И по тону вашихъ собесѣдниковъ и собесѣдницъ вы чувствуете, что для нихъ исканіе истины русскаго вѣроучителя не предметъ простого любопытства, не курьезъ, а нѣчто такое, что глубоко волнуетъ ихъ, отвѣчая на чисто британскую потребность прислушиваться къ запросамъ совѣсти, искать осуществленія своихъ нравственныхъ идеаловъ.
Нашимъ языкомъ и литературой, и общественной жизнью англичане, въ общемъ, за послѣдніе годы занимались, быть можетъ, и не больше французовъ; но все это сдѣлалось тѣ политическихъ комбинацій. То, что вы теперь находите — не подкуплено въ патріотическомъ смыслѣ, тутъ ничто не пахнетъ той шумихой какая поднята была во Франціи на тему «альянса». За послѣдніе сорокъ лѣтъ, нѣсколько англичанъ составили себѣ имя своими статьями о Россіи, ея литературѣ и ея обществѣ, ѣздили къ намъ и оставались у насъ подолгу. Такими британцами были Рольстонъ, Мэккензи Уоллесъ и профессоръ Морфилль, о которыхъ я въ своемъ мѣстѣ, говорилъ подробнѣе.
Если сравнить то — какъ русскаго принимаютъ теперь во Франщи съ темъ, какой онъ пріемъ находитъ въ Англіи, даже когда онъ и рекомендованъ, то конечно, у французовъ ему покажется пріятнѣе. Съ нимъ больше будутъ носиться, говорить ему любезныхъ и льстивыхъ фразъ, но такой оселокъ врядъ ли надежный. Положимъ даже, что англичане насъ не любятъ вообще, т.-е. въ массѣ; но разспросите любого русскаго: профессора, писателя, техника, просто туриста — если только онъ желалъ, обращаясь къ англичанамъ различныхъ положеній и слоевъ общества — серьеенѣе знакомиться съ какими бы то ни было сторонами англійской жизни — и. онъ вамъ скажетъ, что нигдѣ не наталкивался на недоброжелательный отпоръ. Англичанинъ въ своемъ обхожденіи нѣсколько суховатъ, иногда чопоренъ, но въ немъ вы не чувствуете того снисходительно самодовольнаго взгляда на васъ, которымъ проникнуты и самые воспитанные свѣтскіе французы. И повѣрьте у каждаго образованнаго англичанина, каковъ бы ни былъ его тонъ, есть все-таки большее желаніе ознакомиться съ вами, какъ представителемъ другой страны, чѣмъ это мы видимъ у большинства французовъ, за исключеніемъ тѣхъ случаевъ, когда французъ отправляется «интервьювировать» васъ или ѣдетъ въ чужую страну въ качествѣ наблюдателя и корреспондента.
XV
Французское и англійское вліяніе на нашу образованность, ходъ идей, и культурную жизнь вообще. — Итоги писателя 60-хъ годовъ
Во всѣхъ главахъ я подводилъ итоги разнымъ сторонамъ жизни двухъ столицъ міра и двухъ самыхъ культурныхъ націй Европы. И здѣсь мнѣ остается, въ видѣ заключительной ноты, высказаться еще, какъ человѣку моего поколѣнія, какъ русскому писателю 60-хъ годовъ, о томъ: какую ролъ играло французское и англійское вліяніе въ исторіи развитія нашей культурности вообще, въ мірѣ идей, вкусовъ и формъ общежитія.
Въ главѣ о прессѣ я упомянулъ о той рѣчи, которую предполагалъ первоначально произнести въ одномъ изъ лондонскихъ клубовъ на тему англійскаго вліянія въ Россіи и русскаго общественнаго мнѣнія объ Англіи. Я не знаю въ какой степени англійская печать откликнулась на содержаніе этой рѣчи, появившейся въ видѣ журнальной статьи въ «Contemporary Review». Я уѣхалъ изъ Лондона какъ разъ наканунѣ ея появленія. Да и время тогда было неблагопріятное: произошелъ министерскiй кризисъ, и вся печать была слишкомъ поглощена своими домашними дѣлами. Въ Петербургѣ, по просьбѣ редакціи «Сѣвернаго Вѣстника», я изложилъ этотъ этюдъ по-русски, строго держась англійскаго подлинника. Въ нашей печати я тоже не нашелъ откликовъ. Статья не возбудила, правда, никакой полемики кромѣ одной злобной замѣтки, но не вызвала и никакихъ сочувственныхъ комментаріевъ. И я былъ бы почти въ полномъ невѣдѣніи того — какъ наша «интеллигенція» (если уже не говорить о массѣ публики) смотритъ на этотъ вопросъ, еслибъ на одномъ изъ періодическихъ петербургскихъ обѣдовъ, гдѣ собирались разъ въ мѣсяцъ выдающіеся представители разныхъ сферъ нашей умственной и общественной жизни, эта тема не была мною поставлена въ видѣ итоговъ, которые я подвелъ подъ содержаніе моего этюда. И, сверхъ ожиманія, произошли очень оживленныя пренія, изъ которыхъ я позволю себѣ сдѣлать здѣсь нѣкоторые выводы.
Оказалось во-первыхъ, что всѣ мои меньшіе годами сверстники, по литературѣ и журнализму, а также профессора, адвокаты, общественные дѣятели успѣли нѣсколько позабыть, какое вліяніе англійскія философскія и публицистическія идеи: такіе мыслители, какъ Бокль, Милль, Гербертъ Спенсеръ, Люисъ и др. имѣли на наше умственное и литературное движеніе къ 60-мъ годамъ. Только меньшинство изъ собесѣдниковъ, и притомъ принадлежащихъ къ моему поколѣнію или близкихъ къ нему, признавало значительную долю вліянія за англійскими мыслителями и писателями, сорокъ лѣтъ тому назадъ, Въ собесѣдникахъ моложе насъ, если не во всѣхъ, то въ нѣкоторыхъ, сказалось и несвободное отношеніе къ Англіи и англичанамъ вообще. И даже люди съ высшими учеными степенями, напр., по юридическимъ наукамъ, стали распространяться на довольно-таки ненаучную тему о «коварномъ Альбіонѣ» и доказывать, что англійскія идеи намъ не ко двору, что будто бы Англія, и во внутреннемъ своемъ развитіи, держалась всегда себялюбивыхъ государственныхъ инстинктовъ, забывая, что въ этой странѣ впервые личность гражданина была ограждена отъ произвола и выработаны были, для всѣхъ сторонъ внутренней гражданской культуры, твердые принципы самодѣятельности, уваженія къ достоинству человѣка и гражданина и тѣсной сплоченности всѣхъ гражданъ между собою.
Эти пренія показали мнѣ также, что большинство нашей молодой интеллигенціи воспиталось скорѣе на нѣмецкихъ и французскихъ идеяхъ — чего я никогда и не отрицалъ. Но моя задача — показать и здѣсь, въ этой заключительной главѣ, чѣмъ всѣ образованные русскіе обязаны англійскимъ и французскимъ вліяніямъ во всемъ томъ, что у насъ создалось и развилось здороаго и плодотворнаго. Я повторю и здѣсь, что англійскіе писатели, философы, ученые, публицисты, романисты, сдѣлавшіеся у насъ авторитетными — долго оставались для русской прессы, критики и публики на одной и той же высотѣ, другими словами, отношеніе къ нимъ общественнаго мнѣнія— въ нашемъ либеральномъ лагерѣ было на протяженіи всего XIX-го столѣтія — болѣе ровное, чѣмъ къ громкимъ именамъ французскимъ и нѣмецкимъ. Этот мой выводъ не оспаривался ни однимъ изъ моихъ оппонентовъ, только многимъ изъ нихъ желательно было уменьшить степень плодотворнаго вліянія англійскихъ писателей, умелыхъ и философовъ на нашу интеллигенцію. Но въ заключительномъ резюме одного изъ участниковъ въ преніяхъ — моего ближайшаго сверстника по литературной генерации — я нашелъ полное признаніе верности самыхъ существенныхъ выводовъ изъ моей статьи.
He изъ одного желанія открещиваться отъ репутаціи «галломана» говорилъ я такъ, (во многихъ главахъ о Парижѣ, о современной Франціи), о всѣхъ культурныхъ и расовыхъ недостаткахъ французской націи. Я хотѣлъ быть только объективнымъ, и если это не удалось мнѣ, то читатель, во всякомъ случаѣ, не упрекнетъ меня въ предвзятомъ отношеніи къ столицѣ міра на берегахъ Сены, гдѣ я провелъ нѣсколько лѣтъ моей молодости. Не я одинъ, между русскими, признателенъ Франціи за многое, что вошло въ нашъ умъ, что обогатило нашъ опытъ и расширило кругъ нашихъ сочувствій, стремленіи и упованій. Французы, (какъ я уже сказалъ въ одномъ мѣстѣ) вредятъ всего больше самимъ себѣ, но каковы бы ни были ихъ недостатки, и отдѣльные, и въ массѣ — судьбѣ угодно было сдѣлать ихъ страну, и главнымъ образомъ ихъ столицу, той исторической лабораторіей, гдѣ европейское человѣчество производило, производитъ и будетъ производить опыты того, что мы называемъ "эволюціей" и прогрессомъ.
И въ этомъ смыслѣ—спрошу я еще разъ — вліяло ли знакомство съ Франціей и французами на массу русскаго общества настолько, насколько можно было бы ждать этого, если взять въ соображеніе полуторавѣковое употребленіе французскаго языка, постоянное подчинены французской культурѣ, французскимъ вкусамъ, модамъ и новшествамъ всякаго рода?
И въ видѣ заключительнаго итога я опять-таки скажу, что вліяніе Франщи и французовъ въ общемъ и въ частностяхъ, на высшій слой нашего общества, было и остается до сихъ поръ болѣе отрицательнымъ, чѣмъ положительнымъ. И этому слою общества, (который не можетъ еще и теперь обойтись безъ болтовни на французскомъ языкѣ) надо, въ первую голову, позаботиться о томъ, чтобы «альянсъ» получилъ болѣе серьезное содержаніе. А для этого надо любить во Франціи и французахъ все самое цѣнное, ѣздить въ Парижъ не затѣмъ только, чтобы шататься по театрамъ, баламъ и магазинамъ, присматриваться не къ одному Парижу и не къ однимъ парижанамъ; стараться сколько-нибудь о томъ, чтобы французы изъ сношеній съ нами извлекали большее знакомство съ тѣмъ, что у насъ есть порядочнаго и цѣннаго. Но даже и въ интеллигенціи, и въ нашемъ среднемъ классѣ къ Франціи и французамъ относятся слишкомъ поверхностно; или это банальное увлеченіе чѣмъ-нибудь архимоднымъ исходящимъ изъ Парижа, или же пренебрежительное ворчанье, которое является не результатомъ близкаго знакомства, а только проявленіемъ все той же русской привычки: на все и на всѣхъ ворчать и фыркать. А теперь, послѣ манифестацій въ Кронштадтѣ, Тулонѣ и Парижѣ, средній русскій обыватель, до поры до времени, играетъ въ руку французскому шовинизму потому что это тѣшитъ его собственный не менѣе задорный и болѣе квасной патріотизмъ, и мнѣ кажется, что если взять періодъ за послѣдніе сорокъ лѣтъ, (въ которые я какъ разъ жилъ на Западѣ или ѣзжалъ туда часто), то окажется, пожалуй, что серьезнаго вліянія, (по крайней мѣрѣ, на людей моей генераціи), надо часто искать по ту, а не по сю сторону Ламанша. Что вы ни возьмете: точную науку, психологію, исторію культуры, вопросы гражданской свободы и политическаго устройства, разностороннее отраженіе въ изящной литературѣ нравовъ, упованій и стремленій — почти все это связано съ именами англійскихо великихъ ученыхъ, мыслителей и писателей, принадлежащихъ ко второй половинѣ нашего вѣка. И замѣтьте, что у насъ до сихъ поръ англійскій языкъ распространенъ гораздо меньше, чѣмъ французскій и нѣмецкій. Почти всѣ книги, которыя были для русской интеллигенціи тѣмъ, что нѣмцы называютъ epochemacnend, появились въ переводахъ на русскій языкь. To же происходило и въ 40-хъ годахъ, когда романисты Бульверъ, Тэккерей, Диккенсъ, а потомъ, къ началу 60-хъ годовъ, Джоржъ Эліотъ стали печататься въ русскихъ журналахъ. На нашихъ глазахъ, въ послѣднее десятилѣтіе ХІХ-го вѣка, мы видимъ, что и самая молодая русская публика, съ обновленнымъ интересомъ, читаетъ, въ видѣ популярныхъ изложеній, то сочиненіе Бокля, которое пятьдесятъ лѣтъ тому назадъ внесло въ сознаніе нашей читающей публики столько новаго и освѣжающаго.