Мария и дамы ее свиты сделали вид, что не заметили этой грубости. Они уже привыкли, а появление разносчика внесло долгожданное разнообразие в их тоскливую жизнь. Поэтому они тут же окружили торговца, заменив разочарованных служанок леди Паулет.
Элисон между тем присмотрелась к мужчине – и внезапно поняла, что тот ей знаком. Она едва сдержала изумленный возглас, готовый сорваться с губ. Редеющие волосы на голове, окладистая рыжая борода… Это же тот самый человек, что говорил с нею в парке замка Шеффилд-касл! Его зовут Жан Ланглэ!
Она поглядела на Марию, но потом вспомнила, что королева с этим Жаном не встречалась. Элисон была единственной, кто с ним виделся. Получается, он явился сюда ради того, чтобы снова поговорить с нею?
Помимо изумления, Элисон пришлось подавить прилив желания. С той самой встречи в парке она воображала, как выходит замуж за Жана Ланглэ и как они становятся главной парой при дворе, когда Мария сделается королевой католической Англии. Она понимала всю глупость своих фантазий, ибо ее знакомство с этим человеком длилось всего несколько минут. Но что еще остается пленнице, как не предаваться глупым мечтам?
Нужно увести Ланглэ с переполненного людьми двора, туда, где он перестанет наконец притворяться бродячим торговцем и сможет говорить свободно.
– Я замерзла, – пожаловалась она. – Идемте внутрь.
– А мне до сих пор жарко после прогулки, – возразила Мария.
– Прошу вас, мадам! Вы должны заботиться о своем здоровье.
Мария явно оскорбилась – еще бы, ей посмели указывать! – но, должно быть, уловила нечто в голосе Элисон. Она вопросительно изогнула бровь, потом посмотрела Элисон в глаза, прочитала что-то во взгляде подруги – и переменила решение.
– Хорошо, хорошо. Идемте в дом.
Ланглэ провели прямо в личные покои Марии, и Элисон поспешила прогнать всех посторонних. А затем сказала по-французски:
– Ваше величество, это Жан Ланглэ, посланец герцога де Гиза.
Мария выпрямилась.
– Что желает сообщить мне герцог? – В ее тоне сквозило воодушевление.
– Все улажено, – ответил Ланглэ, тоже по-французски, но с сильным английским выговором. – Немурское соглашение[94] подписали, протестантство снова вне закона во Франции.
– Это мы уже знаем. – Мария нетерпеливо повела рукой.
Ланглэ продолжал, будто не обратив внимания на монарший жест:
– Немурский договор стал торжеством матери-церкви, и к нему приложили руку герцог де Гиз и французские родичи вашего величества.
– Это мне известно.
– Отсюда следует, что у вашего двоюродного брата, герцога Анри, руки развязаны и он может снова приступить к исполнению своего заветного желания, то бишь к возведению вашего величества на английский трон, принадлежащий вам по праву.
Элисон не торопилась ликовать. Слишком часто радость оказывалась преждевременной. Но это она понимала умом, а вот сердце сразу забилось чаще. Да и лицо Марии просветлело.
– Снова нам необходимо прежде всего наладить надежную связь между герцогом и вашим величеством, – объяснял Ланглэ. – Я разыскал доброго английского католика, согласившегося стать посредником, но нужно измыслить способ передавать письма в этот дом и отсюда, минуя любопытствующий взор Паулета.
– Мы пытались, – ответила Элисон, – но с каждым разом становится все труднее. Прачки уже не годятся. Уолсингем как-то выяснил, что прислуга была замешана.
Ланглэ кивнул.
– Думаю, Трокмортон успел всех выдать, прежде чем его казнили.
Элисон поразила беспечность, даже безразличие, с которым лазутчик упомянул о мученичестве сэра Фрэнсиса Трокмортона. Интересно, а скольким еще соратникам Ланглэ пришлось пройти через пытки и принять мученическую смерть?
Она отогнала эти мысли. Сейчас гораздо важнее другое.
– В любом случае Паулет не позволяет отдавать стирку на сторону. Служанкам королевы приходится самим стирать белье во рву.
– Значит, надо придумать другой способ, – отозвался Ланглэ.
– Никому среди нас не разрешают общаться с миром снаружи, – печально заметила Элисон. – Я, признаться, удивилась, что Паулет не велел вышвырнуть вас вон.
– Мне бросились в глаза бочонки с пивом.
– Да, это хорошая мысль. Вы очень наблюдательны.
– Откуда их привозят?
– Из таверны «Голова льва» в Бертоне. Это ближайший к нам город.
– Паулет их проверяет?
– Заглядывает ли внутрь? Нет.
– Отлично.
– Но как подсунуть письмо в бочонок с пивом? Бумага промокнет, чернила растекутся…
– А если воспользоваться закупоренной бутылью?
Элисон задумчиво кивнула.
– Может сработать.
– Свои ответы вы будет класть в ту же бутыль. Запечатаете ее воском.
– Но бутыль станет дребезжать в пустом бочонке. И кто-то наверняка решит выяснить причину шума.
– Придумайте, как этого избежать. Набейте бочонок соломой. Или заверните бутыль в тряпье и прикрепите к стенке, чтобы она не каталась по бочонку.
Элисон все больше воодушевлялась.
– Полагаю, мы что-нибудь придумаем. Но ведь еще нужно уговорить пивовара, заставить его сотрудничать.
– Предоставьте это мне, – ровно произнес Ланглэ.
Гилберт Гиффорд выглядел безобидно, но, подумалось Неду Уилларду, насколько же обманчивой была его внешность! Он казался моложе своих двадцати четырех лет: на гладких юношеских щеках наблюдались лишь зачатки бороды и усов, которые, похоже, еще ни разу не сбривали. Но Алэн де Гиз сообщил Сильви в письме, доставленном через английского посланника, что Гиффорд недавно встречался с Пьером Оманом де Гизом в Париже. По мнению Неда, этот Гиффорд был чрезвычайно опасным лазутчиком врагов королевы Елизаветы.
Если так, вел он себя весьма наивно. В декабре 1585 года он пересек Английский канал на борту судна и высадился в Рае. Разумеется, королевского разрешения на выезд за границу, обязательного для всякого англичанина, у него не было, поэтому он с ходу предложил взятку начальнику гавани. Поскольку чиновнику, допустившему прибытие в Англию подозрительной личности, ныне грозила смертная казнь, начальник гавани тут же велел арестовать Гиффорда и известил Неда, а Нед распорядился переправить арестованного для допроса в Лондон.
Нед размышлял над этой загадкой, покуда они с Уолсингемом смотрели на Гиффорда через письменный стол в доме на Ситинг-лейн.
– Ради всего святого, что побудило вас думать, будто вы сможете преспокойно уехать и вернуться? – справился Уолсингем. – Ваш отец – печально знаменитый католик. Королева относилась к нему с глубоким уважением, назначила главным шерифом Стаффордшира, а он все равно отказывался ходить на службы, даже когда сама королева посещала приходскую церковь!
Гиффорд, похоже, не очень-то беспокоился за собственную судьбу, хотя перед ним сидел человек, лично отправивший на смерть множество католиков. Неду пришло в голову, что этот юнец, наверное, попросту не понимает, в какой опасности оказался.
– Конечно, я знал, что совершаю ошибку, покидая Англию без разрешения, – произнес Гиффорд тоном человека, уверенного, что он совершил какой-то мелкий и вполне простительный проступок. – Но вспомните, прошу вас, что мне тогда было всего девятнадцать. – Он заговорщицки усмехнулся. – Разве вы сами, сэр Фрэнсис, не творили глупостей по молодости?
Уолсингем хмуро посмотрел на него.
– Нет, не творил.
Нед чуть не расхохотался. Ровный тон, хмурое лицо… И вряд ли Уолсингем обманывал.
– Зачем вы вернулись в Англию? – спросил подозреваемого Уиллард. – И какова была цель вашего путешествия?
– Я не видел отца почти пять лет.
– Но почему вернулись именно сейчас? – не отставал Нед. – Почему не в прошлом году? Или не в следующем?
Гиффорд пожал плечами.
– Какая разница, когда возвращаться?
Нед решил сменить тему.
– Где именно в Лондоне вы собирались остановиться – при условии, что мы не разместим вас в Тауэре?
– Под знаком плуга.
Гиффорд имел в виду постоялый двор «Плуг» за Темпл-Баром, в западной части города, где нередко останавливались заезжие католики. Хозяин этого двора состоял на содержании Уолсингема и исправно сообщал обо всех, кто у него селился, приезжал и уезжал.
– А куда дальше намеревались отправиться?
– В Чиллингтон, разумеется.
Поместье Чиллингтон-холл в Стаффордшире принадлежало отцу Гиффорда. Оттуда было всего полдня пути верхом до Чартли, где ныне содержалась в заключении Мария Стюарт. Это совпадение? Нед сомневался: в совпадения он не верил.
– Когда вы в последний раз видели священника Жана Ланглэ?
Гиффорд промолчал.
Нед не стал его торопить. Ему самому требовалось узнать как можно больше об этом загадочном человеке. Сильви мельком видела Ланглэ в Париже в 1572 году и опознала в нем англичанина. Нат и Алэн сталкивались с ним несколько раз в последующие годы; по их описаниям, это был мужчина чуть выше среднего роста, с рыжей бородой и редеющими волосами на голове, говоривший по-французски бегло – несомненно, благодаря немалой практике, – но с характерным английским выговором. Двое тайно проникших в страну католических священников, отловленных Недом, назвали его своим руководителем. И все, иных сведений не было. Никто не знал его настоящего имени, никто не ведал, из какой части Англии он родом.
– Ну? – спросил наконец Нед.
– Пытаюсь вспомнить, но что-то не припоминаю человека с таким именем.
– Думаю, мы услышали достаточно, – заявил Уолсингем.
Нед подошел к двери и подозвал стражника.
– Отведите мистера Гиффорда вниз и приглядите за ним.
Когда Гиффорда увели, Уолсингем спросил:
– Что думаете?
– Он врет, – откликнулся Нед.
– Согласен. Предупредите всех, чтобы не спускали с него глаз.
– Хорошо. Сдается мне, пора навестить Чартли.
За неделю, которую сэр Нед Уиллард провел в Чартли-мэнор, Элисон поняла, что он кажется ей чертовски привлекательным. Переваливший за сорок, он был обходителен и очарователен, даже когда занимался нуднейшими делами. Он ходил повсюду, все вызнавал и все замечал. Когда она выглядывала в окно поутру, он сидел во дворе у колодца, ел хлеб и наблюдал за приходящими и уходящими, и его взор подмечал, похоже, любую мелочь. В дверь он никогда не стучал. Преспокойно входил в спальни, женские и мужские, со словами: «Надеюсь, я вас не побеспокоил». Если ему говорили, что его присутствие вообще-то нежелательно, он мило извинялся, обещал уйти через минутку – а потом оставался ровно столько, сколько считал необходимым. Если кто-то писал письмо, он заглядывал этому человеку через плечо. К королеве Марии и ее свите он захаживал во время еды и внимательно вслушивался в их беседы. И переходить на французский было бесполезно, поскольку он хорошо знал этот язык. Если кто-либо осмеливался возражать, он отвечал: «Прошу прощения, но, как вам известно, уединение для заключенных не предусмотрено». Все женщины без исключения находили его приятным, а одна и вовсе призналась, что завела привычку ходить по спальне голой – на случай, если ему вздумается к ней зайти.