Пальцы, сжимающие мои, сдавливают чуть крепче. И на лице стоящего напротив читается открытое сочувствие. Оно-то меня и ломает всего за какой-то треклятый миг, добавляя в душу новую порцию горечи ко всему тому, что там давно скапливается.
— А почему ты спрашиваешь? — прищуриваюсь подозрительно.
В самом деле, ну какое ему дело?
Да ещё и до моей матери, не только до моей жизни.
— Просто интересно стало, — отзывается неопределённо.
Если честно, то совсем не верится, что причина кроется в простейшем любопытстве. Всё же владелец “Атласа” — не из тех, кто в принципе делает что-нибудь просто так. Но развивать полемику на эту тему мне тоже не хочется. Высвобождаю свою руку, продолжая подъём по лестнице. И лишь по истечению пары секунд меня вдруг озаряет самая элементарная догадка.
— Тогда, в коридоре, когда Тимофей говорил о том, как я выходила из спальни отчима ночью, — снова сосредотачиваюсь на мужчине, — ты никак не отреагировал: не удивился, не спросил, как так вышло или что-нибудь в этом роде. И потом… тоже не спросил.
На его лице не остаётся ни единой эмоции. Сам Тимур будто в камень превращается. Кажется, дышать тоже перестаёт. И это куда красноречивее любой другой реакции.
— Всякое бывает. Я уже ничему не удивляюсь, — отчеканивает он ледяным тоном.
А я…
— Серьёзно? — протягиваю в полнейшем шоке. — Серьёзно считаешь, что я с ним, — и сама не верю, что произношу нечто подобное вслух, — сплю?!
В горле образуется ком. Я шумно сглатываю, наблюдая за тем, как стирается каменное выражение лица Смоленского, а в его глазах зарождается сомнение… в чьей из нас двоих адекватности, правда, пока непонятно.
— Я и мой отчим? — срывается с моих уст наряду с кривой усмешкой. — Да я лучше пойду обратно к тем троим, чем с ним буду! — указываю в сторону ворот.
Должно быть, после всего произошедшего моя истерика всё же выбирается наружу, так как ничем иным озвученное не объяснишь.
Пора, наконец, сваливать, пока ещё чего похуже не выдала!
Ан нет…
Свобода моего выбора заканчивается примерно на этом моменте.
— То есть, это неправда? — в один шаг Смоленский пересекает сразу три ступени, оказываясь рядом, угрожающе нависнув сверху.
— Разумеется, неправда!
Шумный выдох становится мне ответом. И боль, растекающаяся во встречном взоре. Она отражается во мне чем-то далёким, недосягаемым, запретным, скребёт и царапает, заставляя мой измученный разум снова и снова переваривать узнанное, делать всё новые и новые выводы. Те мне совсем не нравятся. Один другого хуже. Например:
— То есть, я мало того, что с отчимом сплю, так он меня ещё время от времени под других подкладывает? Под тебя, например, — вопросительно выгибаю бровь, сложив руки на груди. — Это ты сейчас по себе меряешь, да, Смоленский? — добавляю язвительно. — Если сам каждый день с разными развлекаешься и даже дверь при этом не запираешь, ничуть не стесняясь посторонних, а потом в их сторону вовсе не смотришь, понятное дело, ничему уже не удивляешьс… — не договариваю.
Широкая ладонь обхватывает за горло, притягивая к мужчине ближе.
— Осторожно, золотце, — доносится вкрадчивым предупреждающим шёпотом. — А то очень похоже на ревность.
И самой так кажется, если уж на то пошло.
Но не сознаваться же ему в этом?
— Чтоб ревновать кого-то, он, как минимум, должен что-нибудь значить, — бросаю горделиво, почти с вызовом.
— Вот именно, золотце, вот именно, — на свой лад интерпретирует Смоленский с самодовольным видом.
— Да ты что? — удивляюсь фальшиво. — Из нас двоих это тебя больше на мне клинит, чем меня на тебе. Не я тебя к себе в логово затаскивала, — бросаю в обвинении. — И уж точно не я подписала контракт с Фроловым за чужие красивые глаза! Так кому из нас действительно не всё равно тогда, а? — повышаю голос. — Я уже почти вижу тот день, когда тебе опять станет скучно и ты повысишь тот грёбанный процент в вашем с отчимом договоре, лишь бы только снова поразвлечься за мой счёт!
Мне абсолютно точно стоит притормозить в своей смелости ещё тогда, когда я начинаю задавать ему вопросы. Теперь… Поздно.
Его ладонь на моём горле сжимается крепче. Всего на мгновение. А в следующее — соскальзывает к затылку, запрокидывая, фиксируя голову. Тимур утыкается лбом в мой лоб, не позволяя избавиться от столь тесного контакта.
— Если не умолкнешь, это день наступит прямо сейчас, — выдаёт он хрипло и настолько тихо, что начинаю задумываться, не показалось ли.
Но нет. Это не плод моей фантазии. Так и не отпускает ведь. Смотрит на меня с таким знакомым голодом, скользит взглядом по моим губам настолько жадно, что не остаётся ни капли сомнения. Сделает.
Последнее скорее всего слишком отчётливо отпечатывается на моём лице вместе с осознанием всей мерзости исполнения чего-то подобного, потому что, едва задумываюсь об этом, хватка на моём затылке усиливается, а Тимур придвигает к себе ещё ближе, обнимая свободной рукой за талию, не оставляя ни шанса избавиться от него, словно опасается, что я сейчас сбегу.
Не сказать, что такая мысль не возникает!
— Я знаю, я не должен был прикасаться к тебе. Ни тогда, в моём доме, ни тогда, в моём ресторане. Сейчас тоже не должен. Принуждать тебя не должен. Отчимом твоим пользоваться тоже не должен был, слишком запутывается всё в итоге, — рвано выдыхает мужчина, сдавливая в объятиях на грани с болью. — Но не получается, понимаешь? Не получается, — шепчет совсем тихо, шумно втягивая в себя воздух. — Ты — как дурман. Один раз вдохнёшь и уже не дышишь другим воздухом. Я пробовал. Не выходит, — отпускает мою талию, но лишь для того, чтобы перехватить за руку. — Решил, ещё хотя бы один раз согреюсь, — укладывает обе наши ладони чуть западнее солнечного сплетения, — и всё, отпустит. Но в итоге сам себя сжёг.
Мой черёд испытывать недостаток кислорода. Сколько ни хватаю его ртом, всё недостаточно. В лёгких печёт, будто в груди бушует настоящее пламя. Ещё немного — лишь пепел от меня останется. И даже не потому, что невыносимо жарко. Просто-напросто я… отчаянно хочу ему верить. Настолько сильно, что готова обманываться чем угодно.
— Сжёг. И себя. И меня, — выдыхаю едва слышно.
Знает ли он, с какой болью мне даётся это признание?
Не уверена.
Но разве это имеет значение?
Если всего одно-единственное его прикосновение может стереть всё былое. Если удары его сердца, которые чувствую под своими пальцами, звучат громче собственных мыслей. Если…
— Одно твоё слово, золотце, — сдавливает мою ладонь крепче, отнимая от своей груди, прижимается к ней губами.
Целует мои пальцы один за другим столь томительно нежно, что у меня внутри всё плавится. Хотя…
— Ты и сюда с другой пришёл, — напоминаю о действительности больше себе, чем ему.
А то в моём личном мире слишком много розового и тающего разводится.
— Ты отказала мне хреналион раз, золотце, — привычно бессовестно ухмыляется брюнет. — И даже послала меня разочек.
— Просто ты меня пугаешь до чёртиков, — не остаюсь в долгу. — И если сейчас снова тему про процент в договоре с отчимом начнёшь, я тебе ещё раз об голову что-нибудь разобью, — добавляю в напускной суровости.
Его ухмылка становится лишь шире.
— Алиса — мой новый ассистент, — возвращается к былому Смоленский. — Я не смешиваю работу с личным. На её счёт можешь не беспокоиться, — отпускает мою руку, немного отстраняется и опускается ниже.
Даже моргнуть не успеваю, а мужчина подхватывает за бёдра, приподнимая меня выше, шагнув дальше по крыльцу.
— Иначе ты отсюда так никогда и не уйдёшь, — снисходительно поясняет свою выходку, открывая дверь.
С самым невозмутимым видом Тимур заходит в дом, затаскивая и меня. Со стороны кухни слышатся голоса, сквозь распахнутые створы балкона, ведущего на террасу, слышны голоса других гостей вечера. Я вполне закономерно напрягаюсь, инстинктивно уперев руки в широкие плечи, пытаясь оставить между нами как можно больше дистанции. Но Смоленскому плевать. Он с самым невозмутимым видом поднимается по лестнице на третий этаж.
— Ещё в прошлый раз собирался добраться до твоей спальни.
Страдальчески закатываю глаза.
— Сумасшедший!
— Упрямая коза, — беззаботно пожимает плечами… этот, который попросту псих.
— Чего-о? — возмущаюсь встречно.
— Мне повторить? — нисколько не смущается он.
Снова закатываю глаза. И вспоминаю то, от чего он меня отвлёк.
— Как ты там сказал? Не смешиваешь работу с личным, значит? — скептически хмыкаю.
— Если только это не касается тебя, золотце. С тобой… всё иначе.
— Хм…
Больше я ничего не говорю. Вплоть до момента, пока не оказываюсь за дверями своей комнаты. Тимур ставит меня на ноги. Освещение тут не включено, и я тянусь к включателю. Но мой сопровождающий не позволяет разогнать окружающую нас темноту. Ещё и дверь за нами закрывает. А всего через пару слышится звук сработавшего замка на дверной ручке.
— Если только ты правда хочешь, чтоб каждый из тех, кто внизу, заметил нас обоих тут… — поясняет негромко брюнет, отпуская мою руку.
С учётом, что часть окон выходит аккурат на середину заднего двора, а я не уверена, задёрнуты ли на стёклах портьеры, свет так и не зажигаю. Снимаю с себя чужую одежду, вручая ту владельцу, намереваясь отправиться в ванную, ведь там-то я точно останусь предоставлена самой себе. Но Тимур не обращает на мой жест никакого внимания. Пиджак с тихим шлепком падает к нашим ногам. А я оказываюсь плотно прижата к мужскому телу. Тяжёлые ладони плавно скользят по моей талии, скулу опаляет жаркое дыхание.
— Если снова собираешься сказать мне “Нет”, сейчас самое время, золотце, — доносится тихим вкрадчивым шёпотом, наряду с едва осязаемым прикосновением к моим губам. — Останови меня. Разрешаю даже в самом деле снова что-нибудь мне об голову разбить. Да посильнее. Чтоб уже вышибло, наконец.
Озвученное предложение — вероятно, лучшая перспектива из всех возможных. Это если б в моей голове оставалась хоть капля здравомыслия. Но ничего подобного во мне нет. Лишь дикая потребность… Сдаться. Даже не ему. Самой себе. И всему тому, что переполняет рассудок, планомерно и безвозвратно сводя с ума. Впрочем, я уже давно умом тронулась. Иначе бы не наслаждалась сейчас теплом его прикосновений.