Проповѣдникъ вышелъ на высокую эстраду, въ длинноватом сюртукѣ—худой, кажется, некрасивый — и начал безъ устали говорить. Голосъ у него высокій, раздающийся отчетливо во всѣхъ углах огромной залы, тонъ взвинченный и декламаторский, хотя онъ говорилъ, а не читал, и если онь предваримтельно учил свои рѣчи, то у него огромная память… Вѣроятно, та бесѣда, на которую я попалъ, была повторением многих других, если и не в подробностях, то по общему содержанию. Это все тѣ же обличенія всѣхъ безобразий и неправд современного общественнаго строя, и все тѣ же доказательства того, что счастье можетъ быть достигнуто, если разрушить ветхое социальное строеніе. Съ приемами церковного проповедника Форь развивал свои доказательства больше в вопросительной форме, впадая, разумѣется, въ безпристанныя повторения и выѣзжая все на однихъ и тѣхъ же фразахъ и возгласах о том благополучии, которое должно настать, какъ только рухнет прогнившее здание теперешняго порядка вещей. Интересно было не то, что он говорил по существу, а то — какъ вся масса слушателей подхватывала нѣкоторыя презрительные и уничтожающие формулы, опредѣления и клички, которыми онъ клеймил, все партии и все учения, начиная съ соціалистовъ. Онъ делал это не грубо и без всяких, усилій красноречия, употребляя слова и фразы, превративішяся уже между анархистами в клише. И вот эти-то клише, эти-то ходячие приговоры и клички показывали каждому свежему человеку — до какой степени рухнули теперь: всякий авторитет, всякое обаяние кого бы и чего бы то ни было принадлежащего к анти-анархической Франции. Взрывы смеха, одобрительные восклицания и гул этой архиразрывной массы, состоявшей вовсе не изъ оборванцев, давал вамъ довольно верное чувство того, чѣмъ были заседания в клубе якобинцев во время тeppoрa, съ тою конечно, разницею что тогда демагогия руководиласьь кучкой людей, требовавших рабского подчинения идеѣ революционной власти и патриотизма, как понимали его террористы. А тут власть и отечество подчинение чему бы то ни было въ существующемъ порядке вещей, сделались в полном смыслѣ смехотворными…
Форъ говорилъ с добрый часъ, мог бы, вероятно, говорить и еще нѣсколько часовъ, слушали его съ безусловнымъ сочувствіемъ. Но вотъ начались пренія. На эстраду вышелъ маленькій человѣкъ и сразу объявилъ, что онъ — «марксист-революционер стало быть сторонникъ самыхъ крайнихъ идей теперешняго французскаго соціализма. На всякой другой сходкѣ, онъ представлялъ бы собою послѣднее слово движенія, направленнаго противъ буржуазнаго строя жизни, а тутъ на него сейчасъ же посыпались, со всѣхъ сторонъ, оскорбительныя издѣвательства. Ему кричали, что всѣ социалисты-революционеры или постепеновцы — одного поля ягода, что они будущие деспоты, чиновники и сбиры, что ихъ экономическое государство— возмутительная тиранія, гораздо худшая, чѣмъ даже та, что теперь слѣдуетъ предать разрушенію.
Маленький человѣчекъ напрягался, взывалъ къ единенію, къ свободѣ слова, силился убѣдись всѣхъ въ возможности дѣйствовать сообща. Но его все такъ же плохо слушали и слова изъ пригласительнаго письма Фора: «nos disussions amples, elevées et courtoises»— въ дѣйствительности переходили въ такой же сумбуръ нетерпимости и фанатизма, какъ и на (безчисленныхъ другихъ сходкахъ и засѣданіяхъ революционно-демократическаго Парижа. По этой части анархисты нисколько не хуже какихъ бы то ни было парижанъ — рабочихъ или буржуа, разъ они попадают на сходку, гдѣ выйдетъ схватка принциповъ или интересовъ — все равно.
Одно ясно для каждаго изъ насъ: то, что проповѣдь анархии значительно подорвала влияние вожаковъ соціализма, по крайней мѣрѣ, для всехъ, кто склоненъ къ отрицанію всякаго авторитета. Но количественно радикаловъ, между буржуа, и социалистов разныхъ оттѣнковъ между увріерами, конечно, еще больше въ теперешнемъ Парижѣ, чѣмъ анархистовъ въ тѣсномъ смыслѣ слова.
На одну изъ типичныхъ сходокъ рабочихъ соціалистовъ попалъ я почти въ той же местности, гдѣ находится и salle Cerras; Есть улица, идущая въ гору, къ тому холму, на которомъ когда-то вела свою подвижническую жизнь патронесса Парижа, святая Женевьева. Она и до сихъ поръ называется Rue de la montagne S-te Genèviève. Это квартал народный, гдѣ увріеры пре обладаютъ, такъ же, какъ и въ Faubourg S-t Antoine. Сходка была въ кабачкѣ, позади котораго помѣщается довольно тѣсная зала, носящая кличку Salle Octobre. На сходку должны были приехать и два-три депутата-соціалиста, и нѣсколько муниципальныхъ совѣтниковъ, т. е. гласныхъ города Парижа. Но ихъ ждали очень долго. Явилось не особенно много народу и въ этой толпѣ одѣтыхъ въ блузы (большею частью бѣлыя) было нѣсколько человѣкъ; остальные тоже имѣли видъ болѣе буржуазный. Въ началѣ засѣданія, которое обошлось сравнительно мирно, между группами бродила какая-то старушка, одѣтая салопницей. На груди она держала папку съ листами, вынимала ихъ оттуда и предлагала желающимъ. Подошла она и ко мнѣ и протянула листокъ, говоря:
— He бойтесь, это стоитъ всего два су.
Я подумалъ сначала, что это простая газетчица, а оказалось, что она — сама авторъ. Листокъ въ восемь страницъ— написанъ на тему перваго мая и называется всемірный колоссъ». Имя писательницы — г-жа Ноэль Бертье.
Написано это въ какомъ-то апокалипсическомъ стилѣ. Тутъ является гидра буржуазнаго общества съ семью главами — Первая глава — какого-то духовнаго, вторая — Наполеона III-го третья изображаетъ божественное право, четвертая олицетворяетъ милитаризмъ, пятая архимилліонщика Ротшильда, шестая панамиста Рейнака и наконецъ седьмая Казиміра Перье — недавняго президента республики. Ей противопоставленъ титанъ — «сынъ земли», какъ называетъ старуха міръ рабочихъ — и титанъ въ энтузіазмѣ восклицаетъ:
«Первое мая, привѣтствую тебя! Ты — мое торжество! Ты — праздникъ рабочаго! Лучезарное небо, зажги твои звѣзды! Земля, возврати мнѣ твои благоуханія, зеленую тѣнь твоихъ дубравъ и безконечные продукты моего труда! Я хочу, чтобы мои дѣти были призваны на праздникъ жизни. Мое божество находится въ моемъ мозгу, его имя — право. Моя религія держится въ моемъ разумѣ; имя ея — правосудіе. Солнце, небо, даруйте мнѣ воздухъ жизни, остальное дастъ мой трудъ. Я хочу, чтобы всѣ трудились. Да исчезнетъ богатство кастъ, да исчезнетъ суетная оболочка славы — они никогда не могли дать истиннаго счастія! Я хочу управляться самъ собою, безъ бога и властелина. Да погибнетъ ложь, да погибнетъ преступленіе! Новая эра называется соціальной республикой (la Sociale)?»
«Да здравствуетъ первое мая!»
Такое восторженное воззваніе къ празднику перваго мая звучитъ уже теперь анахронизмомъ и вызываетъ улыбку. Его могъ бы сочинить и анархистъ, но онъ уже не довольствуется даже и тѣмъ, что рабочіе называютъ «la Sociale».
Нѣсколько дней спустя послѣ конференціи Себастьена Фора меня навѣстилъ извѣстный публицистъ и знатокъ Россіи — Анатоль Леруа-Больё — братъ не менѣе извѣстнаго экономиста Поля Леруа-Больё. Разговоръ нашъ сейчасъ же зашелъ какъ разъ на тему соціалистическаго движенія. Говорили мы и объ анархіи. Мой гость — какъ и его братъ — сторонникъ полной экономической свободы, и онъ долженъ былъ сознаться, что соціализмъ сдѣлалъ, въ послѣдніе годы, огромные успѣхи.
— Но развѣ вы не находите, — спросилъ я его, — что по нѣкоторымъ пунктамъ вы и всѣ тѣ, кто стоитъ за экономическое свободу— вы должны волеи-неволей подавать руку анархистамъ, потому что они, какъ и вы — враги всякой регламентации государственнаго характера и требуютъ, чтобы все шло и развивалось собственными силами?
Мой гость тихо разсмѣялся.
— Пожалуй вы правы — сказалъ онъ — и если выбирать изъ двухъ золъ, то лучше для всѣхъ пасъ, кто держится научныхъ взглядовъ на экономическія явленія — быть, въ извѣстной степени, солидарными съ анархистами во всемъ томъ, что они проповѣдуютъ противъ государственнаго соціализма, чѣмъ поддерживать ихъ враговъ.
Мнѣ показалось, что мой гость былъ не на шутку огорченъ тѣмъ, какъ расшатаны теперь, въ парижской интеллигенции тѣ принципы, которые онъ и его единомышленники считаютъ здоровыми и плодотворными. Теперь принципы классическаго экономизма кажутся чѣмъ-то похожимъ на. устарѣлыя формы литературнаго классицизма. И соціалисты и анархисты говорятъ о нихъ, какъ объ архаической ветоши; но несомнѣнно то, что для такнхъ провѣдниковъ анархии, какъ Себастьенъ Форъ, гораздо важнѣе побѣда надъ государственнымъ соціализмомъ, чѣмъ надъ экономистами, которые даже сами признаютъ себя какъ бы крайней правой того движенія, на лѣвомъ краѣ котораго водрузила свое знамя анархія.
«Но неужели — подумаетъ иной изъ моихъ читателей— въ руководящихъ классахъ теперешней Франціи, въ этомъ Парижѣ, такомъ нервномъ, воспріимчивомъ, часто великодушномъ по своимъ порывамъ и настроеніямъ, до сихъ поръ никто не принялъ участія въ судьбѣ огромной трудовой массы, обреченной на безысходную тяжелую работу, безъ обезпеченнаго куска хлѣба?
Этого нельзя сказать. Въ Парижѣ частная благотворительность— это всѣмъ извѣстно — весьма развита. Сколько однѣхъ свѣтскихъ дамъ и богатыхъ буржуазокъ занимаются посѣщеніемъ бѣдныхъ, устройствомъ приютовъ, ясель, школъ, доставленіемъ бѣднымъ дешевой или даровой пищи, а зимой топлива. Можно было бы исписать нѣсколько страницъ перечисленіемъ разныхъ обществъ, кружковъ, ассоціацій и свѣтскихъ, и духовиыхъ.
Но такая благотворительность почти всегда, или чисто внѣшняя, или же окрашена въ тенденціозный оттѣнокъ. Титулованныя дамы и богатыя буржуазки, какъ это дѣлается во всѣхъ странахъ, занимаются благотворительностью потому только, что это входитъ въ программу ихъ «порядочности». Онѣ могутъ быть сами по себѣ неглупыми и незлыми женщины, иногда искренно и довольно серьезно заботятся о своихъ бѣдныхъ, но все-таки ни одна изъ нихъ не считаетъ себя участницей: въ томъ хищническомъ строѣ общества, против, котораго возстаютъ социалисты и анархисты.
Точно также и частная благотворительность съ религіознымъ оттѣнкомъ вноситъ въ помощь бѣднымъ и обездоленнымъ духъ пропаганды или же интриги. До послѣдняго времени, въ католическихъ сферахъ Парижа относились къ требованьямъ рабочаго класса довольно таки сурово. Это шло до тѣхъ поръ, пока папа Левъ ѴIIІ не сталъ въ своихъ пастырскихъ посланіяхъ заявлять значительное сочувствіе трудовой массѣ, которая во всѣхъ христіанскихъ странахъ, болѣе или менѣе, обездолена.