытаются специально конструировать такое разделение. Этот тренд также косвенно свидетельствует, по мнению автора, о ложности представлений о растворении политики в экономике.
Кроме того, мир приходит к признанию роли столиц как форм баланса власти внутри различных государств. Они создают своего рода внутриклеточное равновесие на уровне одной страны, сопоставимое по своей значимости с балансом сил в глобальной политической системе. Примерами такого рода балансов могут служить равновесия между севером и югом, западом и востоком, ведущими городами, типами ландшафтов, политическими силами и фракциями, основными этнолингвистическими и конфессионально-религиозными группами. Столица и ее расположение включаются в универсальную систему обменов, которые лежат у истоков образования новой общности. Положение столицы, фактор ее близости к одной из фракций является одним из средств этого обмена, внутренней валютой престижа, которой одна часть может расплачиваться за какие-то другие преимущества. Успешность столицы, задачей которой является установление паритета сил и репрезентаций, является инклюзивность и задействованность идентичностей и интересов большинства составляющих государство субъектов. Речь при этом, естественно, идет главным образом о субъективных интересах этих различных общностей. Успех столицы служит устойчивости и долголетию государства.
Таким образом, перенос столицы часто может служить, и нередко служит, географической формой решения различных политических и экономических вопросов и вписываться в различные стратегии развития нации или государства – прежде всего, в стратегии национального и государственного строительства, многообразие которых мы рассмотрели на множестве примеров. Для их понимания наиболее важны соображения интеграции или дезинтеграции, инклюзивности и эксклюзивности. Принципиальную роль эти соображения и равновесия играют, безусловно, в политической архитектуре федеративных государств.
Одной из общих тенденций также является синхронизация национализма, модернизма и глобализации. В то время как некоторые авторы неоправданно резко противопоставляют первое двум вторым, в недавнем опыте переносов и в современной практике урбанизма между этими тенденциями и идеологиями не обязательно возникают конфликты и противоречия. Глобализм и модернизм не обязательно пожирают нации и составляют им антитезу. Приобщение к модернизации мыслилось многими нациями – особенно явно мы это видели на примере Турции и ее новой столицы Анкары – как адаптация современной (modern) формы национального государства. Национализм и модернизм, а также нарратив глобализации мирно сосуществуют друг с другом в архитектурных формах Анкары, Бразилиа, Астаны, Путраджайи и многих других спланированных столиц. Таким образом, национализм становился во многих подобных случаях не тормозом и антиподом, а синонимом модернизации.
Перенос столицы не всегда является обязательным или наиболее эффективным методом решения существующих проблем. По всеобщему признанию переносы столиц могут быть весьма болезненными и дорогостоящими мероприятиями. В свете международного опыта можно сказать, что в силу сложности и высокой стоимости подобных проектов смены столиц остаются относительно редкой и достаточно радикальной урбанистической стратегией. В каком-то смысле они могут представлять собой нечто вроде шоковой терапии для урбанистической системы, аналогичной шоковой терапии в экономике или хирургическому вмешательству в медицине.