Затем Мария удалилась в одиночестве в крохотную часовню. Элисон и прочие дамы ее свиты ждали снаружи. За ожиданием наступил рассвет. Элисон выглянула из окна. День обещал быть ясным и солнечным. Отчего-то она разозлилась из-за этого пустяка.
Часы пробили восемь, и вскоре раздался громкий, настойчивый стук в дверь королевских покоев. Послышался мужской голос:
– Лорды ожидают королеву!
До этого мгновения Элисон отказывалась верить, что Мария может погибнуть. Она уговаривала себя, что все это – не более чем глупая шутка, представление, разыгранное Паулетом в каких-то неведомых дурных целях, или же происки Елизаветы, которая в последний миг распорядится отменить назначенную казнь. Ей вспомнилось вдруг, что Уильяма Эпплтри, стрелявшего в Елизавету, когда та каталась на лодке по Темзе, помиловали, когда он уже взошел на эшафот. Но если лорды прибыли засвидетельствовать казнь, значит, все происходит в действительности. Ее сердце словно превратилось в комок льда, ноги подкашивались. Хотелось лечь, закрыть глаза – и заснуть непробудным сном навсегда.
Увы, она должна позаботиться о своей королеве.
Элисон постучала в дверь часовни и заглянула внутрь. Мария стояла на коленях перед алтарем, держа в руках латинский молитвенник.
– Позволь мне закончить молитву, – попросила она.
Элисон передала просьбу королевы стражникам, но мужчины снаружи не были расположены к долготерпению. Входная дверь распахнулась, и вошел шериф.
– Надеюсь, она не заставит нас выволакивать ее силком.
Его голос дрогнул, и Элисон поняла, что этому человеку, этому мужлану тоже страшно. Как ни удивительно, она даже прониклась к нему состраданием.
Шериф без стука открыл дверь часовни. Мария немедленно поднялась. Она побледнела, но держалась стойко, и Элисон, которая хорошо знала свою королеву, уверилась, что Мария достойно, по-королевски, вынесет предстоящее испытание и унижение. Это было облегчением – она вовсе не желала увидеть, как Мария, заодно с жизнью, лишится своего достоинства.
– Следуйте за мной, – велел шериф.
Мария одним быстрым движением сняла с крюка на стене над алтарем распятие из слоновой кости. Одной рукой прижала это распятие к груди, в другой стиснула молитвенник – и пошла за шерифом, а Элисон последовала за ней.
Шериф намного уступал королеве в росте. Хвори и тяготы заключения сказались на ее фигуре, она располнела и округлилась в плечах, но Элисон не могла не восхититься сквозь слезы тем, как гордо Мария выпрямила спину, как спокойно ее лицо и как тверда поступь.
В крохотной комнатке снаружи их остановили.
– Далее королева пойдет одна, – заявил шериф. Дамы стали возражать, но шериф стоял на своем. – Таково распоряжение королевы Елизаветы.
Мария произнесла ледяным тоном:
– Я вам не верю. Моя сестра, королева-девственница, никогда не приговорила бы другую женщину к смерти, не позволив дамам ее сопровождать.
Шериф, словно не услышав, распахнул дверь в залу.
Элисон увидела наспех сколоченный помост, высотой около двух футов, обтянутый черным сукном, и толпу лордов подле помоста.
Мария прошла через дверной проем, остановилась так, чтобы дверь нельзя было закрыть, и произнесла громким голосом, что раскатился по всей зале:
– Молю ваши светлости позволить моим дамам быть со мною, дабы они могли поведать миру о том, как я умерла.
Кто-то хмыкнул.
– Ну да, а еще они смочат свои платки в ее крови, и суеверные глупцы обретут святотатственные реликвии!
Элисон сообразила, что люди у власти озабочены, похоже, тем, как народ воспримет казнь Марии. Что бы они ни напридумывали, воскликнула она мысленно, тех, кто причастен к этому позорной расправе, вознаградят ненавистью и душевными муками до скончания веков.
– Они не станут делать ничего подобного, – возразила Мария. – Даю вам свое слово.
Лорды сдвинулись плотнее, коротко переговорили между собой, и чей-то голос ответил:
– Хорошо. Выберите шестерых. Остальные не войдут.
Мария покорно отобрала шестерых дам, начав, разумеется, с Элисон, и шагнула вперед.
Элисон увидела помещение целиком. Помост располагался посередине. На нем, в двух креслах, восседали мужчины, в которых она узнала графов Кента и Шрусбери. Третье кресло, с подушкой, очевидно предназначалось для Марии. Перед креслами, тоже обтянутая черным, высилась колода, а у ее подножия лежал большой топор, лезвие которого сверкало недавней заточкой.
У помоста сидели в креслах сэр Эмиас Паулет и мужчина, которого Элисон прежде не встречала. Рядом стоял коренастый детина в простецкой одежде – единственный среди всей знати в наряде простолюдина; мгновение спустя Элисон догадалась, что это, скорее всего, палач. Вокруг помоста выстроились вооруженные солдаты. За их спинами толпились зрители – казнь следовало засвидетельствовать. Среди этой толпы Элисон различил сэра Неда Уилларда. Он больше всех виноват в том, что эта жуть творится на самом деле! Он, и никто другой, перехитрил врагов Елизаветы, что бы те ни предпринимали. Почему же он не торжествует? Даже глядит с отвращением – на помост, на топор, на приговоренную королеву… Элисон предпочла бы видеть на его лице довольную ухмылку; тогда она возненавидела бы его пуще прежнего.
В громадном очаге пылал огонь, но тепло почти не ощущалось, и Элисон почему-то подумалось, что в этой зале, должно быть, холоднее, чем на дворе за окном, залитом солнечным светом.
Мария приблизилась к помосту. Паулет встал и протянул королеве руку, помогая взойти по ступенькам.
– Благодарю, – сказала она. Конечно, Мария не могла не оценить жестокой насмешки судьбы в этом жесте и добавила язвительно: – Это последняя неприятность, какую я вам доставляю.
Высоко держа голову, она поднялась на три ступени.
Затем величаво опустилась на пустующее кресло.
Пока зачитывали обвинительное заключение, она сидела неподвижно, с бесстрастным лицом. Но когда духовник начал молиться, громко и велеречиво прося Господа обратить ее в протестантскую веру хотя бы на смертном одре, она возмутилась.
– Я храню верность римской католической матери-церкви! – гордо провозгласила королева. – И моя кровь прольется сегодня на ее благо!
Духовник, ничуть не смутясь, продолжил молитву.
Мария отвернулась, чтобы сесть к нему спиной, и раскрыла свой латинский молитвенник. Духовник все вещал, а она начала негромко читать вслух, и Элисон сказала себе, что из них двоих у Марии выходит молиться куда искреннее и душевнее. Минуту-другую спустя Мария плавно опустилась на колени и теперь читала, стоя лицом к колоде, будто перед алтарем.
Наконец обе молитвы завершились. Марии велели снять верхнюю одежду. Элисон поднялась на помост, чтобы помочь королеве. Мария хотела раздеться побыстрее, словно ей не терпелось расстаться с жизнью, и Элисон послушно поспешила снять блузу и верхнюю юбку, а потом и головной убор с вуалью.
В своих кроваво-красных нижних одеждах королева на помосте походила на католическую мученицу, и Элисон вдруг поняла, что Мария намеренно оделась подобным образом.
Дамы ее свиты рыдали и молились, но Мария бросила им по-французски:
– Не плачьте обо мне!
Палач взялся за топор.
Женщина принесла белую повязку и завязала королеве глаза.
Мария вновь опустилась на колени. Не видя колоды, она нащупала ту руками, положила голову на дерево, обнажив белую шею. Еще мгновение – и топор рассечет эту белизну. Упокой, Господи, ее душу…
Громким голосом Мария произнесла на латыни:
– В Твои руки, Господи, вручаю мой дух.
Палач занес топор – и резко обрушил его на колоду.
Он промахнулся: топор не перерубил шею Марии, лезвие вонзилось королеве в затылок. Элисон, не в силах больше сдерживаться, судорожно всхлипнула. За всю свою жизнь она не видела ничего более ужасного.
Мария не пошевелилась, не издала ни звука. Сложно было сказать, жива она еще или нет.
Палач снова вскинул топор и нанес повторный удар. На сей раз глазомер его не подвел. Лезвие рассекло шею под нужным углом и дошло почти до колоды. Уцелело лишь одно сухожилие, поэтому отрубленная голова не упала.
Палач взялся за голову обеими руками и, двигая вперед и назад по лезвию, перепилил это сухожилие.
Наконец голова Марии скатилась с колоды на соломенную подстилку внизу.
Палач подобрал голову за волосы, поднял повыше, чтобы все видели, и крикнул:
– Боже, храни королеву!
Но Мария вышла на казнь в парике. К ужасу Элисон, парик, за который держался палач, отделился от головы. Отрубленная голова упала на помост, а палач остался стоять, стискивая в пальцах мнимые рыжие кудри. Всем бросилось в глаза, что волосы на голове Марии короткие и седые.
Это унижение было последним и наиболее омерзительным. Элисон в отчаянии зажмурилась.
Глава 25
Сильви чуть не стошнило, когда она услышала об испанском вторжении. Ей сразу представилась новая Варфоломеевская ночь, горы обнаженных трупов с жуткими ранами, как когда-то на парижских улицах. Она-то думала, что все это осталось позади. Неужто подобное может повториться?
Враги королевы Елизаветы решили действовать иначе: вместо заговоров они перешли к открытому противостоянию. Король Фелипе Испанский собирал могучий флот. Фелипе давно вынашивал этот замысел, а обезглавливание Марии Стюарт предоставило ему отличный предлог, на радость другим европейским государям. А презренный папа Сикст в Риме настолько расстроился из-за смерти Марии, что пообещал выделить миллион дукатов золотом на войну с Англией.
Нед узнал об испанской армаде заблаговременно, а к настоящему времени тайна, в которой испанцы якобы собирали флот, сделалась всеобщим достоянием. Сильви слышала, как предстоящее вторжение обсуждали во французской протестантской церкви в Лондоне. Король Фелипе физически не мог укрыть от посторонних глаз сотни кораблей и тысячи солдат, что стекались к месту отправления флота в Лиссабон. Испанский флот закупал сотни тонн продовольствия и снаряжения – провиант, порох, пушечные ядра, а также всегда полезные бочки для хранения всего на свете, и торговые представители Фелипе буквально обшаривали Европу в поисках необходимого. Насколько знала Сильви, они даже осмелились закупаться в Англии: кингсбриджского купца по имени Элайджа Кордвейнер повесили за продажу каких-то товаров противнику.