Это mot, d’ordre стало проникать всюду, гдѣ духовенство находится въ рукѣ папы. И въ то же время такой взглядъ главы католичества на соціальный вопросъ показываетъ, что теперь нельзя уже, по прежнему, дѣйствовать на массу средствами религіознаго запугиванія… Папа очень хорошо распозналъ, что католическая церковь, ставъ во главѣ движенія, проникнутаго болѣе глубокимъ сознаніемъ важности соціальнаго вопроса, этимъ самымъ найдетъ новое и могущественное средство приблизиться къ народу и руководить имъ.
Можетъ быть, этотъ разсчетъ папы и не окажется особенно вѣрнымъ. Но теперь уже и въ Парижѣ, и въ другихъ городахъ Франціи, и по деревнямъ — духовенство заговорило другимъ языкомъ; а нѣкоторые священники и проповѣдники изъ монашескихъ орденовъ какъ бы дожидались только такого приказа свыше, чтобы выступить уже настоящими соціалистами, только съ религіозной подкладкой; а черезъ нихъ тронулся и тотъ слой французскаго общества, который держится традицій монархическаго клерикализма.
И вотъ въ послѣдніе годы завелись уже разные маркизы и дюки — иные строгіе католики, другіе съ оттѣнкомъ деизма— которые выступаютъ бойцами за рабочій классъ, громять буржуазное обшество, заявляютъ требованія, подъ которыми подписался бы и проповѣдникъ анархіи Себастьенъ Форъ и его единомышленники. И въ образованной парижской молодежи заметно то же движеніе. Захватило оно и нѣкоторыхъ свѣтскихъ женщинъ — аристократокъ и буржуазокъ. Теперь нисколько не странно слышать разговоры отзывающіеся соціализмомъ въ старыхъ дворянскихъ семьяхъ и въ присутствіи духовныхъ вплоть до высшихъ прелатовъ. Все дѣло сводится только къ тому: съ какого рода соціализмомъ имѣемъ мы дѣло и составляетъ ли благо трудового люда главную цѣль или служитъ только средствомъ «admajorem ecclesiae gloriam». Ho какъ бы тамъ ни было, — число враговъ буржуазнаго склада жизни все увеличивается. По множеству пунктовъ могутъ оказаться союзниками и какой-нибудь священникъ, и аристократическій молодой чело вѣкъ, воспитанный на религіозныхъ принципахъ, и атеистъ, и приверженецъ самаго крайняго анархизма. Въ данный моментъ у нихъ одинъ и тотъ же врагъ: бездушіе общества, гдѣ все основано на безпощадномъ соперничествѣ, наживѣ и себялюбіи.
Если такъ пойдетъ дѣло, то и частная благотворительность, въ двадцатомъ столѣтіи, получитъ въ Парижѣ другой характеръ, перестанетъ быть свѣтской забавой, декорумомъ или средствомъ вербовать сторонниковъ разныхъ партій или добиваться какихъ-нибудь опять-таки хищническихъ целей и домогательствъ. Но Парижъ, какъ и другіе города Франціи, въ дѣлѣ благотворительности — слишкомъ въ рукахъ центральной власти. Давнымъ давно существуетъ такъ называемая «Assistance publique» — Общественная помощь, вродѣ громаднаго Приказа Общественнаго Призрѣнія — какіе бывали у насъ въ прежнее время. Въ этомъ опять-таки сказалась склонность французовъ къ централизаціи, къ тому, чтобы поручать правительству распоряжаться, а самимъ только платить. Это— принципъ прямо противоположный тому, какой замѣчается въ народахъ германской расы — у нѣмцевъ, англичанъ и американцевъ. При такихъ порядкахъ не можетъ и усиленно развиваться дательное сочувствіе обездоленнымъ классамъ общества. Гораздо проще и удобнѣе платить столько-то и предоставлять администрадщ заботиться о бѣдныхъ и обездоленныхъ всякаго рода. Английский налогъ на бѣдныхъ происхождения общиннаго, бытового, приходскаго. Во Франціи такого побора не существуеть, какъ обязательной для всѣхъ финансовой мѣры, a «Assistance publique», какъ центральное учрежденіе, поддерживается разными источниками, въ томъ числѣ и постояннымъ значительнымъ сборомъ со всѣхъ театровъ, зрѣлищъ и увеселений.
Тѣ, кто давно уже ратуютъ противъ этого учрежденія, доказываютъ, что оно ни сколько не уменьшаетъ нищеты въ Парижѣ, а скорѣе искуственно развиваетъ особаго рода профессіональное нищенство. Бѣдные, содержимые въ разныхъ пріютахъ и богадѣльняхъ, образовали какой-то привилегированный классъ, и сколько бы «Assistant publique» ни тратила милліоновъ на ихъ призрѣніе — социальный вопросъ отъ этого не двинется ни на одинъ шагъ. Другое дѣло — всѣ тѣ больницы и госпитали, какіе въ городѣ Парижѣ принадлежатъ вѣдомству общественной помощи. Но и тутъ, сравнительно съ тѣмъ, что вы найдете въ Германіи, въ Англіи — въ столичныхъ городахъ — въ Парижѣ, многое отзывается чиновничествомъ, формализмомъ и рутиной. Зданія большею частью старыя, пропитанныя міазмами, больничные порядки подъ стать зданіямъ. Болѣе искреннее участіе, связанное всегда съ иниціативою, замѣнено чиновничьей службой. Но не нужно забывать, что помощь и больнымъ, и немощнымъ, и обѣднѣвшимъ, и нищимъ не обставлена какими-нибудь сословными отличіями, а есть общее достояніе — по крайней мѣрѣ, въ принципѣ; а на практикѣ идетъ своимъ чередомъ то же кумовство и интриганство, какимъ проникнуто и во всей Франціи, и въ Парижѣ все то, что связано съ доставленіемъ какихъ бы то ни было мѣстъ и пособій.
«Руководящіе классы» мирятся и съ тѣмъ положеніемъ, въ какое поставлены всѣ обездоленныя и отверженныя женщины.
Нигде какъ въ Парижѣ и Лондонѣ, нужда въ видѣ женской уличной продажности, такъ рѣзко не выставляется на показъ, не исключая ни Берлина, ни Вѣны, ни нашихъ столицъ. Каждый вечеръ, каждую ночь и иностранцы, и сами французы могутъ видѣть воочію одну изъ вопіющихъ язвъ того общественнаго строя, противъ котораго и соціалисты и анархисты подкапываются съ двухъ концовъ.
Правда, въ Парижѣ это зрѣлище менѣе «ужасно», чѣмъ въ Лондонѣ, и потому только, что есть полицейский надзоръ. Но развѣ надзоръ, самъ по себѣ, не составляетъ нѣчто вопиющее? Цѣлый классъ женщинъ, доведенныхъ «благоустроеннымъ» и «культурнымъ» обществомъ до нравственнаго паденія, превращается въ какихъ-то паріевъ. Всякій полицейскій агентъ можетъ арестовывать ихъ, отправлять въ участокъ и ихъ сажаютъ и держатъ взаперти сколько заблагаразсудится. Но этого мало: имъ производятъ, по ночамъ, облаву точно зачумленнымъ собакам, и разъ полиция наложила на нихъ свою лапу — онѣ попадаютъ въ разрядъ уже на вѣки зачумленныхъ, онѣ обречены офищальной властью, съ согласія всего общества на обязательную торговлю собою, обставлеыную цѣлымъ рядомъ правилъ.
He одни анархисты и соціалисты давно возмущаются такимъ узаконеннымъ безобразіемъ, подобнымъ безправіемъ живыхъ существъ, и гдѣ же? — въ демократической республикѣ, гдѣ всѣ должны быть уравнены въ правахъ.
Одинъ изъ недавнихъ министровъ публичныхъ работъ тотъ самый Ивъ Гюйо, о которомъ я уже говорилъ— считается защитникомъ буржуазныхъ экономическихъ теорій и врагомъ соціалистовъ, но онъ — когда былъ еще просто публицистомъ и газетнымъ сотрудникомъ — выступалъ безусловнымъ противникомъ этой постыдной регламентаціи женскаго паденія въ книгѣ: «La prostitution réglementée».
Ho какъ же въ дѣлѣ проституціи — и помимо вопроса о полномъ безправіи цѣлаго класса женщинъ — можетъ быть иначе, если женскій трудъ въ Париже до сихъ поръ такъ плохо оплачивается?
Быть честной работницей — да вѣдь это значитъ получать ежедневно задѣльную плату, по крайней мѣрѣ, въ три франка, А многія ли получаютъ ихъ? При дороговизне, что такое три франка въ день? Это самая мизерабельная жизнь! И эти еще— аристократки ручного труда. А масса должна или умирать съ голоду, или довольствоваться задѣльной платой въ два и полтора франка въ сутки, или идти на улицу и продавать себя.
Прошло нѣсколько десятковъ лѣтъ, какъ была напечатана извѣстная книга Жюля Симона «L’ouvrièro». И этотъ старый идеалистъ никогда не былъ защитникомъ разруши тельныхъ теорій… А тѣ цифры, какия онъ приводитъ тридцать и больше лѣтъ назадъ — до сихъ поръ еще не потеряли своей роковой убѣдительности… И надо еще удивляться тому— сколько тысячъ молодыхъ дѣвушекъ въ Парижѣ просиживаютъ, не разгибая спины, по двѣнадцати часовъ въ день, и настолько неиспорчены, что выносятъ свою безысходную долю, за которой въ перспективѣ госпиталь и богадѣльня— въ лучшемъ случаѣ!
He правда ли: если вы бывали, хоть разъ, въ Лондонѣ, вы поражались вопиющим контрастомъ между сытыми и голодными болѣе, чѣмъ гдѣ-либо, и прежде всего, чѣмъ въ Парижѣ? Да и отправляясь впервые въ Англію, вы уже, вѣроятно, не мало читали объ ужасахъ лондонскаго пролетаріата и вамъ, можетъ быть, самимъ хотѣлось поскорее увидать эти ужасы, и вы долго после того сохраняли, въ своей памяти, фигуры тѣхъ оборванцевъ — мужчинъ и женщинъ — какие вамъ попадались въ Лондонѣ, не въ однихъ только народныхъ кварталахъ, а и на самыхъ изящныхъ улицахъ и перекресткахъ британской столицы.
Словомъ, это сдѣлалось общимъ мѣстомъ и нельзя сказать, чтобы, до сихъ поръ, контрастъ этотъ не существовалъ. И въ послѣднюю мою поѣздку, такъ же, какъ и во второй половинѣ 60-хъ годовъ, я наталкивался на тѣ же картинки пролетаріата и нищенства, принимающаго на берегахъ Темзы такой своеобразный и часто мрачный, отталкивающій оттѣнокъ.
Но это только «казовый конецъ», которымъ многіе туристы злоупотребляютъ для своихъ возмущенныхъ возгласовъ. Въ Лондонѣ, какъ столицѣ міра, точно такъ же, какъ и въ Парижѣ, нищета, бросающаяся въ глаза каждому любознательному пріѣзжему — только одинъ изъ симптомовъ все того же огромнаго соціальнаго вопроса, который назрѣлъ всюду къ концу девятнадцатаго столѣтія.
И чтобы быть сколько-нибудь безпристрастнымъ, надо и по ту сторону Канала, присмотрѣться къ тому какъ стоить дѣло между руководящими классами и массой трудового люда, считающаго себя и здѣсь, и тамъ обездоленнымъ, требующаго по сю и по ту сторону Ламанша, новаго общественнаго устройства.
Руководящіе классы или, лучше сказать, высшій привилегированный классъ въ Англіи — это нѣчто гораздо болѣе осязательное и крупное, чѣмъ во Франціи. Положимъ, «le tont Londres» (какъ называютъ французскіе хроникеры въ параллель къ тому, что составляетъ «le tout Paris») — есть также смѣсь англичанъ и иностранцевъ, титулованныхъ и буржуазныхъ, дѣльцовъ и авантюристовъ, людей свободныхъ профессій и разжившихся рантье. Ho изъ этой смѣси выдѣляется классъ, пользующійся неприкосновенно своими «правами и преимуществами». Кто никогда не бывалъ въ Англии и мало читалъ о ней, тотъ не можетъ даже составить себѣ понятія о томъ — до какой степени высшее сословіе держитъ, до сихъ поръ, въ своихъ рукахъ, недвижимую собственность всей Великобританіи.