— А теперь аккуратно разворачиваешься по часовой на девяносто градусов и идёшь вперёд, пока не остановлю.
Разворачиваюсь. И иду. Ровно до того момента, пока мне не велят остановиться. Насколько я помню, где-то здесь, передо мной должна быть дверь. Не та, через которую мы вошли. Другая. Я не знаю, что за ней находится. И я не ошибаюсь. Слышу, как щёлкает замок, едва уловимо скрипят петли, после чего я переступаю порог и двигаюсь дальше. Плитка под ногами на кухне — холодная. А вот в другом помещении пол заметно теплее. Уже не бездушный гранит — сдобренный лаком паркет. Определяю это с лёгкостью, потому что кажется, будто иду босиком по собственной комнате, а не неизвестно где. Впрочем, ощущение недолговечно. Ещё одна остановка. Поворот. Очередная дверь, порог которой мне необходимо переступить. И снова паркет. Но не такой. Этот — особенно тёплый.
— Пришли, — сообщает Тимур. — Слева — кресло. Сядь в него.
И в этот раз не возражаю. Само кресло оказывается мягким, тоже тёплым, хотя и кожаным, с удобным изголовьем. Более того, срабатывает какой-то механизм, меня откидывает назад. Моё вертикальное положение становится относительно горизонтальным. А сердце начинает биться всё чаще и чаще.
Господи, что же он задумал?!
Как выясняется вскоре, это намного безумнее даже того, что я успеваю себе представить. А представить себе, между прочим, я успеваю многое. Но только не…
— Сними бельё.
Далеко не просьба. Очередной приказ с его стороны. Вот только на этот раз я не спешу подчиняться. Более того, внутри всё закипает от негодования, а я тянусь к повязке. Жаль, это не особо помогает. Смоленский перехватывает моё запястье ещё до того момента, как я успеваю прикоснуться к галстуку на своих глазах. Сжимает слегка. Но всё же сжимает!
— Забыла? Ты перестаешь меня бояться, не сбегаешь и не провоцируешь меня. И только в этом случае я держу своё слово, и не прикасаюсь к тебе.
Моё негодование рассыпается в прах. В нём же хочется прикопать этого… который излишне умный и изворотливый.
— Какая удобная формулировка, — язвлю в расстройстве.
Учитывая обстоятельства, и если ещё немного подумать, Смоленский так и рабыню из меня сделает! Буду выполнять всё, что угодно, лишь бы избежать его прикосновений. Хотя, уже не уверена в том, что эти самые прикосновения — самое худшее из всего, что может быть.
С другой стороны, с чего это он взял, что я его боюсь?!
А вот ни капли!
Наверное.
По крайней мере, даже если и так, выдавать свою беззащитность перед ним не собираюсь. Обойдётся.
— Да пожалуйста, — отдёргиваю свою руку, избавляясь от чужого прикосновения и стягиваю с себя бельё, бросив то… куда-то.
Думает, мне страшно?
Как бы не так!
— Что теперь? — бросаю уже с вызовом.
— Согни ноги в коленях. Разведи их пошире. Хочу видеть тебя.
Если для того, чтобы снять с себя кружевные шорты, много смелости не надо, особенно в порыве эмоций, то вот эта часть даётся сложнее. Я шумно сглатываю, пытаясь представить себе, как же это всё будет выглядеть со стороны. Не столько саму себя, сколько мужчину, пока он наблюдает за тем, как подол моего платья задирается выше, оголяя бёдра, которые я медленно развожу в стороны, сгибая колени. Воцарившаяся следом тишина так и вовсе нервирует. А я всё больше и мучительнее теряюсь в догадках, размышляя об его реакции на содеянное мною. Впрочем, это становится не особо важным в тот момент, когда я чувствую его дыхание… между моих ног.
— Ты очень красивая, знаешь? — шепчет Смоленский.
Вроде бы вопрос. Но слышится скорее утверждением. Тихий вкрадчивый тон вызывает дрожь по коже. И непроизвольное желание прикрыться, свести, уже, наконец, ноги вместе, спрятаться от него.
Понятное дело, это он сейчас не про мою причёску и макияж говорит!
А спрятаться от него, ожидаемо, не выходит.
— Нет, — отчеканивает властным тоном брюнет, едва мои колени дёргают друг другу навстречу. — Этого недостаточно, — дополняет уже мягче, как только я замираю. — Хочу увидеть больше. Тебя. То, как ты кончишь для меня снова.
Должно быть, я определённо погорячилась, когда решила, что он просто псих или маньяк. Нет. Тут всё гораздо хуже! Но данное высказывание оставляю при себе. Сердце колотится всё быстрее и быстрее. И от непристойного распоряжения. И от осознания того, каким именно образом мне придётся его выполнить, раз уж сам мужчина ко мне не прикасается. И… я правда сделаю это? Буду ласкать себя, пока он будет смотреть? Так близко. Бесстыдно. Упиваясь осознанием своего превосходства. Наслаждаясь моей капитуляцией.
А я…
Я тоже буду. И даже больше, чем сам Смоленский. Глупо отрицать, что мне всё это противно, чуждо и мерзко. Сколь бы грязной и ненормальной я себя не ощущала. Происходящее… возбуждает. И он, и я — прекрасно осведомлены об этом. Иначе между моих ног не было бы сейчас настолько влажно. Мои пальцы слегка подрагивают, пока я веду по внутренней стороне бёдер. По стопам проносится лёгкая покалывающая судорога. Совсем не боль. По венам разливается приятное тепло. И я уже не думаю о том, на какой адово-минусовой отметке по шкале вселенского грехопадения я застреваю. Потом я буду анализировать, сожалеть, стыдиться. Сейчас… я просто наслаждаюсь. Не только собственными прикосновениями. Чужим горячим дыханием на моей коже. Каждым хрипловатым выдохом мужчины. Один за другим, я слышу их, как свои собственные.
Хотел увидеть?
Пускай смотрит…
Ведь если отбросить все предрассудки, мне это тоже нравится.
Настолько, что моя смелость быстро набирает обороты. И я уже не сдерживаю рвущиеся наружу стоны, гораздо откровеннее лаская саму себя, изредка подаваясь мужчине навстречу в древнем элементарном инстинкте. Да, прекрасно осознаю, тем самым я дразню опасного хищника. Голодного. Жадного. Не ведающего пощады. Но именно это мне и нужно. Чтобы он сорвался. Не я сама просила его подарить освобождение, которое никак не настаёт. Хотя я уже совсем близко.
— Тимур…
Очень-очень близко.
— Тимур…
Я выгибаю спину, свожу колени вместе, меня почти выворачивает от переполняющих чувств. Кажется, ещё немного, и весь мир разорвёт на звёздные осколки. Совсем как тогда, в его доме. И я сожму собой его пальцы… Не его… На этот раз свои… Или же…
— Не так, золотко, — звучит грубо, резко, недовольно. — Не закрывайся.
Я киваю. Потому что какая-то часть меня ещё помнит об этом. Но она слишком мала и далека, чтобы, помимо согласия, во мне остались хоть какие-то силы, дабы выполнить обещанное.
— Я… Я… Не… Могу… Больше… — срывается с моих уст тихим капризным хныканьем.
Правда ведь не получается. Никак не перешагну ту грань, за которой наступит долгожданное освобождение. Балансирую у самого края. И мне бы упасть с него в пропасть. Рухнуть и пропасть в той манящей тьме без дна и возможности вернуться. Но нет. Меня бьёт дрожью, почти трясёт от этой невыносимой безумного-болезненной агонии.
И я сдаюсь.
— Тимур, — зову его снова. — Пожалуйста…
Да, умоляю.
Уже не важно, насколько слабой и нуждающейся я выгляжу. Да и вообще вся реальность больше не имеет никакого смысла. Весь мир, который я знаю, перестаёт существовать, едва мужчина обхватывает за лодыжки, приподнимает, укладывая их на свои плечи, дёргает на себя. И целует. Хотя вряд ли то, что он творит, можно действительно считать заурядным поцелуем. Облизывает, ласкает языком так алчно и ненасытно, что мой рассудок окончательно испаряется. Я снова умоляю, хнычу, задыхаюсь и пропадаю, уже ничего не помня, кроме одного-единственного — его имени, которое раз за разом повторяю, словно в бреду. Нахлынувший оргазм пробирает новой степенью безумия, сокрушает. Едва ли я отдаю себе отчёт в том, насколько сильно меня всю выгибает от этого чувства. Я почти падаю с кресла. И только властный жест его ладони, опустившейся мне на живот, придавившей обратно, не позволяет оказаться на полу.
— Думаю, проблему с твоей головной болью мы решили, — звучит снисходительное над моим ухом, наряду с ощущением обжигающего дыхания у виска. — Но, чтоб уж наверняка… — не договаривает.
Эйфория, блуждающая по моему телу, ещё не испаряется до конца, а Тимур резко вторгается двумя пальцами.
— Ох…
Он поглощает мой жалкий протест, пленяя губы, вместе с тем сгибая пальцы внутри меня, растягивая, слегка надавливая ровно так, чтобы мой разум снова распрощался со мной. Обхватив ладонью моё лицо, придерживая подбородок, большим пальцем поглаживая по щеке, Тимур целует неторопливо, словно изучает, пробует на вкус, постепенно углубляя поцелуй, одновременно медленно проталкивая в меня свои пальцы. Снова и снова. Очень долго. И я понятия не имею, почему эти довольно простые прикосновения кажутся настолько чертовски эротичными, побуждающими раз за разом тянуться к нему навстречу. Едва успокоившийся ритм моего сердца вновь стучит всё чаще и чаще. Не помню, когда я умудряюсь растерять остатки своей гордости, обняв его обеими ногами за торс, цепляясь за широкие сильные плечи, прижимаясь к мужчине всем телом так максимально близко, как только удаётся.
Но он не спешит воспользоваться этим.
Всё ещё целует, удерживая моё лицо, лаская меня пальцами. Секунды превращаются в сладостно-томительную вечность. Она… Опьяняет. Обжигает. Опаляет. Разрушает. Нет меня больше. По крайней мере — той меня, какой я себя знаю. И уже я сама целую мужчину, вкладывая всю ту страсть, что губит меня. Делюсь ею с ним — делюсь всем, что только могу дать. Открыто. Бесстыдно. Забираю не меньше. Как и он сам, жадно, голодно, требовательно. Вдыхаю его выдохи, глажу массивные плечи, шею, грубую щетину, зарываюсь пальцами в его волосы, сжимаю наверняка грубо, совсем не нежно и ласково. Но ему и не нужна моя нежность или ласка. Тимур тихо рычит сквозь зубы, едва моя ладонь протискивается между нашими телами, сдавливая поверх брюк его твёрдый член.
— Не смей, — дёргается чуть назад, избавляясь от моего прикосновения, а я ещё и осмыслить не успеваю, почему он так делает, а брюнет дополняет уже мягче: — Ты слишком отзывчивая и соблазнительная, золотко. Едва ли я смогу быть таким же терпеливым.