пощадно: шумѣть. свистѣть въ ключи и — чего особенно страшатся директора и актеры — начать вышучивать и самую пьесу, и актеровъ безпрестанными перерывами, возгласами; смѣхомъ, остротами и неприличными словечками.
Мнѣ случилось въ 8о-хъ годахъ попасть не на первое, a на послѣднее (оно было счетомъ тридцатое) представленіе пьесы Зола, передѣланной имъ самимъ изъ его романа «La curee». Пьеса шла на такомъ свѣтскомъ театрѣ, какъ «Водевиль». Публикѣ она не понравилась съ перваго же раза и критики отнеслись къ ней довольно сурово, хотя и безъ бранныхъ выходокъ. Дирекція продолжала давать ее съ плоховатыми сборами, но все-таки же пьеса продержалась цѣлый мѣсяцъ. И вотъ на послѣднее представленіе всѣ, кому она не нравилась, кто находилъ ее цинической по нѣкоторымъ сценамъ — собрались нарочно похоронить пьесу и въ теченіе всего представленія, безъ перерыва, и въ креслахъ, и въ балконѣ, и въ ложахъ, и въ галлереяхъ происходило злобно-школьническое высмѣиваніе каждой сцены, чуть не каждой: фразы. И надо было удивляться, въ этихъ случаяхъ, выдержкѣ парижскихъ актеровъ и актрисъ, которые могуть, подъ градомъ этихъ выходокъ, довести пьесу до конца, чему я былъ опять таки свидѣтелемъ.
А разъ пьеса дѣйствительно понравилась (хотя бы она была въ сущности очень ординарна и избита) и на другой день пресса подчеркнула этотъ успѣхъ, весь Парижъ, а за нимъ провинція и пріѣзжіе иностранцы, будутъ, какъ «панургово стадо», ходить смотрѣть на эту новинку три, четыре, пять мѣсяцевъ, иногда годъ и больше, какъ это было, напр., не только съ нѣкоторыми пьесами талантливыхъ и ловкихъ драматурговъ, какъ Сарду, но и съ какимъ-нибудь «Maitre de forges» Жоржа Оне — вещи, не имѣющей сколько-нибудь ценных литературныхъ достоинствъ. И тогда каждый вечеръ повторяется одно и то же: публика уже приходитъ расположенная къ пьесѣ и къ игрѣ актеровъ и ведетъ себя тихо и смирно, выражая свое удовольствіе, какъ я замѣтилъ, совсѣмъ не съ такой порывистостью и неумѣреннымъ гвалтомъ, какъ въ нашихъ театрахъ.
Все, что я говорилъ о театральномъ дѣлѣ въ Парижѣ, за цѣлыхъ тридцать лѣтъ, относилось къ болѣе серьезному сценическому искусству Но въ эту четверть вѣка еще сильнѣе развились легкія зрѣлища. Къ концѣ второй империи приманкой для пріѣзжихъ иностранцевъ и провинціаловъ дѣлались уже кафешантаны, и зимние, и лѣтніе. Шансонетка издавна царствовала въ Парижѣ и раздавалась съ подмостковъ цѣлыхъ два вѣка и более но второй империи кафешантаны обязаны выработкой своего типа. Популярность такихъ залъ или садовъ сразу поднялась отъ ихъ дещевизны. Мелкіе буржуа шли на приманку дарового входа. До конца имперіи и даже позднѣе, до половины 70-хъ годовъ, это были дѣйствительно дещевыя зрѣлища. За входъ вы ничего не платили и «консоммации» были чуть-чуть дороже того, что съ васъ брали въ кафе и пивныхъ. А теперь мѣста раздѣлены на нѣсколько категорій и вы платите за чашку кофе или за стаканъ пива до пяти франковъ. Въ зимнихъ кафе-шантанахъ и увеселительныхъ театрахъ, устроенныхъ на лондонскій образецъ, съ васъ берутъ входную плату, а если вы желаете имѣть получше мѣсто, то платите за него особенно.
Наполеонъ III освободилъ театры, какъ извѣстный видъ промышленности. Можно было играть всякій репертуаръ, гдѣ угодно. Но до конца второй имперіи кафе-шантаны должны были ограничиваться программой изъ вокальныхъ номеровъ, съ прибавкою разныхъ «exibitions», какими пробавляются цирки. Литературный и художественный уровень кафе-шантановъ и тогда былъ очень низменный, и каждаго изъ насъ поражало то, что въ городѣ, гдѣ постоянно живутъ и работаютъ сотни тысячъ увріеровъ — рабочій народъ все болѣе и болѣе привыкалъ къ пошлостямъ подобныхъ залъ. Одна только знаменитая Тереза выдѣлялась своимъ талантомъ и нѣкоторой задушевностью въ исполненіи жанровыхъ пѣсенокъ, и въ ней еще чувствовалось то, что французы называютъ «l’élément peuple». Ho «народъ», какъ тогда, такъ и теперь, попадая въ болѣе дешевыя увеселительныя залы, смакуетъ самое низменное шутовство и часто самую разнузданную порнографію. Прежде, по крайней мѣрѣ;, тотъ слой общества, который считалъ себя болѣе развитымъ и порядочнымъ — нѣсколько брезгливо относился къ продуктамъ кафе-шантаннго производства; а за послѣдние пятнадцать лѣтъ все перемѣшалось. Бульварная пресса, превратившая порнографію въ предметъ самой выгодной спекуляціи, дѣйствовала въ руку зрѣлищамъ и увеселеніямъ, гдѣ циническое озорство и литературное безвкусие соперничаютъ одно съ другимъ. И политика дѣлала кафе-шантаны своимъ подспорьемъ. Генералъ Буланже нашелъ въ знаменитомъ Paulus'е глашатая своей популярности и только одна Иветта Гильбер, до сихъ поръ еще не успѣвшая пріѣсться парижанамъ, внесла нѣсколько новый менѣе пошлый и плоский оттѣнокъ въ жанровую шансонетку. Ко времени появленія этой Терезы третьей республики развился и особый видъ зубоскальства и претенціозной эксцентричности на самыя скабрезныя темы, пашедииій себѣ выражение въ дорогомъ кафе-шантанѣ «Chat, noir», гдѣ дебютировали часто сами сочинители словъ и музыки, передъ избранной публикой: вивёровъ обоего пола, писателей туристовъ и кокотокъ высшаго и средняго полета. И въ этомъ ночномъ кабачкѣ, и въ мелкихъ театральныхъ залахъ исполнительницы шансонетокъ, съ литературными претензиями, предлагали новинки въ сентиментальномъ и порнографическомъ вкусе и до сихъ поръ находятъ себѣ критическихъ чичероне, въ видѣ «comférencies», которые комментируютъ то, что пропѣла или будетъ пѣть Иветта Гильберъ, или другая какая-нибудь шансонеточная «дива».
Въ послѣдніе двадцать лѣтъ нѣсколько театральныхъ залъ были преобразованы на англійскій ладъ, роскошно отдѣланы, съ размѣрами большихъ театровъ и съ разными приспособленіями для гулянья и разговоровъ, съ огромными программами, гдѣ вы находите: и пѣніе, и музыку, и акробатовъ, и цыганскіе оркестры, и живыя картины, и цѣлые балеты, и оперетки, и обозрѣнія, и зрѣлища, какихъ при второй имперіи, при Тьерѣ и Макъ-Магонѣ еще не разрѣшали, вродѣ, напр., изображенія того какъ одѣвается и раздѣвается парижанка. Дальше этого вида эротизма парижскіе подмостки еще не шли, но, вѣроятно, пойдуть, судя по одной пантомимѣ, какую я видѣлъ въ театрѣ «Олимпія», на темы первой брачной ночи. По музыкѣ еще кое-что попадается болѣе талантливое въ пантомимахъ и балетахъ, но литературность всѣхъ этихъ великолѣпно отдѣланныхъ театральныхъ залъ до сихъ поръ — самая жалкая, и что непріятно даже за французовъ, за всю націю, это — смѣхъ публики. Сочинители разныхъ pochades, сценъ и куплетовъ занимаются исключительно карикатурными пошлостями, гдѣ типы крестьянъ, увріеровъ, буржуа, военныхъ, франтовъ, кокотокъ, свѣтскихъ женщинъ страдаютъ повальнымъ идіотствомъ. А между тѣмъ какое-бы обширное поле представляли собіою всѣ эти кафе-шантанныя залы для умной шутки, для сатирическаго изображенія современной жизни, для поднятая художественныхъ вкусовъ и настроенiй той публики, которая рѣже ходитъ въ театры и довольствуется болѣе легкими увеселеніями. Въ одну изъ моихъ поѣздокъ въ Парижъ я былъ пораженъ низменностью комизма въ разныхъ пантомимахъ какія даются и въ лѣтнихъ циркахъ. И какія-нибудь безсмысленныя, безвкусныя мимическія пощады идутъ нѣсколько мѣсяцевъ сряду. Только въ лѣтнемъ Ипподромѣ (теперь закрытомъ) давали не безъ успѣха большія пантомимы съ хорошей музыкой начинающихъ композиторовъ, вродѣ напр., эпопеи Жанны. д’Аркъ. Даже и балетъ, играющій въ «Большой Оперѣ» менѣе замѣтную роль, чѣмъ у насъ, въ Италіи и въ Австріи, не можетъ добиться въ Париже болѣе художественнаго развитія на частныхъ сценахъ. Попытка перенести изъ Италіи балетныя зрѣлища, когда открытъ былъ «Эденъ-театръ» — въ концѣ-концовъ не удалась. Эта роскошная зала, стоившая столькихъ денегъ, кончила банкротствомъ и самое зданіе уже не существуетъ въ прежнемъ видѣ. И въ теперешнихъ кафе-шантанныхъ залахъ, начиная съ «Folies-bergères», одноактные балеты держатся привознымъ товаромъ изъ Италіи и берутъ больше выставкой полуобнаженнаго тѣла и новинками обстановки. Парижская публика, въ массѣ, мало цѣнитъ хореграфическое искусство, и въ большихъ фееріяхъ на театрѣ «Chateèet» и другихъ залъ дѣло сводится къ разнымъ эволюціямъ и группамъ большого, но неумѣлаго кордебалетнаго персонала и къ двумъ-тремъ номерамъ какой-нибудь, почти всегда итальянской, часто уже перезрѣлой, балерины.
Одно можно сказать къ чести парижской публики, ежедневно наполняющей — иногда биткомъ — залы увеселительныхъ заведеній; держитъ она себя прилично, вы никогда не чувствуете чего-то такого трактирно-кабацкаго, что частенько бываетъ у насъ, у нѣмцевъ и даже у англичанъ. Скандалы очень рѣдки, аплодисменты умѣренны, и нѣтъ такого галдѣнія и оранья, какое такъ непріятно поражаетъ иностранцевъ въ нашихъ, даже казенныхъ театрахъ, на оперныхъ и драматическихъ представленіяхъ. Чувство мѣры скажется всегда въ парижской толпѣ изъ кого бы она ни состояла. А съ каждымъ годомъ— какъ я уже замѣтилъ, залы увеселительныхъ театровъ, дѣлаясь дороже, посѣщаются болѣе «избранной» публикой, чѣмъ это было въ концѣ имперіи. Теперь вовсе не рѣдкость видѣть и въ креслахъ, и въ ложахъ цѣлыя семейства съ дѣвочками-подростками которыхъ папеньки и маменьки водятъ смотрѣть и слушать Богъ знаетъ что, подъ тѣмъ, вѣроятно, предлогамъ что они ничего не понимаютъ, а вы, по выраженію ихъ лицъ, блеску глазъ и краскѣ въ щекахъ видите, что они все прекраснѣйшимъ образомъ разумѣютъ. И вы можете сообразить, съ какой невинностью духа и тѣла каждая изъ такихъ отроковицъ пойдетъ со временемъ подъ вѣнецъ. А уже о мальчикахъ, о гимназистахъ, о такъ называемыхъ въ Парижѣ «potaches» — и говорить нечего: тутъ испорченность поголовная. Эта юная публика всего болѣе развращается на репертуарѣ кафе-шантановъ и этому растлевающему вліянію врядъ ли даже противодѣйствуютъ тѣ утренніе спектакли, по удешевленнымъ цѣнамъ, какіе даютъ по воскресеньямъ всѣ почти драматическіе театры Парижа. Съ ними и тутъ конкурируютъ увеселительныя мѣста, давая точно также утренніе спектакли по воскреснымъ и праздничнымъ днямъ, стало-быть привлекая и учащуюся молодежь.
Множество парижанъ, и пріѣзжихъ провинціаловъ, и иностранцевъ идутъ въ разные Эльдорадо, Scala, Альказаръ, Ambassadeurs, Олимпія, Casino de Paris и т. д., и т. д., особенно люди семейные, потому что эти театральныя залы все-таки же деше вле настоящихъ театровъ. Цѣны поднялись послѣ имперіи— на всей линии. Тогда кресло, взятое вечеромъ въ кассѣ, стоило во «Французскомъ театрѣ» всего пять франковъ, а теперь семь и восемь. И до сихъ поръ Парижъ не имѣетъ еще ни одного хорошаго драматическаго театра, доступнаго народной массе. И только потребностью въ вечернихъ зрѣлищахъ парижскаго буржуа объясняются огромные денежные сборы, какіе каждый мѣсяцъ театры и зрѣлища Парижа доставляютъ въ карманы антрепренеровъ.