Продолжая улыбаться, как бы всем и каждому, Херонима тихо сказала:
– Я рискую жизнью. У нас всего несколько секунд.
– Хорошо. – Нед огляделся с рассеянным видом, заодно высматривая любого, кто мог бы обратить внимание на них двоих.
– Герцог де Гиз собирается вторгнуться в Англию.
– Господи! Как вы…
– Молчите и слушайте! – перебила она. – Иначе я не успею рассказать вам все.
– Простите.
– Два отряда. Один высадится на восточном побережье, другой на юге.
– Сколько всего людей? – Нед был вынужден это уточнить.
– Не знаю.
– Понятно.
– Это главное. Оба отряда рассчитывают на поддержку местных и пойдут на Лондон.
– Ваши сведения бесценны! – Нед мысленно возблагодарил Бога за то, что Херонима Руис страстно ненавидит католическую церковь, некогда замучившую пытками ее отца. Ему вдруг пришло в голову, что в какой-то степени их побуждения схожи: сам он возненавидел деспотическую церковь после того, как его семья пала жертвой епископа Джулиуса и его присных. Всякий раз, когда решимость противиться этому деспотизму в нем ослабевала, он напоминал себе о том, как церковники украли у его матери все, чего она добивалась на протяжении жизни, превратив сильную и умную женщину в безвольную старуху, для которой смерть стала благословенным избавлением от тягот. Боль воспоминаний бередила старую рану – и заново укрепляла решимость Неда.
Он искоса посмотрел на Херониму. Вблизи стали заметны морщинки на ее лице, а под чувственным обликом угадывался горький цинизм. Любовницей Ромеро она стала в восемнадцать лет – и сумела сохранить расположение кардинала до сего дня, но это явно обошлось ей недешево.
– Спасибо, – поблагодарил Нед от всего сердца. Пора было уходить, но ему нужно было спросить кое-что еще. – У герцога де Гиза есть соратники в Англии?
– Несомненно.
– Вы знаете, кто они?
– Нет. Я ведь собираю слухи по крупинкам, не более того. Прямых вопросов не задаю. Если начну расспрашивать, сразу попаду под подозрение.
– Понимаю.
– От Барни что-нибудь слышно? – Нед различил в голосе испанки сожаление о несбывшемся.
– Он вечно в море. Так и не женился. Зато завел сына. Мальчишке уже девятнадцать.
– Девятнадцать, – зачарованно повторила Херонима. – Как бежит время!
– Сына зовут Альфо. Похоже, от отца он унаследовал дар делать деньги.
– Умный мальчик. Все Уилларды такие?
– Ну, не мне судить.
– Передавайте Барни мою любовь.
– Если позволите…
– Скорее! Ромеро идет сюда.
Неду требовался постоянный и надежный способ связи с Херонимой. Он торопливо заговорил, размышляя вслух:
– Когда вернетесь к Мадрид, к вам в дом придет человек. Захочет продать притирку для молодости кожи. Наверняка это можно будет устроить, ведь в Испании хватает английских купцов.
Херонима грустно усмехнулась.
– Да, в моем возрасте такие притирки ой как нужны.
– Все, что вы ему скажете, передадут мне в Лондон.
– Хорошо. – Она отвернулась от Неда и лучезарно улыбнулась кардиналу, намеренно выпятив грудь. Ромеро увлек ее за собой. Глядя им вслед – Херонима шагала, вызывающе поводя задом, – Нед подумал, что пара выглядит грустно: молодящаяся любовница использует все известные уловки, чтобы сохранить привязанность развратного толстобрюхого старого церковника…
Порой Неду казалось, что мир вокруг сходит с ума.
Болезнь Одетты восхитила Пьера даже сильнее, чем подготовка к вторжению в Англию.
Одетта оставалась единственным препятствием на его пути к величию. Он сделался главным советником герцога, его слушали и ему доверяли, как никогда раньше. Он жил в покоях дворца на улице Вьей-дю-Тампль, вместе с Одеттой, Алэном и их давнишней служанкой Нат. Ему отдали во владение крохотную деревушку в Шампани, благодаря чему он теперь звался сьером де Менилем и считался дворянином, пусть и не знатным. Скорее всего, герцог Анри никогда не сделает его графом, зато у французских аристократов есть отвоеванное право назначать людей на важные церковные должности без согласования с Римом, а значит, Пьер Оман по воле герцога может стать настоятелем какого-либо монастыря или даже епископом. Осталось лишь избавиться от жены…
Глядишь, Одетта все-таки умрет. Надежда, порожденная этой мыслью, пронзила сердце острой болью. Он освободится от этого бремени, станет заседать в советах власть предержащих, а подняться сможет настолько высоко, насколько хватит сил.
Хворь Одетты проявлялась в боли в животе после еды, кровавом поносе и общей усталости. Она всегда была женщиной дебелой, если не сказать толстой, но теперь исхудала – возможно, потому, что ела очень мало. Амбруаз Парэ заявил, что у нее внутренняя лихорадка и сухой жар, и посоветовал пить побольше слабого пива и разбавленного водой вина.
Пьер страшно боялся, что жена поправится.
К несчастью, Алэн искренне заботился о матери и ухаживал за нею. Он забросил свои занятия в университете и редко отходил от постели Одетты. Сам Пьер презирал пасынка, но к нему на удивление тепло относилась дворцовая прислуга: все ему сочувствовали из-за болезни матери. В итоге слуги доставляли еду прямо в их покои, а ночевал Алэн на полу материнской спальни.
Когда появлялась такая возможность, Пьер давал Одетте все, чего настоятельно советовал избегать Амбруаз Парэ: бренди и крепкое вино, пряности, соленую пищу. От этого у нее начинались то судороги, то головная боль, а изо рта отвратительно воняло. Если бы ему доверили присматривать за Одеттой единолично, он бы уморил жену за несколько дней, но противный Алэн не думал оставлять мать надолго.
Потом Одетте стало лучше, и Пьер впал в отчаяние: епископский посох на глазах таял в воздухе.
Придя к больной в очередной раз, королевский хирург Парэ сообщил, что мадам определенно идет на поправку, и Пьер едва не зарыдал от ярости. Неужто ему никогда не суждено обрести свободу от этой вульгарной женщины?
– Давайте ей укрепляющий настой, – сказал Амбруаз Парэ и попросил перо, бумагу и чернила. Алэн споро принес требуемое. – Итальянский аптекарь Джильо, его лавка через улицу, приготовит все за несколько минут. Мед, лакрица, розмарин и перец. – Парэ написал что-то на листе бумаги и вручил лист Алэну.
Пьера внезапно словно осенило. Надо отделаться от Алэна, а там будет видно. Он сунул пасынку монету и велел:
– Дуй-ка к аптекарю.
Алэн поглядел на спящую Одетту. Ему явно не хотелось уходить.
– Я опасаюсь ее оставлять.
Неужели он догадался о той дикой мысли, что посетила Пьера? Нет, не может быть.
– Пошли Нат, – предложил Алэн.
– Нат ушла на рыбный рынок. А тебе идти к аптекарю. Я пригляжу за Одеттой. Не беспокойся, одна она не останется.
Алэн все мешкал. Он боялся Пьера – как и большинство тех, кто был знаком с Оманом де Гизом, – но порой проявлял упрямство.
– Иди, парень, иди! Чем скорее она выпьет этот настой, тем быстрее поправится.
Этот довод убедил Алэна, и тот покинул спальню.
– Спасибо за ваши хлопоты, доктор, – сказал Пьер, обращаясь к Парэ. – Вы нам очень помогли.
– Всегда рад помочь семейству де Гизов.
– Я передам герцогу Анри.
– А как себя чувствует герцог?
Пьеру не терпелось выдворить Парэ из дома до возвращения Алэна.
– Все хорошо, спасибо. – Тут Одетта во сне издала полувсхлип, и Пьер прибавил: – Похоже, ей нужна ночная ваза.
– Тогда я вас оставляю. – С этими словами Парэ удалился.
Пьер весь подобрался. Сердце бешено стучало. Сейчас ему выпал случай избавиться разом от всех своих бед.
Он может прикончить Одетту.
Прежде, чем она заболела, этому препятствовали два обстоятельства. Во-первых, Одетта была сильной женщиной, и Пьер сомневался, что сумеет ее одолеть. Во-вторых, он опасался ярости кардинала Шарля. Когда-то Шарль прямо сказал, что, случись с Одеттой что-нибудь этакое, он расправится с Пьером, невзирая на все его заслуги.
Но теперь Одетта ослабела, а Шарль и вовсе умер.
Заподозрят ли Пьера в ее смерти? Он ведь старательно разыгрывал из себя любящего мужа. Шарля, конечно, было не одурачить, как и Алэна, но вот остальные верили, в том числе и герцог Анри, не знавший всей предыстории. Да, Алэн может обвинить Пьера, но Пьер сумеет выставить юнца обезумевшим от утраты сыном, винящим во вполне естественной смерти матери всех вокруг, включая отчима. Герцог наверняка поверит.
Пьер плотно закрыл дверь.
С отвращением поглядел на продолжавшую спать Одетту. Когда его силком заставили жениться на ней, это было поистине предельным унижением. Он вдруг понял, что весь дрожит от предвкушения. Пробил, пробил час расплаты.
Пьер подтащил к двери тяжелый стул и надежно подпер створку. Теперь точно никто не войдет.
Шум разбудил Одетту. Та встрепенулась, оторвала голову от подушки.
– Что такое?
Пьер постарался развеять ее опасения.
– Алэн пошел к аптекарю за укрепляющим настоем для тебя.
Он приблизился к кровати. Одетта словно неким чутьем уловила угрозу и спросила дрогнувшим голосом:
– Почему ты запер дверь?
– Чтобы тебя не беспокоили. – В следующий миг Пьер выхватил подушку из-под ее головы и прижал к лицу жены сверху. Он действовал быстро и сумел заглушить крик, уже готовый сорваться с ее губ.
Одетта забилась с удивительной яростью, норовя вырваться. Кое-как высунула голову из-под подушки, ухитрилась глубоко вдохнуть, прежде чем Пьер сумел снова закрыть ей нос и рот. Она дергалась так отчаянно, что ему пришлось взобраться на постель и встать коленями ей на грудь. Руки ее оставались свободными, и она принялась колошматить его по ребрам и по животу, а он лишь скрежетал зубами и терпел, продолжая давить на подушку, налегая всем своим весом.
Ему показалось, что все это впустую, что Одетта рано или поздно высвободится, и в страхе он будто обрел дополнительную силу и навалился на жену.
Наконец она начала сдаваться. Удары сделались слабее, потом ее руки и вовсе бессильно упали. Ноги дернулись еще несколько раз и замерли. Пьер не отнимал подушку от ее лица. Он не собирался допускать ошибки – с этой мымры станется ожить. Только бы Алэн не вернулся! Но вряд ли этот Джильо способен приготовить микстуру настолько скоро…