Я живу и работаю в Карелии. Мне 25 лет. Мои дедушка и дядя пропали без вести во время боев на Карельском перешейке. Для моей бабушки могила ее мужа и сына — любая братская, любой монумент, обелиск.
Я преклоняюсь перед людьми, которые жили в то время. О. С. Пупка, учительница, Карельская АССР, п. Чупа».
«У меня, родившейся в 1953 году, нет сил спокойно смотреть киноэпопею и сдерживать невольно набегающие слезы. Это очень нужный фильм не только для тех, кто пережил войну, но и для тех, кто родился после нее. Каждый раз после просмотра очередной серии киноэпопеи вступаешь в спор со своей совестью, а правильно ли ты живешь на свете, ведь столько людей отдали свою жизнь за мой сегодняшний мирный день. И сама себе отвечаю, что живу правильно, но все же еще очень мало сделала для того, чтобы людям поколения войны сказать, что достойна памяти погибших и уважения живых. С глубоким уважением Надежда Войтович, г. Североморск Мурманской области».
Фильм будит и память, и совесть. Об этом пишут многие молодые люди, для которых война уже история. Тем дороже память их о прошлом, уже не личная, а гражданская память, охраняющая верность заветам отцов и матерей,— память-верность, а значит, и память-надежда.
Но как же быть с просьбами? Как сделать так, чтобы дедушка-пулеметчик остановился и застыл между двух белых берез? Писем, в которых зрители узнали своих павших родных и близких — или им показалось, что они узнали их,— оказалось более двухсот.
За время своего существования Центральной студии документальных фильмов еще не приходилось иметь дело с подобными просьбами. Вначале студия отвечала всем тепло, но малоутешительно.
И помочь взялся — кто бы вы думали? — один из фронтовых кинооператоров, Алексей Алексеевич Лебедев. Переснятые со старых кинолент фотографии будут вывешены на стенах в избах и домах или заветно храниться в семейных альбомах. И до конца дней они будут напоминать о юности, о верности и о том, как надо любить свою единственную Родину.
1979 г
Глава 16. Верность
Мы снова шли через те же города, но уже входили в них с востока и выходили на запад. И возвращение каждого города было праздником, счастьем. Что там город — захолустная станция, село, одинокая уцелевшая изба, да просто пядь выжженной земли, где нет ни былинки, и она, взятая с кровью, была дорога нам. Шел июль, а год был — сорок четвертый. Солдаты спрашивали командиров об одном и том же, о главном: скоро ли граница? Скоро ли?..
1944 год. 21 июля. Из письма Рузвельта Сталину: «Стремительность наступления Ваших армий изумительна…»
24 июля. Из послания Черчилля: «…Разрешите мне выразить сердечные поздравления в связи с неотразимым наступлением советских армий, а также в связи с победами огромной важности, которые Вы одержали».
28 июля. Из сообщений Совинформбюро: «…наши войска ворвались в город и после ожесточенных уличных боев овладели им. Противник потерял убитыми свыше 3000 солдат и офицеров. Подбито и сожжено 27 немецких танков и самоходных орудий. Захвачено 6 паровозов, 240 вагонов с боеприпасами, эшелон с продовольствием и 30 цистерн с бензином… Наши войска окружили три дивизии немцев».
Окружали мы прежде и побольше дивизий, и города освобождали покрупнее, и бои были куда кровопролитнее.
Но город-то был — Брест!
Последняя пядь родной земли, здесь обрушилась, опрокинулась на нас самая чудовищная из всех мировых войн.
Когда началась наша победа, когда под Курском, середина войны, ее вершина, ее пик, мы нанесли самое тяжелое поражение фашистам и война повернула вспять? Или когда остановили врага под Москвой? Нет, раньше, намного раньше. Когда в жарком, пыльном июле сорок четвертого года советские войска вступили в крепостные развалины, они уже поросли бурьяном, те стены, что уцелели, были как пчелиные соты — от осколков и пуль; среди руин, в подвалах открылись выцарапанные на стене предсмертные слова:
«Мы еще вернемся».
В этот субботний день четырнадцатилетняя Валя Сачковская вместе с подружкой Нюрой Кижеватовой успела посмотреть сразу три фильма. Ночь была лунная, вернувшись домой, она еще читала до двух ночи.
А Алику Бобкову было пять лет, он помнит, как отец возвращается под вечер домой, локти в сторону и на могучих руках повисли ребятишки чуть не со всего двора. Заснул как заснул. Как всегда.
В нескольких сотнях метров от них, по ту сторону, шла другая жизнь. 45-я немецкая пехотная дивизия — любимица Гитлера, она первой вошла в горящую Варшаву, она вошла в побежденный Париж — готовилась опрокинуть маленький гарнизон. Из воспоминаний пастора дивизии Рудольфа Гшепфа: «…и на этот раз в течение нескольких дней происходили богослужения: последнее еще 21 июня вечером в 20.00 в лесном лагере».
С именем бога они и перешли границу.
В первые секунды, когда взметнулась к небу земля, даже взрослые были в замешательстве, что говорить о детях. Валя Сачковская, увидев в окно, что кругом все горит, спросила: «Это гроза?» Отец сказал: «Отойди от окна, это — война». А Алика Бобкова отец успокоил: «Не бойся, это Ворошилов на танке едет».
И Валин отец — дирижер музыкантского взвода, и отец Алика — командир роты погибли в первые же минуты войны.
Мы знаем, как они все сражались. Полковой комиссар Фомин запретил оставлять последний патрон для себя: «И последний — для фашистов. А умереть сможем и в рукопашной».
Неповторимы судьбы. В субботу 21 июня Фомин отправился на вокзал, чтобы уехать из Бреста к родным, но не достал билет и вернулся в крепость. Начальник госпиталя Бабкин, наоборот, лишь два дня назад приехал в Брест — служить. Бабкин погиб в рукопашной. А Фомина фашисты вывели за крепостные стены и там расстреляли.
Уже пал Минск, а маленький гарнизон старой крепости сражался. Уже пал Смоленск, а бои в крепости еще продолжались. Уже фашистские самолеты полетели бомбить Москву, а майор Гаврилов, последний, еще отстреливался. Это ведь не легенда, это правда, что его бессознательного, почти неживого фашисты торжественно пронесли перед строем, его приказано было вылечить и на него, как на чудо, ходили смотреть в госпиталь гитлеровские солдаты и офицеры.
Так сражались, а смерть искали, действительно, не в последнем патроне. Бросались на камни с башен… И даже, оказавшись в плену, искали достойную гибель.
Капитана Владимира Шабловского вели в колонне военнопленных. С ними шли женщины, дети, жена Шабловского несла на руках младших девочек — годовалую Светлану и двухлетнюю Наташу, еще двое держались за ее подол — Таня, семи лет, и Рая — восьми лет. Шабловский, оттолкнув конвоира, крикнул: «За мной!» — и бросился с моста в воду, солдаты кинулись за ним. Конечно, их перестреляли.
Подробности их подвигов открылись далеко не сразу. Первым обнаружили и опознали под развалинами крепости тело лейтенанта Алексея Наганова. Это было в 1949 году. Его имя установили только по сохранившемуся комсомольскому билету. Пистолет был на боевом взводе, и в нем еще три патрона.
Беременную жену Наганова вместе с другими женщинами и детьми уводили из крепости в колонне пленных. Когда немцы стали избивать одну из женщин, на ее защиту кинулась Валя Сачковская. Фашисты не пристрелили девочку — отправили ее в крепость с ультиматумом сдаться. Без белого флага, сквозь ад девочка пробралась к своим. Кижеватов, начальник погранзаставы, сказал ей: «Возвращайся и передай: мы принимали присягу». Валя обратно идти отказалась: лучше погибнуть в крепости.
…Мы идем по сегодняшней крепости, заведующая отделом музея Татьяна Михайловна Ходцева ведет группу экскурсантов, и в этой группе — Валя Сачковская… Ходцева рассказывает о первых минутах войны, просит:
— Ну, Валюша, веди нас к себе домой.
Мы идем к Тереспольской башне, Валя показывает разбитую крепостную стену, распахнутую, без стекол раму окна: здесь она жила. А здесь, из этого подвала, увидела самых первых гитлеровцев, которые входили в крепость. Они шли парадным маршем.
— До этого ведь была страшная бомбежка, обстрел, ну, они, наверное, думали, что уже в живых никого нет. Уже было светло, часов, может, шесть…
А вот подвал, куда она, маленький парламентер, пришла к своим и где был ее последний бой.
— Самое страшное — не было воды. Кругом реки, каналы, но немцы нас отрезали. Раны у бойцов гноились, мы с Нюрой Кижеватовой очищали их от червей. А за водой приказа идти не было: это верная смерть. Чаще всего пробирались к реке ребята — Петя Клыпа, Коля Новиков, они были воспитанниками музыкантского взвода у моего отца. Тяжелораненым и детям давали два глотка воды в сутки, легкораненым смачивали губы. Остальная вода шла для пулеметов… А вот здесь мы складывали трупы. Штабеля. Несколько раз немцы предлагали по радио сдаться, обещали жизнь. Потом, когда заводили пластинки, тогда мы, правда, плакали, особенно когда слушали «Катюшу»… А потом Андрей Митрофанович Кижеватов собрал нас, женщин и детей, и сказал: все, защищать вас больше нечем, уходите… Женщины, и жена Кижеватова, стали просить пристрелить их, но он уговорил: может, хоть несколько человек из вас в живых останутся, о нас тогда расскажете… И жену Кижеватова, и трех его детей, в том числе и Нюру, подружку мою, немцы потом расстреляли…
Рассказ свой Валентина Ивановна Сачковская несколько раз прерывала, Ходцева, положив ей руку па плечо, успокаивала.
Никакой присяги в начале войны Валя не принимала, но свое отвоевала, она ушла потом в партизанский отряд. У нее — боевой орден Красной Звезды и десять медалей.
9 мая 1945 года закончилась война, а через три дня она стала совершеннолетней.
А потом мы бродили по крепости с Раей Шабловской.
— Да,— говорила она,— в подвалах замачивали белье в корытах, нам потом эту воду приходилось пить.
Мы как раз проходили мимо скульптуры: солдат ползет к реке с каской в руках — зачерпнуть волы. Видно, что не доползет. Лет десять назад я впервые увидел этого солдата, тогда в каске у него была… вода. Видимо, накануне прошел сильный дождь.