Въ Лондонѣ, какъ и въ Парижѣ, для народа, въ тѣсномъ смыслѣ слова, нѣтъ хорошихъ театровъ; и тамъ онъ обреченъ на зрѣлища низменнаго характера. Все же, что сколько-нибудь повыше въ литературномъ и сценическомъ смыслѣ, доступно только для людей богатыхъ и достаточныхъ. Цѣны мѣстъ, за четверть вѣка, поднялись въ Лондонѣ не меньше, чѣмъ въ Парижѣ. Еще въ 1867 п. кресло въ какомъ-нибудь недурномъ драматическомъ театрѣ стоило пять-шесть шиллинговъ, а теперь всѣ театры имѣютъ одну и ту же. очень высокую цѣну, въ какомъ угодно ряду, хотя бы послѣднемъ — полгинеи, т. е. на русскія деньги пять рублей. Вы еще сильнѣе чувствуете, что въ Англіи бѣдному человѣку нечего расчитывать на дещевыя художественныя наслажденія. Зато все, что театральная антреприза даетъ зрителямъ — въ любомъ порядочномъ театрѣ — стоитъ своихъ денегъ, если не по репертуару, то по всему остальному.
IX
Печать. — Типы парижскихъ журналистовъ, прежде и теперь. — Мои личныя знакомства и встрѣчи. — Характерныя черты парижской и лондонской газетной жизни, — Общій нравственный уровень писательского класса въ Парижѣ и Лондонѣ.—Заработки. — Реклама и подкупъ. — Шантажъ, — Отношеніе къ публикѣ.—Положіеніе средняго литератора по сю и по ту сторону Канала. — Дуэли парижскихъ журналистовъ. — Итоги за тридцать лѣт
За тридцать лѣтъ разрослась въ обѣихъ столицах міра печать и стала силой которой такъ или иначе, все подчиняется.
Уже со второго моего парижскаго сезона я, какъ корреспондентъ ежедневныхъ русскихъ газетъ, долженъ былъ знакомиться съ міромъ прессы, ея внѣшней и внутренней жизнью, обычаями и нравами. И мои итоги окажутся не особенно утѣшительными. Но шила въ мѣшкѣ не утаишь: весь грамотный міръ знаетъ, къ какому нравственному банкротству пришла, въ послѣдніе годы, парижская пресса…
Какъ и въ каждомъ вопросѣ —надо брать коренные устои общественнаго склада. Все держится за нравы, за традиціонныя правила, а, главное, за основныя свойства, и всей расы, и отдѣльныхъ классовъ общества). Тутъ опять многіе изъ насъ, попавшихъ въ Парижъ второй имперіи, вдавались въ самообманъ и приписывали почти все отрицательное политическому режиму. Послѣ переворота 2-го декабря, печатное слово было стѣснено и только извѣстное количество газетъ остались въ живыхъ, да и то подъ условіемъ полнаго подчиненія деспотической власти. И тогда слишкомъ легко было играть на стрункѣ подспуднаго либерализма. Цензурно-полицейскій гнетъ только поднималъ обаяніе всего того, что въ ежедневной печати было непріятно правительству.
Къ половинѣ 6о-хъ годовъ и умѣренно-либеральныя, и болѣе радикальныя идеи высказывались уже съ большей свободой. И многимъ казалось, что паденіе имперіи сейчасъ повело бы къ полному расцвѣту прессы, одушевленной самыми высокими принципами и стремленіями. Изъ старыхъ ежедневныхъ органовъ, такія газеты, какъ «Temps», «Siecle» и «Debats» считались въ публикѣ честными газетами. Къ нимъ присоединились позднѣе двѣ новыхъ газеты, уже съ республиканскимъ налетомъ: «Reveil» и органы джерсейскаго изгнанника— «Rарреl».
Теперь для каждаго изъ насъ легче распознать: на какомъ соціально-нравственномъ уровнѣ стояла та печать, которая всего сильнѣе дѣйствовала на массу, покупающую газеты) На игру въ оппозицію всего больше ловилась извѣстная доля парижской публики; но въ то же время, происходила ежедневная порча ея вкусовъ и настроеній. Ее пріучали къ хлесткой болтовнѣ, къ исканію пикантной новизны, къ фельетоннымъ романамъ; потакали всѣмъ ея хищнымъ и безпорядочнымъ инстинктамъ.
Какъ тогда, такъ и по прошествіи тридцати лѣтъ въ парижской газетной прессѣ преобладало дѣлечество, спекуляція всякаго рода. Какъ тогда, такъ и теперь, было всего какихъ-нибудь три — четыре газеты издававшихся сколько-нибудь серьезно. И полная свобода прессы, явившаяся съ третьей республикой, нисколько не подняла уровня печати, а наводняла парижскій рынокъ все новыми и новыми ежедневными листками, только играющими въ политику, а въ сущности лишенными всякаго серьезнаго raison d’etre.
Кто были типическіе журналисты конца второй имперіи? He редакторы такихъ газетъ какъ «Temps» или «Débats», а личности въ родѣ Вильмессана и Эмиля Жирардена.
И тотъ и другой всего больше сдѣлали для парижской прессы въ смыслѣ успѣха, тиража, рекламы, вліянія на разныя сферы. И въ томъ, и въ другомъ нашло себѣ торжествующее олицетвореніе самое безпардонное дѣлечество, то, что выражается французскимъ словомъ «tripotage».
Когда мнѣ случилось лично познакомиться съ Эмилемъ Жирарденомъ, онъ издавалъ газету «Liberté», гдѣ каждый день, въ передовой статьѣ, уснащенной разными saltomortale газетнаго жонглера и эквилибриста, онъ разыгрывалъ роль великаго политика и патріота, но вся его карьера была не что иное, какъ ловкое дѣлечество, и онъ былъ предвозвѣстникомъ и насадителемъ тѣхъ нравовъ прессы, которые развернулись роскошнымъ букетомъ въ концѣ вѣка. Всякаго рода спекуляціей, участіемъ во всевозможныхъ концессіяхъ, обществахъ, биржевыхъ повышеніяхъ и пониженіяхъ, Жирарденъ къ концу Имперіи, составилъ себѣ очень большое состояніе и занималъ собственный роскошный отель въ Елисейскихъ поляхъ.
/Въ немъ засѣли и всего болѣе положительныя и характерныя свойства французскаго дѣльца — журналиста: необычайная подвижность ума, способность къ работѣ, умѣнье ловить моментъ, отыскивать талантливыхъ сотрудниковъ. Но превыше всего было— полнѣйшее отсутствіе какихъ бы то ни было нравственныхъ задержекъ. И тогда инстинкты хищничества и себялюбія были въ немъ такъ же живучи, какъ и двадцать лѣтъ передъ тѣмъ, когда онъ добивался успѣха, какъ редакторъ газеты «Presse» и мужъ талантливой своей сотрудницы. Онъ же пустилъ въ ходъ и печатаніе романовъ въ фельетонахъ всѣхъ тогдашнихъ литературныхъ корифеевъ.
И этотъ разжившійся газетный тузъ продолжалъ, по прежнему, вести самую дѣятельную жизнь, вставалъ зимой въ семь часовъ утра, а въ началѣ девятаго его можно было уже видѣть по дѣлу, для чего онъ часто принималъ своихъ посѣтителей въ халатѣ военнаго покроя. Въ лѣтописяхъ парижской прессы надолго остались легенды обо всѣхъ его повадкахъ и манерахъ, и наружности, съ знаменитой прядью волосъ на лбу, вродѣ той, какую носилъ Наполеонъ I. Какъ издатель и редакторъ, Жирарденъ былъ настоящій деспотъ, мѣнялъ своихъ сотрудниковъ, какъ перчатки, и заставлялъ ихъ ходить въ струнѣ. До самой своей смерти, послѣ паденія Имперіи, онъ стоялъ на бреши и всегда велъ какую-нибудь ожесточенную кампанію, по внутренней или внѣшней политикѣ. Ему ничего не стоило превратиться, изъ сторонника наполеоновскихъ идей, въ республиканца-демократа. Но тѣ, кому извѣстны были закулисныя стороны всѣхъ такихъ кампаній — считали Жирардена, до самой его смерти, человѣкомъ, который даромъ ничего не сдѣлаетъ и не напишетъ ни одной строки.
Словомъ, mpunотаж и подкупъ въ разныхъ видахъ были уже, и передъ паденіемъ второй имперіи, въ полномъ ходу, и если скандалы не разражались такъ, какъ въ самые послѣдніе годы, то потому, что тогда легче было хоронить концы въ воду.
И тогда уже всякій изъ насъ, иностранцевъ, пожившихъ въ Парижѣ, очень хорошо зналъ, что въ газетахъ, особенно съ большимъ тиражемъ, ничто даромъ не дѣлается. И тогда насъ на первыхъ порахъ достаточно скандализовали различные виды рекламы и поддержки биржевой и всякой другой дѣлеческой игры.
Прошла цѣлая четверть вѣка. Газетное дѣло въ Парижѣ разрослось, какъ ни въ одной столицѣ Европы, по числу ежедневныхъ органовъ всякихъ цѣнъ и размѣровъ. И все-таки до сихъ поръ, за исключеніемъ двухъ-трехъ газетъ, дѣло ведется гораздо хуже, чѣмъ въ Англіи, Германіи, Австріи и Россіи. Цѣна въ одно су неимовѣрно расширила кругъ читателей, но едва ли не настолько же понизила уровень веденія дѣла. Эта дещевизна только поддерживаетъ извѣстнаго рода жадность въ бульварной публикѣ. Каждый, выходя утромъ, вмѣсто одной-двухъ газетъ, покупаетъ шесть-семь, въ первомъ попавшемся кіоскѣ. Но развѣ не правда, что вы всѣ эти шесть, восемь, a иногда и двѣнадцать газетъ можете просмотрѣть въ полчаса? Кромѣ передовой статьи или хроники, написанной въ фельетонномъ родѣ, и двухъ-трехъ коротенькихъ entre-filet — нечего читать, если вы не слѣдите изо дня въ день за какимъ-нибудь романомъ. До сихъ поръ три четверти парижскихъ газетъ не имѣютъ ни хорошихъ корреспондентовъ за границей, ни богатаго отдѣла депешъ, ни сколько-нибудь цѣнныхъ обозрѣній по разнымъ сторонамъ жизни и литературы. Сколько газетъ пробавляются исключительно болѣе или менѣе откровенной порнографіей съ прибавкой скандальной хроники и театральныхъ рецензій?! И тонъ дѣлается, съ каждымъ годомъ, все изменнѣе и фальшивѣе. Вы видите и чувствуете, что все держится тутъ за кумовство, партійные разсчеты, а иногда переходитъ и въ прямой шантажъ.
Нагляднымъ примѣромъ того, что парижская пресса осталась, въ существенномъ, такою жс, какой была и при второй имперіи — можетъ служить исторія газеты «Figaro», которая, и во всей Европе, считается самымъ характернымъ органомъ, созданнымъ парижской жизнью. И успѣхъ его — самый солидный. Эта газета превратилась какъ бы въ національное учрежденіе. Ему, конечно, далеко соперничать, по матеріальному положенію, съ лондонскимъ «Таймсомъ», но на материкѣ Европы это— первая торговая фирма газетной индустріи. Когда «Figaro» помѣстился въ собственном отелѣ, въ rue Drouot — это было для парижскаго газетнаго дѣла настоящее событіе и съ тѣхъ поръ контора и редакція этой газеты, съ ея залой депешъ и пріемными покоями, служитъ мѣстомъ rendez-vous всего мира… Пока этотъ— старѣйший бульварный органъ Парижа еще ни чѣмъ особенно скандальнымъ не загрязнилъ своей репутаціи, по это вопросъ времени. Къ 1896 г. одинъ изъ постоянныхъ сотрудниковъ газеты, завѣдывавшій иностранной политикой. былъ уже арестованъ по дѣлу о шантажныхъ взяткахъ, а за годъ передъ тѣмъ и раньше, въ огромномъ скандалѣ Панамской компаніи было замѣшано столько же депутатовъ, сколько и всякаго рода газетчиковъ.
Лично, изъ моихъ знакомствъ и встрѣчъ въ газетномъ мірѣ Парижа, я не позволю себѣ преувеличенно карающихъ выводовъ, но не могу не сказать, что и я, и всѣ тѣ иностранцы, которые т