Выяснилось, что и это еще не все.
– Теперь, в ознаменование сегодняшнего перемирия, велю герцогу де Гизу обняться с королем Наварры.
Для Меченого это было откровенное унижение.
Герцог и Антуан смерили друг друга ненавидящими взглядами.
– Я жду! – напомнила Екатерина. – Ну же, смелее!
Антуан подчинился первым, сделал шаг по разноцветным плиткам пола в направлении Меченого. Оба они были почти ровесниками, но на этом всякое сходство заканчивалось. Антуан, как правило, держался отстраненно, однако сейчас на его губах, под вислыми усами, играла злорадная ухмылка; загорелый и худощавый герцог Франсуа, напротив, всем своим видом источал разочарование и злобу. Антуан глупцом не был. Он остановился в ярде от герцога, широко распростер руки и проговорил:
– Исполняю повеление ее величества королевы-матери.
На это Меченый не посмел возразить.
Он шагнул навстречу принцу, и двое мужчин обменялись мимолетным прикосновением, а отдалились потом друг от друга столь прытко, будто оба опасались подцепить чуму.
Екатерина улыбнулась, захлопала в ладоши, и все придворные последовали примеру королевы.
В оживленном порту средиземноморского Марселя Сильви перегрузила свои товары с речного судна на морской торговый корабль. Путь пролегал мимо Геркулесовых столпов и через Бискайский залив, где ее совершенно измучила морская болезнь; дальше корабль прошел Английским каналом и двинулся вверх по Сене до Руана, крупнейшего порта на севере Франции.
Этот город был на треть протестантским, и Сильви побывала на воскресной службе: прихожане нисколько не опасались гонений, а сама служба проходила в настоящей церкви. При желании девушка могла бы распродать в Руане все свои книги. Но в этих книгах отчаянно нуждался католический Париж, да и цены в столице были повыше.
Стоял январь 1560 года, и Франция радовалась хорошим вестям. После кончины короля Франциска Второго его мать, королева Екатерина, заняла трон и лишила братьев де Гиз ряда важных должностей. Еще она издала несколько указов, немного облегчивших жизнь протестантам, пусть это были не законы, а временные указы. Все те, кого арестовали за приверженность иной вере, подлежали освобождению; суды по обвинению в ереси прекращались; смертные приговоры за ересь отменялись. Протестанты, которые, как слышала Сильви, стали именовать себя гугенотами[47], наслаждались переменами.
Впрочем, торговля запрещенными книгами по-прежнему считалась распространением ереси и признавалась преступлением.
Плывя вверх по реке, в направлении Парижа, на судне, забитом ящиками с книгами, Сильви испытывала надежду, омраченную страхом. В город она прибыла холодным февральским утром и высадилась на набережной де Ла Грев, у которой теснились десятки других судов и лодок.
Сильви послала предупредить мать о своем приезде и отправила короткую записку Люку Мориаку; в записке говорилось, что она хотела бы лично поблагодарить Люка за помощь с устройством своего путешествия. А сама отправилась к зданию таможни на Гревской площади. Что ж, если ее ждут неприятности, все начнется именно тут.
Сильва предъявила счета и расписки, собранные радениями Гийома; из документов следовало, что Сильви Пало приобрела сто десять ящиков бумаги у вымышленного производителя из Фабриано. Кроме того, Сильви приготовила кошель, чтобы заплатить положенную подать.
– Бумага? – спросил чиновник, которому девушка показала свои документы. – Обыкновенная бумага, на которой ничего не написано и не напечатано?
– Мы с матерью продаем бумагу и чернила студентам, – объяснила Сильви.
– Столько бумаги на продажу?
Сильви осторожно улыбнулась.
– По счастью для нас, в Париже много студентов.
– А зачем было ездить так далеко? Мы и сами делаем бумагу, в Сен-Марселе.
– Итальянская бумага лучше качеством. И дешевле.
– Потолкуйте с начальником. – Чиновник вернул Сильви документы и указал на скамью. – Обождите.
Девушка присела. Ее терзали дурные предчувствия. Всего-то и требовалось, что открыть любой ящик и тщательно тот обшарить. Сильви казалось, что она уже попалась, что ее объявили виновной и оставили ждать приговора. Это ожидание изматывало. Ей даже захотелось, чтобы стражники отвели ее тюрьму; все лучше, чем изводиться неизвестностью.
Она попыталась отвлечься, наблюдая за тем, как работает таможня, и быстро сообразила, что большинство мужчин, заходивших внутрь, было хорошо знакомо чиновникам. Их бумаги просматривали бегло, они уплачивали пошлины и благополучно удалялись. Счастливчики.
Минул мучительный час, и наконец Сильви отвели наверх, в просторное помещение, которое занимал заместитель начальник таможни Клод Ронсар, кислолицый мужчина в темно-коричневом дублете и бархатной шапочке на голове. Отвечая на те же самые вопросы, которые ей задавали ранее, она прикидывала, не стоит ли попробовать подкупить кого-либо из чиновников. Внизу она ничего такого не заметила, но это и понятно, в открытую никто деньги не сует и не берет.
В завершение беседы Ронсар заявил:
– Ваш груз подлежит досмотру.
– Конечно, – согласилась Сильви, стараясь, чтобы ее голос и лицо выражали в лучшем случае легкую досаду от задержки; но сердце начало колотиться как безумное. Она как бы невзначай тряхнула кошелем, и монеты внутри зазвенели, но Ронсар словно не обратил внимания на намек. Наверное, он берет взятки лишь у тех, кого знает лично. Теперь Сильви оставалось только молиться – она не знала, что еще предпринять, чтобы спасти свой груз и свою жизнь.
Ронсар встал, и они вдвоем пошли вниз. Сильви с трудом переставляла ноги, однако Ронсар как будто не замечал ее очевидного смятения и растерянности. Он подозвал того чиновника, который расспрашивал Сильви раньше, и все двинулись на набережную, у которой дожидалось судно.
К удивлению Сильви, на набережной стояла матушка. Изабель наняла грузчика и крепкую повозку о четырех колесах, чтобы доставить ящики с бумагой на склад на рю де Мюр. Сильви объяснила, в чем дело, и Изабель молча обняла дочь. Вид у матери был испуганный.
Ронсар и чиновник поднялись на палубу и выбрали ящик, который надлежало вскрыть и проверить. Грузчик вынес этот ящик на берег и поставил наземь. Сколоченный из древесины, ящик был надежно сбит гвоздями, а на его боку красовалась итальянская надпись «Карта ди Фабриано».
Сильви подумалось, что таможенники вряд ли ограничатся поверхностным досмотром. Скорее всего, они попросту вывалят содержимое ящика на землю – и найдут под бумагой четыре десятка отпечатанных в Женеве французских Библий с пламенными протестантскими примечаниями на полях страниц.
Грузчик подцепил вагой крышку ящика. Взорам предстали пачки бумаги.
И в этот миг появился Люк Мориак.
– Ронсар, друг мой! А я вас ищу! – весело воскликнул Люк, помахивая бутылью с вином. – Получил груз из Хереса и решил, что вы не откажетесь попробовать. Сами знаете, лучше удостовериться, что товар хороший.
Мориак подмигнул таможеннику.
Сильви не сводила глаз с открытого ящика. Прямо под этими пачками бумаги скрывались книги, которые могли обречь ее на смерть.
Ронсар тепло приветствовал Люка, принял бутыль и представил Мориаку своего помощника.
– А мы тут проверяем груз этой вот особы, – прибавил он, указывая на Сильви.
Мориак повернулся к девушке – и притворился изумленным.
– Ба, мадемуазель! Вы уже вернулись? Не беспокойтесь насчет нее, дружище. Я хорошо ее знаю, она продает студентам бумагу и чернила на Левом берегу.
– В самом деле?
– Уж поверьте. Я готов поручиться за нее. Кстати, Ронсар, только что прибыл груз мехов с Балтики, и среди прочих там есть шкура белого волка, которая будет отлично смотреться на вашей женушке. Так и вижу, как ее волосы ложатся на меховой воротник. Если вы не против, шкипер доставит вам эту шкуру. Дарю от чистого сердца, дружище! Идемте со мной, сами посмотрите.
– С удовольствием! – Ронсар обернулся к помощнику. – Заполните бумаги и отпустите.
Под руку с Люком он ушел.
Сильви чуть не лишилась чувств от облегчения.
Она заплатила чиновнику пошлину. Тот запросил дополнительно золотой экю «за чернила», явно вымогая взятку. Сильви охотно рассталась с монетой, и чиновник удалился.
Грузчик стал перегружать ящики на повозку.
В начале 1561 года Неду Уилларду поручили первое задание за границей. Осознавая всю меру ответственности, юноша рвался преуспеть – и сослужить достойную службу королеве Елизавете.
Надлежащие наставления он получили в новом доме сэра Уильяма Сесила на Стрэнде, сидя у высокого окна, выходившего на поля Ковент-Гардена.
– Нам нужно, чтобы Мария Стюарт осталась во Франции, – объяснял Сесил. – Если она вернется в Шотландию и примет корону, неприятностей не избежать. Там идет схватка вероучений, и королева-католичка на троне, скорее всего, развяжет гражданскую войну. А если она одолеет протестантов и выйдет из этой войны победительницей, то вполне может обратить взор на Англию.
Нед кивнул. В глазах многих европейских государей Мария Стюарт являлась законной правительницей Англии. Если ей вздумается пересечь Английский канал, она станет прямой угрозой для Елизаветы.
– Полагаю, именно по этой причине де Гизы столь усердно отправляют ее в Шотландию.
– Верно. Тебе предстоит убедить Марию в том, что ей лучше остаться там, где она находится сейчас.
– Приложу все усилия, – ответил Нед, хотя, по правде сказать, не имел ни малейшего представления о том, как это сделать.
– С тобой поедет ее брат.
– Но у нее же нет брата! – удивился Нед, знавший, что Мария была единственным отпрыском короля Шотландии Джеймса Пятого и его супруги, Мари де Гиз.
– На самом деле братьев у нее в избытке. – Сесил неодобрительно хмыкнул. – Ее отец изменял жене столь усердно, что это удивительно даже для королей, и после него осталось не меньше девяти сыновей-бастардов. – Сам будучи внуком хозяина постоялого двора, сэр Уильям испытывал, похоже, свойственную купцам и ремесленникам неприязнь к королевской распущенности. – Того, кто поедет с тобой, зовут Джеймс Стюарт. Мария хорошо к нему относится, хоть он и протестант. Он тоже хочет, чтобы сестрица осталась во Франции, где не сможет доставить серьезных хлопот. Ты будешь выдавать себя за его помощника; нельзя допустить, чтобы французы решили, что королева Елизавета вмешивается в это дело.