Газетные сотрудники — тѣ, кто можетъ зарабатывать нѣсколько десятковъ тысячъ франковъ въ годъ, если они не падки до игры и до женщин — обставляютъ себя матеріально гораздо лучше, чѣмъ напр., у насъ. У рѣдкаго не скопленъ капитальчикъ, рѣдкій не заведетъ себѣ «une petite maison de campagne» въ окрестностяхъ Парижа. у беллетристовъ, считая въ томъ числѣ и поэтовъ, страсть къ нажнве и скопидомство — характерная французская черта, тогда какъ англичане всегда отличались тѣмъ, что, зарабатывая очень много, такъ же много и проживаютъ. Поэтъ-солнце Викторъ Гюго — давно уже нмѣлъ репутацію большого дѣльца. Онъ оставилъ состояние въ нѣсколько миллионов и ограждалъ свои авторскія права съ необыкновенной ловкостью и энергіей Такіе расточители, какими были сверстники его — Ламартинъ или Дюма-отецъ давно уже исчезли. у прожигателя жизни, автора «Трехъ мушкатеровъ» — сьнъ, авторъ «Дамы съ камелиями» — не только умѣлъ сводить концы съ концами, но постоянно копилъ, покупалъ картины и выгодно ихъ перепродавалъ. Да и каждый парижский драматургъ мечтаетъ столько же о славѣ, столько о сборахъ — о томъ, что настоящій успѣхъ есть синонимъ заработка отъ пятидесяти до ста тысячъ франковъ за одну пьесу, чего нельзя имѣть нигдѣ, кромѣ Англіи и Америки. При такой возможности нѣсколькими пьесами совершенно обезпечить себя, французскіе писатели должны бы были предаваться культу высшаго искусства; а изъ корифеевъ современнаго французскаго театра едва ли не одинъ Дюма подолгу работалъ надъ своими пьесами, воздерживаясь отъ слишкомъ жадной погони за барышами. Дѣлечество Сарду вошло въ пословицу. Правда, и онъ старательно обрабатывалъ свои пьесы, но оставался все-таки же промышленникомъ и, кажется, единственнымъ изъ парижскихъ драматурговъ, такъ безусловно защишавшимъ свои авторскія права за границей.
Русскіе писатели — беллетристы или газетные сотрудники— конечно, не безъ зависти видятъ — какъ въ Парижѣ драматурги и романисты матеріально обставляютъ себя, добиваясь очень скоро полной независимости, покупаютъ дома и дачи, отдѣлываютъ ихъ роскошно и наполняютъ произведеніями искусствъ. Эта страсть къ брикъ-а-браку, къ покупкѣ всякаго художественнаго старья, овладѣвшая парижанами всѣхъ слоевъ за послѣднія десятилѣтія — есть одинъ изъ симптомовъ скопидомства и страсти къ наживѣ, а также и склонности всякаго француза тѣшить свое тщеславіе разными игрушками. Далеко не у всѣхъ есть настоящая любовь къ изящному Попадаете вы въ квартиру или загородный домъ своего парижскаго собрата и на васъ скорѣе непріятно дѣйствуетъ эта всеобщая погоня за вещами. Гостиная и кабинетъ превращаются въ лавки старьевщиковъ. Вы чувствуете — какъ во всемъ этомъ сказывается коренное себялюбіе, услажденіе своего я, или маклачество. Всѣ эти парижские разжившихся драматурги, романисты и хроникеры ведутъ въ сущности очень сухую пріобрѣтательскую жизнь. Если они не клубисты, то они или строчатъ и копятъ, или же тратятъ на разные виды дилетантства. Брикъ-а-бракь и спортъ — вотъ чѣмъ услаждаетъ себя душа дельца — писателя, даже, когда природа дала ему крупный художественный талантъ, какъ это мы видѣли на примѣрѣ Мопассана.
Съ Мопассаномъ сошелъ въ могилу особый видъ писательскаго фатовства. Почти всѣ теперешние романисты, драматурти и хроникеры играли роль въ салопахъ, проникали въ Академію, окружали свою жизнь комфортомъ и свѣтскимъ изяществомъ, и при этомъ высоко ставили свое литературное положеніе; a Мопассанъ желалъ быть прежде всего дворяниномъ-спортсменомъ, эксплоатировалъ свой талантъ только за тѣмъ, чтобы богато вести жизнь тонкаго вивера съ ежегоднымъ доходомъ, позволяющимъ ему принимать на своей виллѣ и на собственной яхтѣ высшее свѣтское общество… Его сверстникъ Поль Бурже— гораздо больше влюбленъ въ свое писательское я; но и онъ давно уже грѣшитъ снобизмомъ.
По-моему, между стариками едва ли не одинъ Эдмонъ Гонкуръ доживалъ свой вѣкъ, какъ настоящій любитель литературы и искусства, имѣвшій съ молодости обезпеченныя средства. Попадая въ его домъ въ Отейлѣ, полный рѣдкихъ изданій и цѣнныхъ objets d'art, вы не испытывали того непріятнаго чувства, какое даетъ вамъ новѣйшая грубоватая погоня за брикъ-а-бракомъ. Тутъ все складывалось десятками лѣтъ. И какъ бы ни было велико самомнѣніе хозяина этого артистическаго отеля онъ могъ сказать и про себя, и про покойнаго своего брата; что они, съ юныхъ лѣтъ, преслѣдовали только художественно литературныя цѣли, работали неустанно надъ развитіемъ своихъ идей и талантовъ. Но тотъ же Гонкуръ въ своемъ «Журналѣ», веденномъ сначала вмѣстѣ съ братомъ, а потомъ въ одиночку, показалъ всѣмъ намъ: до какой степени парижская литературная братия душевно разъединена, какъ она разъѣдена отсутствіемъ высшихъ идеаловъ и предана погонѣ или за кубышкой, или за шумихой суетнаго тщеславія.
Въ одну мою поѣздку я былъ приглашенъ обѣдать къ одному изъ новѣйшихъ драматурговъ — поставщиковъ веселыхъ пьесъ, который зарабатывалъ почти такъ же много, какъ Сарду. Въ нѣсколько лѣтъ онъ такъ разжился, что купилъ себѣ домъ-особнякъ въ прекрасномъ кварталѣ Парижа и по воскресеньямъ держалъ у себя открытый столъ. У него собирались антрепренеры, драматическіе писатели, журналисты, особенно тѣ, кто пишетъ о театрѣ. Обстановка дома — богатая, обѣдъ— роскошный и оживленная бесѣда въ товарищескомъ тонѣ. Но настоящаго товарищества и тутъ нѣть, а есть только кумовство выполненіе нашей поговорки: рука руку моетъ. И, сидя за столомъ съ богатой сервировкой и цѣлымъ моремъ живыхъ цвѣтовъ, я невольно вспомнилъ о томъ — какъ жилъ и умеръ создатель русскаго бытового театра, покойный А. Н. Островскій. Еслибъ не маленькое имѣньице, онъ долженъ былъ бы еще больше перебиваться. Только съ того времени, какъ образовалось «Общество драматическихъ писателей», Островскій сталъ получать тысячи двѣ-три въ годъ за представленія его пьесъ на частныхъ сценахъ; а Императорскія давали ему тогда весьма мало. Переписка его съ покойнымъ актеромъ Бурдинымъ, напечатанная въ журналѣ «Артистъ», показала — до какой степени онъ плохо былъ обезпеченъ и какъ ему приходилось хлопотать, въ сущности, о мизерномъ заработкѣ.
А въ Парижѣ авторъ двухъ-трехъ фарсовъ въ три-четыре года можетъ такъ себя обставить, какъ ни одинъ русскій драматургъ и въ десять лѣтъ самой усиленной работы. Зато нажива и стала тамъ эмблемой всякой душевной дѣятельности.
Въ Лондонѣ я сталкивался съ персоналомъ прессы гораздо меньше, чѣмъ въ Парижѣ. Въ сезонъ 1868 г. моимъ главнымъ чичероне въ этомъ мірѣ былъ постоянный сотрудникъ газеты «Daily News» — мистеръ Эдуардсъ, бывшій когда-то спеціальнымъ корреспондентомъ въ Варшавѣ, во время послѣдняго польскаго возстанія. Онъ тамъ и женился на англичанкѣ. И тогда, да и теперь, газетное дѣло было поставлено солиднѣе, чѣмъ въ Парижѣ, потому во-первыхъ, что въ Лондонѣ и до послѣдняго времени нѣтъ такой конкуренціи. Прошло около тридцати лѣтъ и вы находите тѣ же главныя газеты, съ прибавкою много-много пяти-шести новыхъ листковъ, успѣвшихъ занять прочное мѣсто Такой всемірной державы, какъ газета «Times» — Парижъ еще до сихъ поръ не выработалъ. Еслибы человѣкъ пролежалъ въ летаргическомъ снѣ цѣлыхъ четверть вѣка, съ номеромъ «Таймса» въ рукахъ, проснулся и купилъ себѣ новый номеръ этой газеты — онъ подумалъ бы, что прошли всего одни сутки. И дорогая цѣна въ три пенса, т. е. въ двѣнадцать русскихъ копѣекъ, остается неизмѣнной. Въ концѣ 60-хъ годовъ газеты, стоившія одинъ пенсъ, уже существовали; но и онѣ сохраняютъ и теперь тотъ же характеръ и тѣ же размѣры. И какъ тогда, такъ и теперь вы абонировываетесь въ лавочкѣ на три-четыре газеты, и рано утромъ мальчишка прибѣгаетъ и бросаетъ номеръ внизъ за рѣшетку, гдѣ въ подвальномъ этажѣ помѣщаются кухни; а послѣ вашего завтрака приходитъ за ними. Но народились и другіе органы. Демократическія идеи и соціальное движеніе даютъ себя чувствовать. Изъ Америки пришли и новые пріемы издательства. Реклама усилилась и уличная продажа обставлена на болѣа американскій манеръ… Вечеромъ на всѣхъ бойкихъ пунктахъ Лондона разносчики расклеиваютъ вдоль тротуаровъ большіе листы, гдѣ крупѣйшими буквами напечатано оглавленіе номеровъ.
Англійскій обычай анонимности писанія и передовыхъ статей, и всякаго рода замѣтокъ, безъ подписей авторовъ, избавилъ лондонскую прессу отъ разныхъ парижскихъ неудобствъ и прежде всего не могъ ни развить, ни поддержать замашки постоянныхъ вызововъ и дуэлей. Публика привыкла иметь дѣло съ извѣстнымъ органомъ и его направленіемъ и не давала никакой потачки тщеславію безчисленныхъ писакъ, которые тычатъ вамъ въ носъ свое имя, изо дня въ день, носятся съ своимъ я. Въ ежемѣсячныхъ журнальныхъ обозрѣніяхъ и «магазинахъ» анонимность не обязательна. И вообще, въ лондонскихъ обозрѣніяхъ больше жизни, чѣмъ въ парижскихъ. Я уже говорилъ— до какой степени широко смотрятъ на свою задачу издатели и редакторы разныхъ «Reviews». Это можетъ показаться, на первыхъ порах безнринципіемъ; а въ сущности поднимаетъ уровень идей позволяетъ каждому смелее и убѣждённѣе служить своему идеалу.
Интересъ къ театру привелъ меня въ 1868 г. къ знакомству и съ лондонскими театральными рецензентами. И тутъ анонимность приноситъ добрые результаты. Нѣтъ такого кумовства, какъ въ Парижѣ. Въ матеріальномъ отношении рецензенты обставлены очень хорошо, какъ и вообше всѣ тѣ, кто успѣлъ пріобрѣсти прочную работу въ газетахъ. Изъ театральныхъ критиковъ, начинавшихъ тогда свою карьеру, я всего чаще встрѣчался съ мистеромъ Кукомъ — авторомъ довольно талантливыхъ романовъ. Онъ писалъ въ тогда еще новой газетѣ— «Pall-Mail Gazette», которая потомъ одно время редактировалась Сталомъ и окончательно перешла въ руки богатаго американца; онъ, убитый внезапной смертью своей жены, сбирался прекращать это изданіе, выходившее въ трехъ видахъ: какъ газета, какъ еженедѣльникъ и какъ обозрѣніе.
Мистеръ Стэдъ — извѣстный своими поѣздками въ Россіи и всѣмъ тѣмъ, что онъ печаталъ о русской жизни и литературѣ, въ особенности пропагандой личности, ученія и мистическихъ писаній графа Толстого — характерный продуктъ Лондона послѣднихъ десятилѣтій. Онъ выдвинулся и одно время надѣлалъ большого шума своими разоблаченіями изъ міра тайнаго разврата, прикрытаго традиціоннымъ британскимъ лицемѣріемъ. Его статьи, изданныя потомъ отдѣльной книжкой, облетѣли весь грамотный міръ. Англичане, разумѣется, морщились отъ такихъ разоблаченій, и дѣло не обошлось безъ нападокъ, инсинуацій и подозрѣний, изъ которыхъ, одако, Стэдъ вышелъ незапятнаннымъ.