Худенькая молодая женщина в красном платье привлекла внимание Пьера, и у него родилась мысль. Нужно предложить какой-нибудь шлюхе деньги, пусть заберет ребенка и подложит к статуе. Никто из гулящих девиц его не узнает, значит, и ребенок останется неопознанным.
Он совсем уже собрался обратиться к женщине в красном платье, когда, к своему ужасу, услышал из-за спины знакомый голос:
– Пьер, милый мой, как поживаешь?
Это был его университетский наставник.
– Отец Муано! – пролепетал Пьер.
Вот незадача! Если младенец заплачет, придется во всем сознаваться.
Красное, мясистое лицо священника лучилось улыбкой.
– Рад тебя видеть. Слыхал, ты образумился и завел семью.
– Ну да, – промямлил Пьер, изнемогая от дурных предчувствий. – Прошу прощения, святой отец, но мне сейчас некогда. Вынужден вас оставить.
Муано явно задела эта отповедь.
– Конечно, сын мой, негоже откладывать дела из-за пустых разговоров.
Пьеру отчаянно хотелось исповедаться священнику в своих бедах, но еще сильнее было желание унести ноги – и младенца – из собора.
– Извините, святой отец, – повторил он. – Я навещу вас в ближайшее время, если позволите.
– Заходи, как будет время, – язвительно пригласил Муано.
– Обязательно. Всего хорошего!
Муано молча отвернулся, показывая, что обижен.
Пьер устремился вдоль нефа к выходу. Жаль, очень жаль, что пришлось обидеть Муано, единственного человека, с которым он мог бы поделиться одолевавшими его заботами. У Пьера были хозяева и были слуги, но друзьями он как-то не обзавелся – не считая Муано. А теперь сам оттолкнул своего единственного друга.
Постаравшись выбросить встречу с Муано из головы, Пьер двинулся по мосту в обратном направлении. Надо было выкинуть младенца в реку, и все дела. Правда, его бы заметили. И никакой отец Муано не смог бы убедить в том, что этакое убийство устроилось по воле Господа. Грехи, совершенные ради высоких целей, обыкновенно отпускались, но всему есть предел.
Что ж, если не получилось оставить ребенка в соборе, нужно отнести его к монашкам. Пьер знал женский монастырь, при котором имелся сиротский приют; этот монастырь располагался на оживленной восточной окраине Парижа, неподалеку от семейного особняка де Гизов. Он свернул в ту сторону. Следовало, пожалуй, поступить так с самого начала, идти в собор было ошибкой.
Монастырь, который Пьер имел в виду, именовался монастырем Святого Семейства. При нем имелся не только сиротский приют, но и школа для девочек и маленьких мальчиков. Подходя ближе, Пьер различил звонкие детские голоса. По ступеням крыльца он поднялся к высокой резной двери, открыл ее и вошел в холодную и тихую залу с каменным полом.
Пьер вынул младенца из-под плаща. Ребенок еще дышал и, не открывая глаз, сучил перед собой крохотными ручонками, будто пытаясь пососать собственный палец.
Вскоре в залу вошла молодая монахиня – и сразу же уставилась на ребенка.
Пьер заговорил своим самым убедительным тоном:
– Мне немедленно нужно встретиться с вашей матерью-настоятельницей.
– Конечно, мсье. – Монашка, похоже, ничуть не устрашилась; да и кто, скажите на милость, испугается мужчину с младенцем на руках? – Могу я узнать, как вас представить?
Этого вопроса Пьер ожидал.
– Скажите, что пришел доктор Жан де ла Рошель. Я из коллежа Святой Троицы в университете.
Монашка приоткрыла дверь во внутренние помещения.
– Будьте любезны, обождите здесь.
Пьер послушно вошел в милую комнатку с раскрашенными деревянными фигурками Марии, Иосифа и малютки Иисуса. Единственным предметом мебели в комнатке была скамья, но садиться Пьер не стал.
Несколько минут спустя за ним явилась монахиня постарше.
– Доктор Рошель?
– Де ла Рошель, – поправил Пьер. Ошибка в фамилии вполне могла оказаться намеренной; так его могли проверять.
– Прошу прощения. Я мать Ладуа.
– Видите ли… Мать этого младенца одержима дьяволом!
Пьер вложил в эти слова все обуревавшие его чувства.
Потрясенная мать Ладуа поспешно перекрестилась.
– Помилуй нас, Господи!
– Нельзя доверять ей воспитание ребенка. Дитя погибнет.
– А ее семья?
– Ребенок незаконнорожденный.
Монахиня, очевидно, оправилась от первого потрясения и как будто вознамерилась дотошно допросить Пьера.
– А отец?
– Это не мой ребенок, уверяю. Как вы могли подобное предположить? – высокомерно возмутился Пьер.
Монахиня смутилась.
– Прошу, простите.
– Могу лишь сказать, что это отпрыск благородного рода. Я их семейный врач. Сами понимаете, имен называть я не вправе.
– Понимаю.
Младенец заплакал. Мать Ладуа тут же забрала мальчика у Пьера и принялась качать на руках.
– Он голоден.
– Конечно, – согласился Пьер.
– Одеяло такое мягкое. Наверное, очень дорогое.
Это был намек. Пьер достал кошель. Он не то чтобы готовился к подобному повороту событий, но деньги всегда держал при себе. Он отсчитал десять золотых экю, то есть двадцать пять ливров; такой суммы было достаточно, чтобы кормить ребенка целый год.
– Семья поручила мне передать вам десять экю и готова выплачивать аналогичную сумму за каждый год, который ребенок проведет в вашей обители.
Мать Ладуа помедлила, решая для себя, должно быть, стоит или нет верить той истории, которую поведал Пьер. Впрочем, забота о нежеланных детях была для этого монастыря главным делом и призванием. А десять экю – весьма крупной суммой.
Настоятельница приняла деньги.
– Благодарю, – сказала она. – Заверяю вас, мы хорошо позаботимся об этом ребенке.
– Буду молиться за него и за вас.
– Рассчитываю увидеть вас ровно через год.
На мгновение Пьер опешил, но потом сообразил, что монахиня имеет в виду следующий взнос за ребенка, следующие десять золотых монет. Что ж, она может ждать сколько угодно.
– Разумеется. Ровно через год.
Он открыл дверь перед настоятельницей. Та вышла из комнаты и беззвучно скрылась во внутренних помещениях монастыря.
Пьер с облегченным вздохом выскочил на улицу и быстрым шагом пошел прочь. Душа пела. Он все-таки избавился от ублюдка. Дома, конечно, ждет скандал, но это ерунда. Самое главное, что теперь ничто не привязывает его к потаскухе Одетте. Надо придумать, куда бы сплавить ее саму.
Чтобы перевести дух, он заглянул в таверну и выпил стаканчик шерри за собственное хитроумие. Потягивая крепкое золотистое вино, он размышлял о работе.
Сейчас дела шли более туго, чем раньше, когда он только приступал. Король Франциск Второй развязал гонения на протестантов, подстрекаемый то ли своей супругой-шотландкой, Марией Стюарт, то ли, что казалось вероятнее, ее дядьями де Гизами. Из-за этих гонений протестанты стали вести себя куда осторожнее.
Среди лазутчиков и соглядатаев Пьера было несколько протестантов, которых арестовали и которым пригрозили пытками, если они не станут наушничать. Они доносили, что еретики сделались осмотрительнее и уже не доверяют каждому, кто на словах объявляет себя их единоверцем. Теперь они обращались друг к другу лишь по именам и тщательно скрывали свои фамилии и места проживания. Смахивало на игру, где еретики отвечали своим ходом на каждый ход церкви. Впрочем, кардинал Шарль был терпелив, а Пьер не ведал жалости, да и игра, как ни крути, все равно заканчивалась смертью для еретиков.
Допив вино, Пьер нехотя отправился домой.
К его изумлению, в гостиной восседал кардинал Шарль в своем красном шелковом дублете.
Повитуха стояла за спиной кардинала – руки сложены на груди, подбородок воинственно выпячен.
Шарль не стал ходить вокруг да около.
– Куда ты дел ребенка?
Пьер кое-как справился с потрясением. Спешно требовалось проявить смекалку. Одетта оказалась хитрее, чем он предполагал. Не зря говорят, что нельзя недооценивать отчаявшихся женщин. Видимо, она довольно быстро оправилась от родов и известила кардинала – скорее всего, отправила к нему за помощью Нат. Той посчастливилось застать кардинала, и Шарль явился на выручку. Отсюда следовало, что у Пьера серьезные неприятности.
– Он в безопасности, – ответил Пьер на вопрос кардинала.
– Если ты прикончил ребенка де Гизов, тебя ждет смерть, как бы ты ни был хорош в поимке богохульников.
– Ребенок жив, о нем позаботятся.
– Где он?
Скрывать правду не было ни малейшего резона.
– В монастыре Святого Семейства.
Перехватив суровый взгляд повитухи, Пьер слегка смутился. Наверно, не стоило бить ее по лицу.
– Ступай и принеси его обратно, – велел кардинал.
Пьер растерялся. Возвратиться в монастырь – хуже не придумаешь, но он не мог оспорить распоряжение кардинала, не подвергая себя опасности.
– И лучше бы он был живым, – прибавил Шарль.
Пьер вдруг осознал, что если младенец умрет по естественной причине – а это нередко случалось в первые дни после родов, – его обвинят в этой смерти и даже, быть может, казнят за убийство.
Он повернулся и направился к двери.
– Погоди, – остановил его Шарль. – Запомни вот что. Ты будешь жить с Одеттой и заботиться о ней и о ребенке до конца своих дней. Понятно?
Пьер промолчал. Никто не отваживался возражать Шарлю, даже король.
– Мальчика зовут Алэн, – сказал напоследок кардинал.
Пьер кивнул и вышел из дома.
Жизнь Сильви складывалась неплохо целых полгода.
На деньги от продажи книг они с матерью сняли чудесный домик с двумя спальнями на рю де ла Серпан в Университетском квартале, к югу от реки, и даже открыли лавку на первом этаже. Торговали бумагой, чернилами и прочими писчими принадлежностями, обслуживали университетских преподавателей, студентов и просто образованных людей. Бумагу Сильви закупала в Сен-Марселе, южном пригороде за городской стеной, где мастерские работали на воде из реки Бьевр. А чернила делала сама из чернильных орешков, похожих на бородавки наростов на коре деревьев в лесу. Этому умению ее научил отец. Конечно, чернила для печати делались иначе, к ним добав