Старые военные — командиры полковъ и генералы, съ какими мнѣ случалось въ послѣдніе годы знакомиться — недовольны тѣмъ, что въ военные министры стали попадать «des pékins» — какъ оыи называютъ не военных, т.-е. по нашему «штафирки». Всѣ они были рады въ свое время паденію Фрейсине, хотя за время его управленія военнымъ министерствомъ было сдѣлано очень многое для охраны французской территоріи. Они еще менѣе должны быть довольны тѣмъ, что позднѣе военный министръ — былъ статскій; а морской — бывшій хроникеръ и водевилистъ. Но радикальная партія, попавшая во власть, боится, прежде всего, сословнаго духа; она ставить общіе интересы страны выше извѣстныхъ традицій. Ее не смущаетъ то, что во главѣ такого министерства какъ морское, можетъ стоять депутатъ изъ газетныхъ хроникеровъ.
Моряки — еще болѣе балованныя дѣти Франціи. Они ушли отъ позорныхъ испытаній сухопутной арміи въ послѣднюю войну и никогда ни въ какой: партіи не вызывали политическихъ опасеній. И въ обществѣ ихъ цѣнятъ повсюду. Въ нихъ нѣтъ той выправки, какая замѣчается въ англійскихъ и нѣмецкихъ морскихъ офицерахъ; они гораздо проще, смотрятъ скорѣе статскими по тону, манерамъ и всей своей повадкѣ не имѣютъ въ себѣ ничего исключительнаго, хотя и проникнуты очень сильно корпоративнымъ чувствомъ.
Словомъ, за время третьей республики военное сословіе едва ли не болѣе на виду во Франціи, чѣмъ ито было въ концѣ имперіи, но его политическая роль совсѣмъ другая. Теперь считается основнымъ принципомъ, что армія— только служительница республики, что ея дѣло — защищать отечество, а не интриговать и не играть въ политику, не поддерживать узурпаторов. Принципъ этотъ однако же болѣе офиціальный, чѣмъ жизненный, и увлеченіе генераломъ Буланже показало достаточно, что и въ республиканскихъ французахъ еще держится культъ военнаго героя. Если во главѣ государства и стоитъ простой депутатъ, который, какъ президентъ республики, командуетъ арміей п флотомъ, то это подчиненіе военной силы гражданскому представительству страны все-также не гарантируетъ Франціи полнаго обладанія свободой. Произойди опять взрывъ, вродѣ революціи 18-го марта 1871 г., и генералъ, командующій въ Парижѣ, долженъ будетъ исполнять приказанія правительства, даже и въ томъ случаѣ, если глава государства задумаетъ насильственный переворотъ. Но разумѣется, и честолюбцу найти теперь такую же поддержку въ арміи, какую нашелъ когда-то Наполеонъ III, будетъ труднѣе He надо забывать, что часть версальскаго войска браталась съ народомъ при возстаніи коммуны. Офицеры равнодушнѣе къ вопросамъ внутренней борьбы; но солдатская масса сдѣлалась более народомъ, чѣмъ это было четверть вѣка назадъ.
Такъ или иначе, нельзя сказать, чтобы военщина правила современной Франціей. Правитъ ею парламентское большинство; а главное — армія чиновниковъ: des plumitifs — какъ бульварные парижане презрительно называютъ гражданскій служилый классъ; терминъ, соотвѣтствующій петербургской кличкѣ „чинушъ“. Да, les plumitifs — вотъ кто держитъ все въ своихъ рукахъ. Тысячу разъ былъ правъ Тэнъ въ выводахъ книги „Les origines de la France contemporaine". Онъ достаточно показалъ, что во Франціи мѣнялись династіи и формы правленія; но не исчезалъ все тотъ же духъ чиновничьей диктатуры, которому Наполеонъ I придалъ окончательную форму. Отъ него и мы заимствовати очень многое. Да и вообще французскіе порядки внутренняго управленія сдѣлались эмблемой чего-то прямо противоположнаго духу самоуправленія, какимъ отличается Англія.
Какъ пятьдесятъ и больше лѣтъ тому назадъ, какъ и теперь безъ префекта и мэра немыслима Франція. Мѣняются только формы правленія въ Парижѣ; а чиновничій режимъ остается все тотъ же. И при Наполеонѣ III-мъ префектъ долженъ былъ заботиться, всего сильнѣе, объ интересахъ правительства и играть во внутреннюю политику. И каждый мэръ самой захолустной сельской общины назначается центральной властью, какъ это было и при Наполеонѣ І-мъ. Вездѣ всемогущая іерархія, канцелярский духъ, формалистика, а, стало-быть, и профессіональное кумовство, безконечная игра въ мелкое политиканство. И въ этой, почти вѣковой, школѣ централизмъ питался всѣми видами тщеславія и честолюбія, какіе засѣли въ натуру француза. Каждый только и мечтаетъ играть офиціальную роль, пользоваться властью, приказывать, хотя въ то же время никто не хочетъ искренно и по доброй волѣ повиноваться.
Жили вы во Францiи при Наполеонѣ III-мъ, потомъ на ѣзжали при третьей республикѣ, вплоть до вчерашняго дня — и скажите: развѣ неправда, что, по этой части, вы не находите почти никакой перемѣны къ лучшему? Стоитъ вамъ на границѣ сѣсть въ французскій вагонъ — и вы сейчасъ же въ крикѣ старшаго кондуктора; "en voiture, messieurs, en voiture!" — чувствуете, что онъ считаетъ себя начальникомъ, а васъ подчиненнымъ. Какъ прежде вы и въ Парижѣ, и въ провинціи страдали отъ формалистики, небрежности, непріятнаго тона, a то такъ и нахальства всякаго почтоваго чиновника — такъ точно и теперь. Человѣку нервному, впечатлительному просто нельзя побывать, въ любомъ французскомъ бюро, чтобы не разсердиться — до такой степени французскіе, «plumitifs» мало заботятся объ интересахъ публики; а всевозможные порядки, правила и запреты администраціи — рутинны и стѣснительны. Довольно того, что до сихъ поръ, чтобы получить въ бюро poste restante заказное письмо — надо проходить черезъ рядъ формальностей, давнымъ давно не существующихъ не только въ остальной Европѣ, но даже у насъ. Черезъ то же вы пройдете и въ любой канцеляріи, изумляясь, какъ это въ странѣ съ народомъ, по натурѣ своей общительнымъ и довольно мягкимъ, могъ сложиться такой непріятный служилый классъ.
И всѣ лѣзутъ въ чиновники. Въ странахъ съ развитымъ самоуправленіемъ, гдѣ каждому хочется добиться обезпеченнаго положенія частнымъ трудомъ къ чиновничьей службѣ относятся равнодушно и даже пренебрежительно. Но французскій буржуа тщеславенъ. Ему хочется непремѣнно, чтобы его сынъ былъ—,un monseur". Онъ отдаетъ его въ лицей и поддерживаетъ его въ университетѣ, чтобы онъ получилъ степень баккалавра или licencié, а затѣмъ отправился на поиски мѣста. Оплачивается чиновничья служба, до сихъ поръ, скудно во всѣхъ вѣдомствахъ, кромѣ нѣкоторыхъ спеціальныхъ. Повышенія также медленны. И кандидатъ правъ просидитъ на окладѣ въ двѣсти франковъ въ мѣсяцъ, десятки лѣтъ. Но онъ принадлежитъ къ администрации; за выслугу лѣт ему могутъ повѣсить крестикъ Почетнаго Легіона.
Вотъ эта красная ленточка въ демократической республикѣ— высшій символъ повальной суетности и тщеславія. Къ принципѣ, можно сказать, что нѣтъ такого француза, который бы не желалъ получить Légion d' honneur; а получить его сравнительно легче на чиновничьей службѣ, чѣмъ въ либеральной профессіи. Чиновъ во Франціи нѣтъ, какъ у насъ, но вовсе не потому, чтобы этого не желала масса французовъ. Напротивъ, будь у нихъ четырнадцать классовъ, какъ въ Россіи, чинопочитаніе навѣрно развилось бы въ поражающей степени. Титулъ— „citoyen‘‘—въ сущности, никѣмъ не употребляется въ обществѣ; онъ въ ходу только на сходкахъ крайнихъ партій и стоитъ французу имѣть хоть какое-нибудь званіе, чтобы онъ непремѣнно поставилъ его на своей визитной карточкѣ. Увлечение званіями и военными чинами во Франціи нисколько не меньше распространено, чѣмъ въ Германии; только въ свѣтской жизни оно нѣсколько болѣе ограничено, потому что у французовъ больше вкуса и такта.
Какъ тридцать лѣтъ тому назадъ, такъ и теперь — въ Парижѣ больше, чѣмъ гдѣ-либо, вы видите — какое смѣшное противорѣчіе заключается въ томъ, что, съ одной стороны, всѣ склонны быть чиновниками: командовать, распоряжаться, важничать, а съ другой стороны, публика и не лобитъ, и не уважаетъ администрацію; она можетъ быть только послушна, по привычкѣ, и парижская толпа вообще довольно покладлива; но связи между администраторами и публикой нѣтъ. И, конечно каждый изъ васъ, кто бывалъ въ Парижѣ—присутствовалъ очень часто при сценахъ различнаго рода пререканій между чиновниками и тѣми, кто приходитъ въ канцеляріи и бюро. Всегда и вездѣ чувствуется взаимное раздраженіе, обидчивость, брезгливый формализмъ или даже рѣзкость, отсутствіе довѣрія и задорное желаніе быть, во что бы то ни стало, правымъ— съ обѣихъ сторонъ.
Конечно, при республиканскомъ режимѣ и при постоянной смѣнѣ министровъ — не можетъ быть такого единства, какое было при Наполеонѣ I и III-мъ, въ механизмѣ администраціи. При второй имперіи кто дѣлался сторонникомъ бонапартизма — тоть служилъ императору съ сознаніемъ, что его положеніе болѣе обезпечено, чѣмъ это можетъ быть въ республикѣ, гдѣ министры то и дѣло соскакиваютъ съ своихъ мѣстъ. Происходитъ постоянная перетасовка префектовъ, начальниковъ отдѣльныхъ частей, всевозможныхъ «шефовъ» и «сушефовъ». Теперешній префектъ — гораздо болѣе случайный человѣкъ, чѣмъ это было при имперіи. Какой-нибудь депутатъ попадетъ въ министры и можетъ любого изъ своихъ пріятелей или знакомыхъ назначитъ префектомъ. Обыкновенно, нынѣшній префектъ по тону и пріемамъ своимъ — менѣе «чинушъ», чѣмъ прежде. Въ тѣхъ первоклассныхъ префектурахъ, гдѣ мѣстное общество живетъ бойко и гдѣ есть блестящая иностранная колонія, префектъ старается быть свѣтскимъ человѣкомъ, играть роль миротворца и поддерживать авторитетъ власти въ самыхъ мягкихъ формахъ. Прежній типъ префекта «a poigne» — почти совсѣмъ вывелся. Но какъ бы ни былъ мягокъ и пріятенъ въ обращеніи префектъ, онъ все-таки же одинъ изъ винтовъ той машины, которая держитъ Францію; въ его распоряженіи — всегда вооруженная сила. Самоуправленіе только терпится, а не представляетъ собою, какъ въ Англіи, основы всего общественнаго и государственнаго зданія.
Такъ точно, и классическій типъ мэра измѣнился послѣ второй имперіи. Правительство не можетъ уже такъ могущественно вліять на мѣстное населеніе; и теперь вовсе не рѣдкость встрѣчать и по городамъ, и по деревнямъ мэровъ, хотя и назначенныхъ министромъ внутреннихъ дѣлъ, но болѣе или менѣе фрондирующихъ правительство. И все-таки же представитель общины есть никто иной какъ чиновникъ, котораго центральная власть можетъ, въ одно мгновенiе устранить. Обратитесь вы къ нему зачѣмъ-нибудь, французъ ли вы или иностранецъ — вы нерѣдко найдете въ немъ коренныя свойства французскаго администратора: должностное важничанье, формализмъ, желаніе казаться чиновникомъ, а не земцемъ.