Впрочем, из всего этого следовало, что он, по меньшей мере, проявляет неосмотрительность, отправляя ее туда.
– Я не хочу ехать, – солгала она. – У меня много дел по хозяйству в замке.
Одеяло приглушило голос Барта, но слова различались отчетливо.
– Не глупи, – сказал супруг Марджери. – Давай, езжай.
Верная жена должна слушаться мужа.
Она велела оседлать свою лучшую лошадь, высокую и крепкую кобылу по кличке Бурка. Потом позвала компаньонку и стражника, которые обычно ее сопровождали; этих двоих вполне достаточно, чтобы уберечь супругу графа от неприятностей. Переоделась, накинула длинный синий плащ, перехваченный у горла алым платком, надела шляпу, чтобы волосы не запылились. Это просто дорожный наряд, твердила она себе, и не ее вина, что цвета ей к лицу, а в шляпе она выглядит привлекательнее.
Она поцеловала сынишку, свистнула своего пса Мика, обожавшего прогулки, и тронулась в путь.
Стоял чудесный весенний день, и Марджери велела себе успокоиться и наслаждаться солнцем и свежим воздухом. Ей двадцать семь лет, она графиня, пригожая, богатая и в добром здравии. Уж если она несчастлива, кто тогда счастлив?
В придорожном постоялом дворе она выпила кружку эля и съела кусок сыра. Мик, без устали прыгавший и сновавший вокруг, напился из пруда. Охранник подкормил каждую лошадь пригоршней овса.
До Уигли добрались ближе к полудню. Деревня была богатой; часть земли возделывалась по старинке, наделами на открытых полях[70], часть же находилась в личном пользовании земледельцев. Быстрая речка вращала колесо старой водяной мельницы для валки сукна – мельницы Мерфина, как ее называли. Посреди деревни возвышалась церковь, рядом ютились приземистый господский дом и таверна. Нед ждал в таверне.
– А где Барт? – спросил он, завидев Марджери.
– Захворал.
Нед явно удивился, потом расплылся в довольной улыбке, потом нахмурился; эти выражения на его лице быстро сменяли друг друга, пока он осмыслял услышанное. Марджери понимала, что его беспокоит. Она сама испытывала немалое желание поддаться искушению.
– Надеюсь, ничего серьезного?
– Нет, это хворь, которой страдают мужчины, когда слишком много пьют.
– А-а.
– Он прислал меня, на замену. – Марджери потупилась с притворной скромностью.
Нед усмехнулся.
– По мне, так гораздо лучше.
– Ну что, поехали?
– Ты не хочешь что-нибудь съесть или выпить?
Прежде всего Марджери не хотелось торчать в душном помещении, где на нее станет пялиться с полдюжины крестьян.
– Я не устала.
Они двинулись по тропе между зелеными посевами пшеницы и ячменя.
– Поселишься в господском доме? – спросила Марджери.
– Нет. Мне слишком дорог наш дом в Кингсбридже. Буду останавливаться здесь на ночь-другую, если приеду по делам.
Марджери вдруг представилось, как она прокрадывается среди ночи в дом Неда, и она поспешила отогнать эти непристойные мысли.
Показался лес. Речка, крутившая колесо мельницы, также отмечала границу Уигли; земли на другом берегу уже принадлежали графу. Проехав с милю вдоль реки, они добрались до спорного участка. Марджери сразу сообразила, что тут произошло. Некий крестьянин – то ли сметливее прочих, то ли более жадный, а может, все вместе – вырубил лес на графском берегу реки и уже пустил пастись овец на успевшей прорасти редкой траве.
– Чуть дальше лежит та земля, которую я предложил Барту, – сказал Нед.
Марджери посмотрела туда, куда он указывал. Ближний берег густо порос деревьями. Осмотревшись, путники спешились и завели лошадей в лес. Марджери углядела несколько крепких дубов, из которых получится отличная древесина. Тропа вывела на чудесную полянку на берегу реки, поросшую дикими цветами.
– Не вижу повода для Барта отказываться, – проговорила Марджери. – По-моему, сделка очень выгодная.
– Отлично. Передохнем?
Предложение было весьма заманчивым.
– Давай, – легко согласилась она.
Они привязали лошадей там, где трава была погуще.
– Можно послать твоих людей в таверну за едой.
– Верно. – Марджери повернулась к своей маленькой свите. – Вы двое, возвращайтесь в деревню. Ступайте пешком, пусть лошади отдохнут. Принесите кувшин эля и холодной ветчины с хлебом. На всех, разумеется.
Компаньонка и охранник исчезли в лесу.
Марджери опустилась на траву у воды. Нед прилег рядом. В лесу было тихо, разве что журчала река да шевелил листву слабый ветерок. Набегавшийся Мик тоже улегся и закрыл глаза. Если кто появится, пес предупредит заранее.
– Нед… – Марджери запнулась. – Я знаю, что ты сделал для отца Пола.
Уиллард приподнял бровь.
– Новости расходятся быстро.
– Хотела тебя поблагодарить.
– Это ты носишь им облатки? – От такого вопроса Марджери растерялась, но Нед тут же прибавил: – Прости. Подробности мне не нужны.
– Ровно до тех пор, пока ты уверен, что я не злоумышляю против королевы Елизаветы, верно? – Марджери решила убедиться, что он понимает все правильно. – Она – наша законная правительница. Я могу ломать голову, почему Господу было угодно возвести на трон еретичку, но не мне оспаривать Его выбор.
Нед, по-прежнему лежа на траве, посмотрел на Марджери снизу вверх и улыбнулся.
– Очень рад это слышать.
И коснулся ее руки.
Она смотрела в его доброе, умное лицо. В его глазах она увидела тоску – столь горькую и давнюю, что эта тоска могла бы разбить ей сердце. Никто другой никогда не испытывал к ней схожих чувств, это она знала наверняка. В тот миг ей показалось, что отвергать его тоску, его страсть будет страшнейшим из грехов. Она медленно наклонилась и поцеловала его в губы.
Она зажмурилась – и целиком отдалась любви, что внезапно окружила ее, охватила, заполнила душу, как кровь заполняет жилы. Она грезила об этом с тех самых пор, когда они с Недом целовались в последний раз, а сейчас вдобавок, после долгого ожидания, поцелуй был еще слаще. Марджери закусила его нижнюю губу, приподняла верхнюю кончиком своего языка, протолкнула язык глубже… Она словно не могла насытиться.
Нед обнял ее за плечи, мягко потянул на себя, и она в следующее мгновение очутилась на нем, легла сверху, прижимаясь всем телом. Через все юбки она отчетливо ощущала его возбуждение. Испугавшись, что сделала ему больно, она было приподнялась, но Нед снова прижал ее к себе. Марджери не шевелилась, блаженствуя от близости, в которой они будто сливались друг с другом. Мнилось, что в целом мире нет никого и ничего, кроме них двоих, ничего, кроме этого слияния их тел.
Но и такое слияние показалось ей слишком малым – как и все, что они делали. Хотелось большего, прямо сейчас. Она встала на колени, раздвинула Неду колени и развязала шнур на штанах, выпуская наружу его член. Несмело погладила, подула на завитки золотистых волос, нагнулась ниже и поцеловала. Нед дернулся и застонал от удовольствия.
Сдерживаться больше не было сил. Она приподняла юбки, привстала над его телом, потом опустилась, направляя член внутрь себя. Внизу все было мокрым, и член легко проскользнул, куда нужно. Марджери подалась вперед и снова поцеловала Неда, а потом они долго наслаждались друг другом, и ей хотелось, чтобы это никогда не кончалось.
А затем и он захотел большего. Перекатил ее на спину, не размыкая объятий. Она широко раздвинула ноги и приподняла колени, будто упрашивая его проникать все глубже, заполнить ее целиком. Нед задрожал, ощущая приближение мига блаженства. Она заглянула ему в глаза, приговаривая: «Нед… Нед… Нед». Он содрогнулся, и она почувствовала, как изливается семя; это окончательно ее освободило, и она вдруг испытала такое счастье, которого не знала много-много лет.
Ролло Фицджеральд скорее умер бы, чем отрекся от своей веры. Он не признавал никаких примирений, никаких соглашений. Католическая церковь права, все ее соперники – еретики. Это не подлежало сомнению, и Господь не пощадит тех, кто смеет отрицать истину. Человек держит душу в руке, точно жемчужину; стоит уронить ее в море, эту жемчужину никогда больше не найти.
Ему не хотелось верить в то, что Елизавета Тюдор, эта незаконнорожденная королева, правит Англией уже двенадцать лет. Да, она даровала людям какое-то количество религиозных свобод, но, как ни удивительно, ее правление, основанное на пресловутой веротерпимости, до сих пор продолжалось. Графы-католики не сумели ее свергнуть, а другие государи Европы все мешкали, будто всерьез принимая ее притворство и разговоры, что однажды она может выйти замуж за доброго католика. До чего же противно! Пожалуй, не будь такие мысли святотатством, Ролло подумал бы, что Господь Бог заснул и забыл о Своих чадах.
Но в мае 1570 года все изменилось – не только для Ролло, но для Англии как таковой.
Ролло узнал новости за завтраком в Прайори-гейт. За столом они сидели втроем – сам Ролло, его матушка и сестра. Марджери надолго задержалась в Кингсбридже, ухаживая за прихворнувшей матерью. Сейчас леди Джейн как будто пошла на поправку и даже вышла к завтраку, но Марджери словно вовсе не торопилась домой. Вошла служанка Пегги и подала Ролло письмо – мол, нарочный привез из Лондона. Ролло посмотрел на плотный лист бумаги, сложенный углами к середине и залитый кляксой красного воска с оттиском печати Фицджеральдов. Он узнал почерк Дэйви Миллера, делового представителя семьи в Лондоне.
Обыкновенно в письмах Дэйви говорилось о ценах на шерсть, но это письмо сильно отличалось. Папа римский, писал Миллер, издал особый указ, или буллу, как говорили в Риме. Эти указы по понятным причинам не получили широкого хождения в Англии. Раньше Ролло только слышал о них, но теперь, если верить Дэйви, какой-то смельчак приколотил копию буллы к воротам дворца епископа Лондонского, и все желающие и сведущие в грамоте смогли прочитать. Далее Дэйви коротко пересказывал содержание буллы.
Ролло не удержался от изумленного возгласа.
Папа Пий Пятый отлучил королеву Елизавету от церкви.