Протестанты пели по-французски:
Si seurement, que quand au val viendroye,
D’umbre de mort, rien de mal ne craindroye.
Эбрима, понимавший французский, сообразил, что это перевод с латыни. Тридцать третий псалом[62]. Он слышал этот гимн и раньше, но никогда – в таком исполнении. Казалось, многоцветие голосов порождено самой природой, и поневоле приходил на память ветер, летящий над океаном. Эти люди всей душой верили тому, о чем пели, – что, бредя дорогой смертной тени, не убоятся зла.
Неподалеку мелькнул Маттус, пасынок Эбримы. Каждое воскресенье Маттус ходил к мессе с матерью и с приемным отцом, но у него все чаще проявлялось желание бранить католическую церковь. Мать советовала ему держать недовольство при себе, но юноша не слушал: ему было семнадцать, и для него существовало только черное и белое, а доброе и дурное никак не сочетались. Эбриму немало обеспокоило то, что Маттус шел с компанией юнцов, поголовно вооружившихся увесистыми дубинками.
Карлос тоже заметил Маттуса.
– Эти парни явно напрашиваются на драку, – настороженно проговорил он.
Впрочем, на лугу пока царили мир и спокойствие, поэтому Эбрима постарался отогнать опасения.
– Надеюсь, они уйдут разочарованными.
– Народищу-то сколько!
– По-твоему, сколько именно?
– Тысячи.
– И как мы будем их пересчитывать?
Карлос ловко обращался с подсчетами.
– Для простоты прикинем, что толпа делится ровно пополам – половина на одной стороне речки, половина на другой. Проведи мысленную линию отсюда до проповедника. Сколько, на глазок, людей в ближайшей к тебе четверти? Или можно и ее поделить на четыре части.
Эбрима прикинул.
– Примерно пять сотен в каждой малой четверти.
Карлос вдруг встрепенулся, забыв о подсчетах.
– А вот и неприятности.
Он смотрел Эбриме за спину, и Эбрима поспешно обернулся. Он сразу увидел, что вызвало тревогу Карлоса: через ту рощицу, которую они недавно миновали, двигался малочисленный отряд – священники и солдаты.
Если они явились разогнать протестантский сбор, их слишком мало. Вооруженная толпа, исполненная убежденности в своей правоте, их просто-напросто сметет.
Посреди отряда шествовал мужчина лет шестидесяти, с огромным серебристым крестом, вышитым на черном одеянии. Когда отряд приблизился, Эбрима разглядел, что нос у этого старца с горбинкой, глаза глубоко посажены, а тонкие губы крепко сжаты.
Сам Эбрима старика не узнал, но Карлос воскликнул:
– Это же Пьетер Тительманс, декан Ронсе! Великий инквизитор!
Эбрима покосился на Маттуса и на приятелей пасынка. Те пока не замечали новоприбывших. Как они поступят, когда осознают, что великий инквизитор Тительманс почтил протестантское собрание своим присутствием?
Карлос дернул Эбриму за рукав.
– Слушай, давай-ка отойдем. Он меня знает.
Увы, было слишком поздно. Тительманс углядел Карлоса, притворился, будто удивлен встречей, и произнес:
– Ты разочаровал меня, сын мой. Не ждал увидеть тебя в этом оплоте богохульства.
– Я добрый католик! – возразил Карлос.
Тительманс наклонил голову, точно проголодавшийся сокол, который заметил добычу.
– И что добрым католикам понадобилось на оргии протестантов, распевающих псалмы?
Инквизитору ответил Эбрима:
– Городской совет пожелал узнать, сколько всего протестантов в Антверпене. Нас послали их пересчитать.
Тительманс недоуменно приподнял бровь и снова обратился к Карлосу:
– Прикажешь верить на слово этому эфиопу? А ведь он небось мусульманин.
Эх, если бы ты знал, кто я, подумал Эбрима. Тут он увидел среди спутников Тительманса знакомое лицо – лицо мужчины средних лет с пегими, или цвета перченой соли, волосами и ярким румянцем, выдающим пристрастие к вину.
– Отец Гус меня знает!
Гус был каноником антверпенского собора.
– Оба они и вправду добрые католики, декан Пьетер, – негромко проговорил Гус. – Они ходят в приходскую церковь Святого Иакова.
Псалом между тем закончился, и протестантский проповедник стал вещать. Некоторые придвинулись ближе, чтобы разобрать слова, гремевшие над полем; другие, заметив Тительманса и его серебряный крест, недовольно зароптали.
– Декан, протестантов здесь намного больше, нежели мы предполагали, – обеспокоенно прибавил Гус. – Если на нас нападут, мы вряд ли сумеем защитить себя.
Тительманс словно не услышал.
– Если вы двое столь верные слуги матери-церкви, какими хотите выглядеть, назовите мне, будьте любезны, имена хоть кого-то из этих злодеев. – Он широким взмахом руки обвел толпу на лугу.
Эбрима вовсе не собирался предавать своих соседей и обрекать тех на пытки – и знал, что Карлос разделяет его чувства. С уст Карлоса уже готов был сорваться негодующий возглас, и Эбрима поспешил вмешаться.
– Конечно, декан Пьетер, – сказал он. – Мы с удовольствием это сделаем. – Притворился, будто озирается по сторонам, и изрек: – Прямо сейчас, к сожалению, я не вижу никого знакомого.
– Неужели? Тут ведь собралось тысяч семь или восемь. И среди них никого, вам известного?
– В Антверпене проживают восемьдесят тысяч человек. Я не могу знать их всех.
– Всех и не нужно, вполне достаточно нескольких.
– Увы, ничем не могу помочь. Возможно, дело в том, что все мои друзья – тоже католики.
Тительманс скривился. Эбрима в душе возликовал. Ему удалось выдержать этот допрос.
В этот миг его окликнули из-за спины на сочном брабантском наречии:
– Ба! Эбрима! Карлос! Как поживаете?
Эбрима обернулся и увидел перед собой Альберта Виллемсена, мастера по металлу и своего шурина, который помог им, когда они прибыли в Антверпен шесть лет назад. Альберт построил надувную печь, такую же, как у них, и та не развалилась и не взорвалась. С Виллемсеном были его жена Бетье и дочка Дрике, четырнадцатилетняя красавица с ангельским личиком. Все семейство, насколько знал Эбрима, приняло протестантское вероучение.
– Разве не здорово?! – вскричал Альберт. – Все эти люди поют во славу Божью, и никто не велит им замолчать!
– Думай, что говоришь, – вполголоса произнес Карлос.
Но вошедший в раж Альберт не замечал ни самого Тительманса, ни его креста.
– Да брось, Карлос! Я знаю, ты человек разумный, вовсе не из этой банды твердоголовых! Сам видишь, здесь нет ничего, что могло бы прогневить любящего нас Всевышнего.
– Заткнись! – процедил Эбрима.
Альберт опешил, собрался было обидеться, но тут его супруга Бетье ткнула пальцем в инквизитора, и Виллемсен побледнел.
Теперь и прочие заметили Тительманса, а большинство находившихся поблизости протестантов отвернулось от проповедника – инквизитор занимал их куда больше. Маттус и его дружки двинулись в сторону церковников, помахивая дубинками.
– А ну назад, парни! – крикнул им Эбрима. – Вы тут не нужны!
Маттус пропустил слова отчима мимо ушей и встал рядом с Дрике. Он изрядно вымахал за последние пару лет и еще не до конца свыкся со своим ростом. На юношеском лице страх смешивался с предвкушением. При этом он словно оберегал Дрике. Не влюбился ли мальчик? – подумал Эбрима. Надо будет расспросить Эви.
– Декан Пьетер, мы должны вернуться в город! – сказал отец Гус.
Тительмансу явно не хотелось уходить с пустыми руками. Указав на Альберта, он справился:
– Кто это, отец Гус? Как его имя?
– Прошу прощения, декан, но я не знаю этого мужчину.
Эбрима восхитился тем, с какой уверенностью священник солгал.
Тительманс повернулся к Карлосу.
– Зато ты, сын мой, точно его знаешь, он окликал тебя, как закадычного друга. Кто это?
Карлос растерялся.
Тительманс прав, мысленно признал Эбрима: после столь теплого приветствия Карлос не сможет отрицать, что знает Альберта.
– Ну же, сын мой, смелее! Ты назвал себя добрым католиком, значит, должен помогать матери-церкви выявлять еретиков. Если откажешься, тебя расспросят в другом месте, где у нас хватает средств развязывать языки и добывать правду.
Карлос поежился; наверное, подумалось Эбриме, сразу вспомнил Педро Руиса и пытку водой в Севилье.
Альберт смело шагнул вперед.
– Не допущу, чтобы моего друга мучили из-за меня, – твердо сказал он. – Меня зовут Альберт Виллемсен.
– Занятие?
– Мастер по металлу.
– А женщины?
– Их это не касается.
– Лишь Господу милосердному дано судить, а не нам. Кто они?
– Я их не знаю, – с отчаянием в голосе проговорил Альберт. – Встретились по дороге. Наверное, шлюхи.
– Они не похожи на шлюх. Ничего, выясним. – Тительманс повернулся к отцу Гусу. – Запишите: Альберт Виллемсен, мастер по металлу. – Потом подобрал подол сутаны, развернулся и двинулся обратно, в сторону города. Вся свита последовала за ним.
Протестанты молча глядели вослед инквизитору.
Тишину нарушил Карлос.
– Вот же гадство!
Северная башня антверпенского собора имела в высоту более четырех сотен футов. Предполагалось, что башен в итоге будет две, но к строительству южной так и не приступили. На взгляд Эбримы, лишенная близнеца северная башня смотрелась даже выигрышнее, этаким одиноким пальцем, устремленным в небеса.
Войдя в неф, он невольно испытал прилив восхищения. Над узким центральным проходом возносился сводчатый потолок, немыслимо, непостижимо высокий. Порой, особенно когда его глазам представало подобное зрелище, Эбрима спрашивал себя – а не существует ли христианский Бог на самом деле? Но потом напоминал себе, что ничто, возведенное человеческими руками, не в состоянии соперничать с могуществом и величием реки.
Над массивным алтарем висела городская гордость, резное изображение Христа, распятого между двумя разбойниками. Антверпен был богатым и славным городом, поэтому его собор изобиловал картинами, скульптурами, витражами и драгоценностями. А сегодня к этой прорве сокровищ добавится картина Карлоса, друга и напарника Эбримы.