было, шкиперы просто заранее учитывали, что часть матросов погибнет в плавании, – не в бою, а от лихорадки, которая часто донимала мореходов. Однако Барни решил иначе: ему казалось, что люди скорее начнут хворать там, где они вынуждены ютиться вместе большими компаниями, и, к своему удовольствию, он установил опытным путем, что куда надежнее иметь меньше матросов, но обеспечить чистоту на корабле. Еще он загрузил в трюм живых коров и бочонки с яблоками и грушами, чтобы люди питались свежей едой; этому он научился у королевского капера[77] сэра Джона Хоукинса. А если люди все же умирали, несмотря на все принятые предосторожности, он заменял их новобранцами, которых всегда находилось в избытке в портовых городах; вот почему теперь на борту «Элис» было три темнокожих африканца, зачисленных в команду в Агадире.
Ближе к вечеру он отправил на берег лодку с разведывательной партией. Матросы закупились у местных курами и ананасами, а еще отскребли дочиста корабельные питьевые бочонки и наполнили их доверху чистой водой из ручья, протекавшего через городок. Разведка донесла, что местные принялись жадно потирать руки, когда услышали о грузе «Элис» – ножницах и ножах из толедской стали, мотках отличной голландской пряжи, шляпах, обуви и перчатках; ничего подобного на карибских берегах не производили, потому эти товары считались здесь весьма ценными.
Барни так и подмывало самому сойти на сушу и отправиться на поиски Беллы. За время долгого плавания через океан смутные воспоминания об этой красавице переросли в неутолимую тоску. Но он заставил себя успокоиться, поскольку понятия не имел, чего ожидать. Будет недостойно шкипера вламываться к полузнакомым людям и нарушать домашний уют. Когда он вынужденно покидал Испаньолу, Белла была молода и прекрасна, а значит, с тех пор вполне могла выйти замуж. С другой стороны, у нее имелось собственное дело, приносившее солидный доход, то есть ей не требовался мужчина, способный стать опорой в жизни. Барни отчасти надеялся, что Белла не пожелала жертвовать своей независимостью ради замужества; насколько он помнил, подобное упорство было вполне в ее характере.
Решено: он сойдет на берег как старый знакомый. Так он сумеет справиться с любыми новостями. Если она все-таки замужем, он постарается скрыть свое разочарование, пожмет счастливчику руку и поздравит с удачным выбором. А если она одна и одинока – Господи, пусть так и будет! – он ее обнимет и все станет как прежде.
Утром Барни надел зеленый камзол с золотыми пуговицами. В этом камзоле у него был парадный вид, а пола скрывала кинжал, висевший на поясе – точнее, не то чтобы скрывала, но делала менее заметным.
Затем Барни и Джонатан Гринленд сошли на берег, дабы повидать градоначальника.
Городишко слегка вырос в размерах, но в остальном ничуть за минувшие годы не изменился. Местные пялились на моряков, когда те пересекали площадь, как было и девять лет назад. Вполне возможно, сами зеваки были теми же самыми людьми, что и тогда. Барни косился на них, высматривая красавицу африканку с голубыми глазами. Увы, той нигде не наблюдалось.
В прохладе дворца им пришлось ожидать приема ровно столько, сколько, по-видимому, считалось подобающим для столь достойного человека, облеченного властью градоначальника.
Наконец их проводил наверх юноша в сутане – то ли приснопамятный отец Игнасио, то ли его преемник. Барни не запомнил помощника градоначальника как следует, а потому не мог решить, кого именно видит перед собой.
Но он прекрасно помнил толстяка Альфонсо, отца Беллы. Молодой человек в кресле градоначальника нисколько не походил на тучного испанца.
– Дон Альфонсо скончался, – уведомил моряков этот юнец. – Пять лет назад. – Барни нисколько не удивился: переселенцы из Европы в здешних краях частенько становились жертвами тропических болезней. – Теперь градоначальник я. – Не исключено, что и этот юноша, сменивший Альфонсо, обречен: кожа у него была желтоватого оттенка, что заставляло подозревать желтуху. – Меня зовут дон Хорди. А вы кто?
Барни представился, а далее начались привычные экивоки: дон Хорди старательно притворялся, будто не берет взяток, а Барни делал вид, что ничего такого и не предлагает. Когда стоимость временного разрешения на торговлю была согласована, к взаимному удовлетворению, священник-помощник принес бутыль и стаканы.
Барни пригубил и спросил:
– Ром от Беллы?
– Понятия не имею, – ответил дон Хорди. – Кто такая Белла?
Дурной знак.
– Раньше она делала лучший на острове ром, – объяснил Барни, стараясь не показывать свое разочарование. – Наверное, переселилась куда-нибудь.
– Вполне возможно. А этот вам не по вкусу?
– Ну что вы! За сотрудничество!
Выйдя из дворца, Барни и Джонатан двинулись к дому, где когда-то проживала Белла и где она готовила ром. Вошли через проход под аркой на внутренний двор. Судя по всему, дела здесь шли неплохо – драгоценная жидкость стекала в бочонки сразу из двух приспособлений.
К морякам вышел мужчина, глядевший по-хозяйски. На вид ему было около тридцати, темная африканская кожа удивительным образом сочеталась с прямыми волосами, из чего следовало, что он может быть отпрыском европейца и рабыни.
Мужчина дружески улыбнулся.
– Добрый день. Полагаю, вы пришли купить лучшего на свете рома.
Барни мрачно подумал, что, пожалуй, за такого вот мужчину Белла и могла выйти замуж.
– Угадали. А взамен готовы продать парочку испанских пистолетов.
– Идемте, попробуете наш ром. Я владелец, Пабло Трухильо.
Барни понял, что больше не в состоянии сдерживаться.
– Что случилось с Беллой?
– Я выкупил у нее это дело два года назад. И до сих пор варю по ее правилам. – Пабло провел гостей в дом, усадил и принялся выдавливать сок лаймов – в точности как Белла когда-то.
– А сама Белла где? – спросил Барни.
– Живет в доме, что достался ей от дона Альфонсо. Сам Альфонсо умер, его поместье отошло кому-то другому, но Белле он отписал домик.
Барни почудилось, что Пабло Трухильо что-то недоговаривает.
– Она замужем?
– Вряд ли. – Пабло поставил на стол бутыль и стаканы.
Барни злился на себя. Не стоило, конечно, столько расспрашивать о Белле. Глядишь, его команда, чего доброго, начнет думать, что их шкипер повредился умом, раз отправился через океан за какой-то девкой. Поэтому он воздержался от дальнейших расспросов, попробовал ром Пабло и приобрел два бочонка по удивительно низкой цене.
Лишь перед уходом, велев голосу разума заткнуться, он небрежно произнес:
– Надо бы повидать Беллу. В городе найдется кто-нибудь, кто сможет отвести меня к ней?
– Мой сосед, Маурисио Мартинес, каждые несколько дней водит в поместье мула с припасами.
– Благодарю.
Соседнее здание оказалось большой лавкой, где хватало всего: там были бочонки с рисом и бобами, пучки трав, кухонная утварь, гвозди и разноцветные ленты. Маурисио охотно согласился прикрыть торговлю прямо сейчас и отвести Барни в поместье.
– Все равно скоро надо будет, – пояснил он. – Нужны мука и оливковое масло.
Изъяснялся он короткими фразами, словно считал, что так собеседнику понятнее.
Барни отослал Джонатана приглядывать за «Элис», а сам остался с Маурисио.
Тот оседлал для гостя лошадь, а сам предпочел идти пешком, ведя в поводу вьючного мула. Пыльная дорога вывела их из города и устремилась в холмы. Барни не был расположен к беседе, но Маурисио говорил за двоих, в своей отрывистой манере. По счастью, ему как будто было все равно, отвечает Барни или нет, понимает или нет, и Барни никто не мешал предаваться воспоминаниям.
Вскоре начались поля сахарного тростника. Зеленые стебли ростом с Барни тянулись ввысь бесконечными рядами, а между ними бродили рабы-африканцы. Мужчины носили оборванные штаны, женщины трудились в свободных платьях-балахонах, а детишки бегали голыми. На голове у каждого раба красовалась самодельная соломенная шляпа. На одном поле рабы, изнемогая под палящим солнцем, копали ямки и сажали побеги. Потом Барни заметил большой деревянный пресс, которым давили стебли тростника, и сок растений стекал в чан внизу. Дальше попалось деревянное здание, внутри которого горел огонь и тяжело дышали меха.
– Кипятильня, – пояснил Маурисио.
– Как люди здесь выживают, по такой-то жаре? Снаружи зной и внутри…
– Многие умирают. Рабов часто меняют. Дорого обходятся.
Наконец показался господский дом – двухэтажный, сложенный из того же кораллового известняка, из какого возвели дворец в городке. Подойдя ближе, Маурисио показал на деревянный домик в тени пальмовых деревьев.
– Белла там.
Он отвернулся и направился к господскому дому.
Барни спешился, привязал лошадь к стволу пальмы. Сглотнул внезапно вставший в горле ком. За девять лет могло произойти что угодно.
Он подошел к домику. Дверь была открыта, и Барни ступил внутрь.
На узкой кровати в углу лежала какая-то старуха. Больше никого в доме не было.
– Где Белла? – спросил Барни по-испански.
Старуха долго молчала, разглядывая его, потом прохрипела:
– Я знала, что ты вернешься.
Эти слова потрясли его до глубины души. Он уставился на старуху, не веря собственным глазам.
– Белла?
– Я умираю.
Барни в два шага пересек комнатку и встал на колени перед кроватью.
Это и вправду была Белла. Ее волосы поредели настолько, что почти исчезли, золотистая кожа сделалась вялой, будто пергаментной, а тело, такое крепкое и желанное, совсем усохло. Но голубые глаза никуда не делись.
– Что с тобою стряслось?
– Лихорадка повес[78].
Барни никогда не слышал о такой болезни, но это не имело значения: с первого взгляда всякий бы понял, что Белла – на краю смерти.
Он нагнулся, желая поцеловать ее в губы, но Белла отвернула голову.
– Я заразная.
Тогда Барни поцеловал ее в щеку.