– Не кокетничай, мама. Теперь он подумает, что я хочу за него выйти.
– На твоем месте я бы с этим не тянула, не то он достанется кому-нибудь еще.
– Хватит! Тебе прекрасно известно, что я не могу за него пойти.
– Ничего такого не знаю. О чем ты?
– Нам суждено нести миру свет истинной веры.
– Быть может, мы уже сделали достаточно.
Сильви опешила. Никогда прежде мать не говорила ничего подобного.
Изабель заметила растерянность дочери.
– Даже Господь дал Себе отдых в седьмой день, сотворив сей мир!
– Наша работа еще не закончена.
– И вряд ли закончится до дня Страшного суда.
– Тем больше причин ее продолжать.
– Я лишь хочу, доченька, чтобы ты была счастлива.
– Но чего желает Господь? Ты сама меня учила сперва думать об этом.
Изабель вздохнула.
– Верно. В молодости я была глупее и упрямее.
– Не говори чушь! Я не могу идти замуж. У меня есть дело.
– Знаешь, Нед Недом, но, сдается мне, нам все равно придется искать иные способы исполнять волю Божью.
– Я не понимаю.
– Погоди, со временем все станет ясно.
– Ну да. Все ведь в руках Божьих, так?
– Конечно.
– Будем довольствоваться тем, что имеем.
Изабель снова вздохнула.
– Аминь.
Сильви затруднилась бы объяснить, что скрывалось за этим словом.
Выйдя из лавки, Нед заметил на другой стороне улицы молодого оборванца, мнущегося у таверны. Нед свернул на восток, в направлении дома английского посланника. Обернулся через плечо и увидел, что оборванец следует за ним.
Сердце пело. Сильви поцеловала его так, будто ей давно этого хотелось. Он и вправду восхищался этой женщиной. Впервые за много лет он встретил ту, что могла сравниться с Марджери. Сильви была умной, отважной – и чертовски привлекательной. Неду не терпелось увидеться с нею снова.
Он вовсе не забыл Марджери. И никогда не сможет забыть. Но графиня Ширинг отказалась бежать вместе с ним, а значит, ему выпало провести остаток дней вдали от нее. И пора бы полюбить кого-то другого.
Матушка Сильви тоже пришлась ему по душе. Для своего возраста она выглядела очень хорошо: фигура женственная, лицо красивое, морщинки в уголках голубых глаз придавали ей некое особое очарование. И она всячески давала понять, что Нед ей нравится.
История, которая поведала Сильви, насчет Пьера Омана, немало рассердила Неда. Этот негодяй посмел жениться на ней! Неудивительно, что с тех самых пор она попросту боялась снова выходить замуж. Вообразив себе Сильви, преданную в день собственной свадьбы, Нед внезапно ощутил страстное желание задушить Пьера Омана голыми руками.
Впрочем, он не позволил этой мысли себя отвлечь. Ведь вокруг, как ни крути, происходило столько всего хорошего! Быть может, именно Франция станет второй крупной европейской страной, где восторжествует религиозная свобода.
Переходя улицу Сен-Жак, Нед опять обернулся – и снова увидел того оборванца. За ним явно следили.
Пожалуй, надо бы что-то предпринять.
Он постоял на углу, любуясь великолепной церковью Святого Северина. Оборванец прошмыгнул мимо, воровато пряча взгляд, и свернул в первый же проулок.
Нед направился к маленькой церкви Святого Жюльена-Бедняка, пересек заброшенное кладбище. За восточным углом храма обнаружился глубокий дверной проем, отличное место, чтобы спрятаться. Нед укрылся в тени, обнажил кинжал и взял тот особым хватом; шишка рукояти удобно легла между большим и указательным пальцами.
Едва оборванец, вновь пошедший по следу, поравнялся с дверным проемом, Нед выступил из тени и ударил преследователя по лицу рукоятью кинжала. Оборванец вскрикнул, пошатнулся, из носа и разбитой губы потекла кровь. Но он быстро пришел в себя и резко развернулся, намереваясь удрать. Нед кинулся ему вдогонку, поставил подножку и повалил наземь. Потом сел ему на спину и приставил острие кинжала к шее.
– Кто тебя послал?
Мужчина утер кровь.
– Не знаю, о чем вы говорите! Зачем вы на меня напали?
Нед надавил, и острие кинжала проткнуло грязную кожу на шее оборванца. Царапина тут же заалела.
– Прошу вас, не надо!
– Нас никто не видит. Я убью тебя и просто уйду, если не скажешь, кто велел тебе следить за мной.
– Хорошо, хорошо! Меня послал Жорж Бирон.
– Это еще кто, черт подери?
– Барон де Монтаньи.
Имя звучало знакомо.
– Почему он желает знать, куда я хожу?
– Богом клянусь, не знаю! Нам велено было следить, только и всего!
Нам? Получается, их несколько, а этот Бирон – вожак. И отчего-то решил – или ему приказали – проследить за Недом.
– За кем еще ты следил?
– Раньше за Уолсингемом. А потом нам приказали взяться за вас.
– На кого работает твой Бирон?
– Он нам ничего не говорил, правда!
Разумно, подумал Нед. С какой стати объяснять такому вот отребью причины своих действий?
Он встал, сунул кинжал в ножны и пошел прочь.
Пересек площадь Мобер и вошел в дом посланника. Уолсингем встретил его в рабочей комнате.
– Вам известно что-нибудь по поводу некоего Жоржа Бирона, барона де Монтаньи? – спросил Нед.
– Да уж. – Уолсингем хмыкнул. – Он в списке подручных Пьера Омана де Гиза.
– Что ж, это все объясняет.
– Что именно?
– Почему ему вздумалось следить за нами обоими.
Пьер глядел на маленькую лавку на рю де ла Серпан. Он знал эту улицу, ибо оттоптал здесь, в этом квартале, все углы в бытность студентом, много лет назад, и частенько бывал в таверне напротив. Никакой лавки тогда и в помине не было.
Воспоминания заставили его задуматься о прожитой жизни. Тот юный студиозус желал многого, и отчасти его желания сбылись, чему нельзя было не радоваться. Он стал наиболее доверенным советником благородного семейства де Гизов, носил роскошные наряды и ходил вместе с де Гизами к королю. У него имелись деньги и кое-что поважнее денег – власть.
Но и забот хватало. Гугенотов не просто не добили – они как будто сделались сильнее прежнего. Северные страны Европы и отдельные германские княжества ныне стали целиком протестантскими, подобно крошечному королевству Наварра, а в Шотландии и в Нидерландах до сих пор велись боевые действия.
Впрочем, из Нидерландов поступали хорошие новости: вожак гугенотов Анже потерпел поражение под Монсом и угодил в темницу заодно со своими присными, а кое-кого из еретиков лично запытал до смерти герцог Альба. Торжествующие католики Парижа сочинили даже песенку, которую теперь каждый вечер распевали в тавернах:
Анже!
Ха! Ха! Ха!
Анже!
Ха! Ха! Ха!
Но победа под Монсом не стала окончательной, мятеж продолжался.
Хуже всего было то, что и сама Франция спотыкалась, брела, точно пьяница, что делает шаг вперед, а потом валится назад, к тому омерзительному примирению между католиками и еретиками, каким так гордилась английская королева Елизавета; это примирение означало, что истовых католиков и протестантов больше не останется, а будет некое невразумительное среднее между ними. До королевского бракосочетания оставалось всего несколько дней, и пока не удалось поднять восстание, которое вынудило бы отложить это событие.
Ничего, успеем. А когда это случится, он, Пьер, будет наготове. Его черная книга с именами парижских протестантов постоянно пополнялась новыми записями. Вдобавок недавно они с герцогом Анри придумали еще кое-что – составили списки ревностных католиков из числа знати, тех людей, которые при необходимости не побрезгуют убийством. Когда начнется гугенотское восстание, колокола церкви Сен-Жермен-л’Оксерруа станут звонить беспрерывно, подавая верным католикам сигнал убивать протестантов.
В общих чертах все было согласовано. Пьер понимал, конечно, что далеко не каждый католик справится с таким поручением, но и тех, кто возьмется за оружие, будет вполне достаточно. Они отрубят чудовищу ереси его поганую башку. А об остальном позаботится городское ополчение. Гугенотам нанесут серьезную рану – быть может, смертельную. С гнусной королевской политикой веротерпимости будет покончено. И де Гизы снова станут наиболее могущественным семейством Франции.
Сейчас Пьер смотрел на лавку, которой раньше в его книге не было.
– Англичанин-то влюбился, – сообщил ему на днях Жорж Бирон.
– В кого? Найдем, чем запугать?
– В женщину, торгующую бумагой. У нее лавка на левом берегу.
– Имя?
– Тереза Сен-Кантен. Она торгует в лавке вместе с матерью. Ту зовут Жаклин.
– Наверняка протестантки. Англичанин ни за что не связался бы с католичкой.
– Допросить их?
– Думаю, сначала погляжу сам.
Дом Сен-Кантенов выглядел небогато – лавка и этаж над нею. Проход шириной в ручную тележку вел, должно быть, на задний двор. Фасад был в хорошем состоянии, краску явно подновляли; местные обитатели вряд ли бедствовали. Дверь была распахнута настежь из-за августовского зноя. За окном просматривались товары, очевидно, выставленные для привлечения покупателей: листы бумаги веером, букет гусиных перьев в вазе, чернильницы разного размера.
– Ждите здесь, – велел Пьер своим телохранителям.
Он вошел в лавку – и буквально остолбенел, увидев Сильви Пало.
Это определенно была она. Ей уже тридцать один, прикинул Пьер, но выглядит старше – понятно, если вспомнить, через что ей пришлось пройти. Похудела, кстати, лишилась своей былой юношеской пухлости. На щеках уже появились первые морщинки, но глаза все те же, голубые и смотрят пристально. На Сильви было простое синее платье, под которым угадывались очертания тела, – крепкого и ладного.
На мгновение Пьер будто по мановению волшебной палочки как бы перенесся на четырнадцать лет в прошлое. Рыбный рынок, где он впервые заговорил с Сильви; книжная лавка под сенью собора; молельня протестантов в охотничьем домике; и молодой, не слишком искушенный Пьер, ничего не имевший, но желавший всего…