– Завтра.
– Замечательно.
В дверь с улицы постучали. Собеседники замерли, настороженно прислушиваясь. Стук был резкий, друзья-приятели стучат совсем иначе; в этом высокомерном и требовательном стуке ощущалось нечто враждебное. Ролло подступил к окну и разглядел в свете фонаря над дверью двух хорошо одетых мужчин. Один стоял, повернув голову к свету, и Ролло сразу же узнал Неда Уилларда.
– Дьявол! – прошипел он. – Люди Уолсингема!
Ему мгновенно стало понятно, что Нед наверняка наблюдал за Трокмортоном. Скорее всего, за тем проследили до дома французского посланника, и Нед, без сомнения, догадался, зачем Трокмортон туда ходил. Но как, как этот треклятый Уиллард вообще заподозрил Трокмортона? С какой стати? Получается, тайная служба Уолсингема работает куда тоньше и надежнее, чем все полагали.
А минуту спустя сам Ролло окажется в их руках.
– Велю сказать, что меня нет. – Трокмортон распахнул дверь в коридор, но опоздал. Ролло услышал, как открылась входная дверь и кто-то повелительно что-то спросил. Все происходило слишком быстро.
– Ступайте, задержите их, – велел Ролло.
Трокмортон послушно направился ко входу, восклицая:
– Эй! Что все это значит? Кто вы такие?
Ролло поглядел на письма на столе. Если в них написано именно то, о чем он думал, эти письма будут неопровержимым доказательством и из-за них его и Трокмортона осудят на смерть.
Заговор оказался в опасности, и нужно что-то делать, прямо сейчас.
Ролло схватил письма и шмыгнул через приоткрытую дверь в заднюю комнату. Там было окно, выходившее во двор. Он поспешно открыл створки и выбрался наружу. А в спину ему уже звучал голос Неда Уилларда, такой знакомый, такой привычный – как-никак, с детства его слушал.
Посреди двора пылал костер из палой листвы, кухонного мусора и грязной соломы с конюшни. Присмотревшись, Ролло различил в отдалении, среди деревьев, мужскую фигуру. Должно быть, тоже пришел с Недом; Уиллард всегда отличался дотошностью и просто не мог допустить, чтобы тыльная сторона дома осталась без присмотра.
– Эй, а ну стой! – крикнул мужчина.
Ролло пришлось принимать труднейшее в жизни решение.
Трокмортон обречен. Его арестуют, будут пытать, и он расскажет все, что знает, прежде чем отправиться на виселицу. Хвала небесам, что ему неведомо истинное имя Жана Ланглэ. Он не сможет выдать никого, кроме прачки Пег Брэдфорд, а та – всего-навсего невежественная девка, от которой единственная польза – нарожать новых безмозглых батраков. Самое главное, Трокмортон не сможет свидетельствовать против Марии Стюарт. Против нее говорят только письма, те самые письма, которые Ролло держит в руках.
Он скомкал письма и швырнул их прямо в желто-красное пламя.
Мужчина бежал к нему.
Ролло потратил бесценные секунды, чтобы убедиться, что бумага занялась, почернела и стала разлетаться пеплом по ветру.
Когда же доказательства были уничтожены, он удивил противника, бросившись тому навстречу. Сильно пихнул в грудь, и мужчина упал, не устояв на ногах, а Ролло пробежал мимо него.
Двор упирался в илистый берег Темзы.
Ролло выскочил к воде, повернулся и побежал вдоль реки.
Весной 1584 года Пьер пришел насладиться зрелищем того, как маркизу Нимскую выселяют из ее дома.
Ее супругу-маркизу десятилетиями удавалось избегать заслуженной кары за свою приверженность протестантству, но Пьер умел ждать. Дом в предместье Сен-Жак оставался средоточием еретической деятельности даже после того, как в 1559-м Пьер подстроил арест всей тамошней общины. Но теперь за Пьером стояла вся мощь так называемой Католической лиги, или просто Лиги, призывавшей к полному искоренению протестантства, и благодаря этому Пьер добился осуждения маркиза: верховный суд, иначе именовавшийся парламентом Парижа, приговорил старика к смерти.
Впрочем, сам престарелый маркиз никогда Пьера особенно не интересовал. Кого он по-настоящему ненавидел – так это маркизу Луизу, ныне соблазнительную вдовушку, которой перевалило за сорок. Все имущество еретиков подлежало передаче казне, так что после казни маркиза Луиза осталась без средств.
Этого мгновения Пьер дожидался двадцать пять лет.
Он прибыл вовремя: маркиза отчаянно спорила с бальи[90] в своей рабочей комнате. Пьер затесался в компанию помощников бальи, и Луиза его не заметила.
Повсюду виднелись следы достатка, которого она лишилась после смерти мужа: картины маслом с изображением сценок из сельской жизни на отделанных панелями стенах, резные и покрытые лаком стулья, мраморная плитка на полу, канделябры в залах и коридорах… Сама Луиза облачилась в зеленое шелковое платье, что будто обтекало, как вода, ее бедра, по-прежнему пышные и притягивавшие взгляд. Когда она была моложе, все мужчины без исключения пялились на ее высокую грудь; теперь грудь слегка опала, но фигуру Луиза сохранила.
– Как вы смеете?! – требовательно вопрошала она, глядя на бальи сверху вниз. – Вы не можете взять и выставить знатную даму из ее дома!
Бальи, очевидно, уже приходилось проделывать подобное – он держался вежливо, но был непоколебим.
– Советую вам не пререкаться, мадам. Если не уйдете сами, вас вынесут из дома, а это вряд ли будет смотреться достойно со стороны.
Луиза придвинулась ближе к нему и расправила плечи, намеренно выпячивая грудь.
– Вы же можете проявить снисхождение, правда? – В ее голосе прозвучали льстивые нотки. – Приходите через неделю, дайте мне время собраться.
– Суд уже выделил вам время, мадам. Срок вышел.
Ни гнев, ни обаяние не подействовали, и Луиза позволила наконец прорваться отчаянию.
– Я не могу бросить дом! Мне некуда пойти! – жалобно проговорила она. – Я даже комнату снять не могу, у меня нет ни единого су! Мои родители умерли, а друзья отказываются помогать, боятся, что их тоже обвинят в ереси!
Пьер смотрел на нее, любовался струйками слез на щеках, с наслаждением внимал дрожи в голосе. Перед ним была та самая надменная женщина, которая столь сурово унизила молодого Пьера двадцать пять лет назад. Тогда Сильви с гордостью представила его Луизе, он произнес какую-то любезность, но она сочла эти слова неуместными и ответила – о, он хорошо запомнил: «Даже в Шампани молодых людей учат быть вежливыми со своими господами». А потом спесиво повернулась к нему спиной. От яркого воспоминания Пьер даже моргнул.
Зато сегодня все наоборот. Сам он недавно стал настоятелем монастыря Святого Древа[91], владевшего тысячами акров земли в Шампани. Весь доход от этих земель Пьер присваивал, дабы монахи монастыря жили в бедности, как и велит их устав. Словом, он сделался богатым и могущественным, а Луиза впала в нищету и лишилась всякой власти.
– На дворе тепло, – сказал бальи. – Можете спать в лесу. А если пойдет дождь, монахини обители Святой Марии Магдалины на рю де ла Круа охотно дадут приют бездомной женщине.
Луиза явно растерялась.
– Там же шлюх привечают!
Бальи пожал плечами.
Маркиза расплакалась, закрыла лицо ладонями. Плечи опустились, грудь колыхалась от сдерживаемых рыданий.
Пьер вдруг испытал возбуждение.
И пришел на помощь Луизе.
Он сделал шаг вперед и ловко втиснулся между маркизой и бальи.
– Успокойтесь, мадам, – произнес он. – Де Гизы не позволят знатной даме ночевать в одиночестве в лесу.
Маркиза отняла ладони от заплаканного лица, смерила Пьера тоскливым взором.
– Пьер Оман! – Это имя она выплюнула как проклятие. – Пришли посмеяться надо мной?
Она нарочно назвала его просто Оманом, а не Оманом де Гизом – и за это тоже поплатится!
– Я пришел избавить вас от страданий и унижения, – степенно ответил Пьер. – Если соблаговолите пойти со мной, я отведу вас в безопасное место.
– Куда? – спросила она, застыв в неподвижности.
– Тут недалеко. Тихая округа, все оплачено заранее. Скромно, однако вполне пристойно. Там вас ждет служанка. Идемте, сами увидите. Я уверен, этот временный кров покажется вам приемлемым.
Луиза явно сомневалась, стоит ли ему верить. Все знали, что де Гизы ненавидят протестантов; так с какой стати им проявлять доброту к ней? Но после мучительных раздумий она, похоже, сообразила, что выбора у нее нет.
– Позвольте мне собрать личные вещи.
– Никаких украшений, – предупредил бальи. – Я проверю вашу сумку перед уходом.
Луиза молча повернулась и вышла, гордо выпрямив спину.
Пьер едва сдерживал нетерпение. Скоро, очень скоро эта женщина окажется в полном его распоряжении.
Маркиза не имела родственных связей с де Гизами и принадлежала к противникам последних в долгой религиозной войне, однако Пьеру почему-то казалось, что они с нею схожи. Де Гизы воспринимали его как своего советника и порученца, но даже теперь относились к нему как к мелкой сошке. Да, он был наиболее влиятельным и высокооплачиваемым среди их слуг, но все равно оставался слугой; его исправно приглашали на военные советы, но никогда не звали на семейные обеды. За это пренебрежение он поквитаться не мог, зато мог отомстить Луизе.
Она вернулась с плотно набитой кожаной сумой. Бальи, как и грозился, раскрыл суму и вытащил наружу содержимое. Выяснилось, что Луиза сложила в сумку шелковое и льняное исподнее, красивое, расшитое кружевами и ленточками. При виде белья Пьер задумался, что именно надела маркиза под свое зеленое шелковое платье.
С привычной спесью она вручила сумку Пьеру, словно тот был носильщиком.
Пьер не стал противиться. Он ее проучит, но не сейчас.
Вместе они вышли из дома. У крыльца ждали Бирон и Брокар, держа в поводу лошадей, в том числе запасную – как раз для маркизы. Из парижского предместья отряд двинулся к городу, въехал в Париж через ворота Сен-Жак и по одноименной улице добрался до Малого моста. Миновали остров Ситэ и остановились у неприметного домика, стиснутого с обеих сторон другими такими же домами, неподалеку от особняка де Гизов. Пьер отпустил Бирона и Брокара, наказав отвести лошадей на конюшню, а сам провел Луизу внутрь.