В то время как в решениях мусульманских правительств на первых порах обнаружились разногласия, мнение арабов [c.399] и мусульман с самого начала было в подавляющем большинстве антизападным. “Арабский мир, – сообщал в своем репортаже один американский обозреватель после посещения Йемена, Сирии, Египта, Иордании и Саудовской Аравии три недели спустя после оккупации Кувейта, -…бурлит от возмущения действиями США. Он едва сдерживает свое ликование от того, что появился арабский лидер, настолько смелый, чтобы бросить вызов величайшей державе на земле”. Миллионы мусульман от Марокко до Китая поддержали Саддама Хусейна и “провозгласили его мусульманским героем”. Парадокс демократии выразился в “великом парадоксе этого конфликта”: поддержка Саддама Хусейна оказалась наиболее “горячей и широкой” в тех арабских странах, где проводилась открытая политика и где свобода выражений была наименее ограничена. В Марокко, Пакистане, Иордании, Индонезии и других странах массовые демонстрации осуждали Запад и таких политических лидеров, как король Хассан, Бе-назир Бхутто и Сухарто – их называли лакеями Запада. Оппозиция коалиции обнаружила себя даже в Сирии, где “граждане самых разных убеждений выступили против присутствия иностранных войск в Персидском заливе”. Семьдесят пять процентов из 100 миллионов мусульман Индии возлагали на СЩА вину за войну, и 171 миллион мусульман Индонезии “почти единодушно” был против военной акции США в Персидском заливе. В том же духе и арабские интеллектуалы выразили свою поддержку Саддаму и сформулировали замысловатые логические обоснования для того, чтобы можно было сквозь пальцы смотреть на зверство Саддама и осудить западную интервенцию.
Арабы и другие мусульмане, как правило, соглашались с тем, что Саддам Хусейн – кровавый тиран, но, проводя параллель с выражением Франклина Делано Рузвельта, “он – наш кровавый тиран”. С их точки зрения, агрессия Ирака против Кувейта была семейным делом, которое следует уладить в родственном кругу, а те, кто вмешивается в [c.400] него, прикрываясь некоей теорией международной справедливости, поступают так, чтобы защитить собственные эгоистические интересы и сохранить зависимость арабов от Запада. Арабские интеллектуалы, как сообщается в одной монографии, “презирают иракский режим и сожалеют о проявленной им жестокости, но относятся к нему с уважением за то, что он превратился в центр сопротивления главному врагу арабского мира – Западу”. Они “характеризуют арабский мир как противоположность Западу”. “То, что совершил Саддам, плохо, – сказал один палестинский профессор, – но мы не можем вменять в вину Ираку то, что он противостоит военному вмешательству Запада”. Мусульмане на Западе и во всем мире осуждают присутствие немусульманских войск в Саудовской Аравии и проистекающее из этого “осквернение” мусульманских святынь. Господствующее мнение таково: совершив агрессию, Саддам поступил плохо, а Запад поступил еще хуже, начав интервенцию, поэтому Саддам прав, что борется с Западом, и мы правы, поддерживая его. Точно так же, как и основные участники других войн, происходящих по линиям разломов, Саддам Хусейн отождествил свой прежде безусловно светский режим с идеей, которая имеет самое широкое распространение, – с исламом. Учитывая U-образное распределение идентичностей в мусульманском мире, другой реальной альтернативы у Саддама не было. То, что выбор пал на ислам, а не на арабский национализм или на неопределенное антизападничество “третьего мира”, по наблюдению одного египетского комментатора, “является свидетельством ценности ислама как политической идеологии, способной мобилизовать широкие массы”. Хотя Саудовская Аравия является куда бо-лее строгим ревнителем всего мусульманского в повседневной жизни и в общественных институтах, чем большинство мусульманских стран, за исключением, возможно, Ирана и Судана, и хотя она финансирует исламские организации во всем мире, ни одно исламское движение ни в одной стране [c.401] не поддержало западную коалицию против Ирака, и, по существу, все они выступили против вмешательства Запада.
Для мусульман война, таким образом, в скором времени превратилась в войну между цивилизациями, в которой на кону оказалась святость ислама. Группы исламских фундаменталистов из Египта, Сирии, Иордании, Пакистана, Малайзии, Афганистана, Судана и других стран осудили ее как войну, которая направлена против “ислама и его цивилизации” и которую ведет альянс “крестоносцев и сионистов”, и провозгласили свою поддержку Ираку перед лицом “военной и экономической агрессии против его народа”. Осенью 1990 года Сафар аль-Хавали, декан Исламского колледжа в Мекке, заявил, что это не “война мира против Ирака. Это война Запада против ислама”; магнитофонная пленка с его заявлением имела широкое хождение в Саудовской Аравии. В сходных выражениях король Иордании Хусейн утверждал, что это “война против всех арабов и против всех мусульман, а не против одного Ирака”. Кроме того, как подчеркивала Фатима Мернисси, частые высокопарные обращения президента Буша к Богу от имени США только утвердили арабов во мнении, что это “религиозная война”; к тому же, замечания Буша о “расчетливых, корыстных нападениях доисламских орд седьмого века и о более поздних крестовых походах христиан” попахивали расизмом. В свою очередь, доводы в подтверждение того, что эта война – крестовый поход, инспирированный заговором Запада и сионистов, служили оправданием для объявления в ответ джихада.
Отношение мусульман к этой войне как к войне Запада против ислама способствовало ослаблению или временному прекращению конфликтов внутри мусульманского мира. Прежние разногласия между мусульманами утратили свою значимость рядом с важнейшим спором между исламом и Западом. В ходе войны мусульманские правительства и группировки последовательно дистанциировались от Запада. Подобно своей афганской предшественнице, война в [c.402] Персидском заливе примирила мусульман, которые раньше подчас готовы были вцепиться друг другу в глотку: арабских антиклерикалов, националистов и фундаменталистов; иорданское правительство и палестинцев; ООП и “Хамас”; Иран и Ирак; оппозиционные партии и правительства вообще. “Эти баасисты в Ираке, – обронил Сафар аль-Хавали, – наши враги всего на несколько часов, а Рим – наш враг до дня Страшного суда”. Эта война также положила начало процессу примирения между Ираком и Ираном. Иранские шиитские лидеры осудили интервенцию Запада и призвали к джихаду. Иранское правительство дистанци-ировалось от мер, направленных против его бывшего врага, и после войны отношения между двумя режимами постепенно стали улучшаться.
Внешний враг также ослабляет конфликт и внутри страны. Как сообщалось, в январе 1991 года, например, Пакистан “охватила антизападная полемика”, которая примирила, пусть и ненадолго, страну. “Пакистан никогда не был настолько един. В южной провинции Синд, где коренные синдхи и иммигранты из Индии убивали друг друга на протяжении пяти лет, люди, стоявшие по разные стороны конфликта, рука об руку участвовали в демонстрациях против американцев. В ультраконсервативных племенных районах Северо-Западной Пограничной провинции даже женщины в знак протеста вышли на улицы, причем часто подобное происходило в местах, где люди никогда не собирались вместе для чего бы то ни было, разве только на пятничную молитву”.
По мере того как общественное мнение все в большей степени склонялось к неприятию войны, правительства, которые вначале присоединились к коалиции, либо, сменив курс, шли на попятную, либо погружались в разногласия, либо измышляли сложные объяснения своим действиям. Лидеры, которые, подобно Хафезу Асаду, выделили для коалиции войска, теперь утверждали, что их солдаты – противовес западной армии и со временем сменят последнюю [c.403] в Саудовской Аравии и что эти контингенты в любой случае имели задачей только оборону святых мест. В Турции и Пакистане высшие военные лидеры публично денонсировали договоренности правительств об участии в коалиции. Египетское и сирийское правительства, которые выделили большую часть войск, в достаточной мере контролировали обстановку внутри своих стран и имели достаточно средств для подавления оппозиции, а потому могли пренебречь антизападными выступлениями. Правительства в других, несколько более открытых мусульманских странах под нажимом общественности вынужденно отошли от Запада и выбрали курс, который мало-помалу становился антизападным. В Магрибе “всплеск поддержки Ирака” был “одной из самых больших неожиданностей войны”. Общественное мнение в Тунисе носило решительно антизападный характер, и президент Бен-Али поспешил осудить западное вторжение. Правительство Марокко первоначально заявило о выделении коалиции воинского контингента в 1500 человек, но потом, когда активизировались антизападные группировки, также поддержало Ирак. В Алжире проиракская демонстрация численностью в 400.000 человек вынудила президента Бенджедида, который вначале склонялся на сторону Запада, изменить свою позицию, осудить Запад и заявить, что “Алжир встанет на сторону братского Ирака”. В августе 1990 года три правительства стран Магриба проголосовали в Лиге арабских государств за осуждение Ирака. Осенью, откликаясь на широкие народные выступления, они проголосовали за предложение осудить американское вторжение.
Военные усилия Запада также получили незначительную поддержку со стороны народов, принадлежащих к цивилизациям не-западным, не-мусульманским. Согласно анкетному опросу населения в январе 1991 года 53% японцев выступали против войны, а 25% поддерживали ее. Индусы разделились поровну: одна половина винила Саддама Хусейна, другая половина возлагала на Джорджа Буша