Генерал усмешки не принял:
– Заговоренный?.. Потому что не столь наивен, как наши шалопаи. Не столь глуп. А бесстрашию стоит именно у него поучиться…
Как бы тихо ни говорил генерал, слово его прошибало любую тишину. Он не мог никому прибавить ума, но мог прибавить дисциплины. Безоговорочной, жестокой. Даже кровавой – за малейшее подозрение…
– Руководителем группы назначаю Зильберберга. Обсудите все без суеты. План Лева доложит мне. Азефа нет?.. Обойдемся. Чтоб не мешать вам, я прогуляюсь.
Савинков вышел. Дача, превращенная в сокрытый отель, находилась на берегу живописного озера. Сюда вела коряжистая, для карет непроходимая дорога, – только верхом двадцать верст. Или пешком. Уж как кому заблагорассудится.
Он закурил неизменную гаванскую сигару, которую и в тюрьме умудрялся доставать, а здесь чего же – вольная Европа, под вывеской Великого княжества Финляндского. Сигара была хорошая, но он после двух-трех затяжек швырнул ее в воду. Она недовольно зашипела…
Но ведь что-то шипело и в его душе? Он, собственно, был против намечавшегося покушения, но знал, прекрасно понимал: нельзя оставлять боевичков без работы… Ни в коем разе! Скурвятся и, чего доброго, в провокаторы подадутся… Такое бывает. Неизбежная мораль конспирации.
Народ под его знамя собирался решительный и разбитной. Но уж истинно: без царя в голове. Единственное – с браунингом в руке. А в случае необходимости – и с бомбой за пазухой. Лев Зильберберг – отнюдь не бедный еврей, сын богатого купца. Вася Сулятицкий? Сын священника, духовную семинарию закончил и с какой-то дурости в самый разгар революции затесался в вольноопеределяющиеся прапорщики, да еще при севастопольской крепостной тюрьме. Савинков сумел убедить прапорщика-семинариста, что руководителю БО сейчас нельзя умирать на виселице. Никак нельзя! Славная Боевая организация останется без руководителя.
Савинков размышлял. Ну, хорошо – убьют Столыпина, что дальше? И Трепов, и Дурново, и другие дурошлепы будут плясать полицейского «Камаринского»? Видит Бог, ему было жаль Столыпина. В кои-то веки в России появился дельный человек – и ни за что ни про что всадить в него пулю?.. В нем жила дворянская честь. Как угодно называйте это, но он убивает только дураков!
Не узнавал себя «генерал террора», не узнавал. Пусть делают, как хотят! Он на этот раз умывает руки!
Озеро катило тихую лесную волну. Ветра здесь не было, откуда быть крупной волне? Разве что небольшая рябь… как в его дворянской душе…
IX
Новый премьер-министр – а он любил называть себя на европейский лад – привык вставать по солнышку. Помещичья, усадебная натура. В поля на бричке ехать, смотреть, как рожь колосится. Об этом теперь можно было только мечтать. В девять часов начиналось совещание с департаментом полиции, в одиннадцать заседание правительства, в двенадцать и до обеда приемные часы.
Он жил на вольной даче, но семьи почти не видел. Два министерских поста занимали не только дневное, но и вечернее время; дача была главным служебным кабинетом. Приходилось идти на маленькую хитрость: сокращать заседания, выкраивая между ними минут десять – пятнадцать. Дети знали это и заранее скапливались на лестнице, ведущей ко второму этажу, в кабинет. Вот и сегодня последним вышел, сделав «козу» Аде, «Бармалей Герася»! Свой человек в доме. Самый частый посетитель. Он мог шутя и пришлепнуть по спинке слишком шуструю Наташу, которая открыто дразнила его Бармалейкой. Разумеется, ничего бармалейского в его облике не было, а истинную суть этого добрейшего человека знал только отец.
Приняв свою скверную должность, Столыпин не стал звать обратно уволенного Алексея Лопухина. Изболтался друг-гимназист, осовел от безделья. Куда уж ему нынешних террористов ловить!
Так полковник Герасимов и занял место Лопухина, став для всех домашних Бармалейкой.
Вслед за ним сбежал по лестнице и Столыпин.
– В детскую, бузотеры! Не сметь дразнить дядю-полковника Бармалейкой!
Но голос у грозного министра был сейчас под стать голоску Ольги Борисовны:
– Наконец-то наш папа!
Увлекши и ее в детскую, запинаясь в множестве ног и ножонок, он счастливо смеялся:
– Вот видите, украл у своей полиции пяток минут!
Дети хотели большего. Наперебой советовали:
– А еще?..
– …пятнадцать?..
– …двадцать?..
– …укради, папа, у своих министров еще целый час…
Приходилось щелкать по носам и носишкам, чтоб куда не след не совались. Может быть, и у второго заседания сколько-то минут украдет, но!..
– Но чур не галдеть! А то напущу на вас дядю Изволю!
Это министра иностранных дел детки так окрестили… За то, что дольше других отца задерживал. Дети были правы: Извольский хоть полицией и не заведовал, зато был слишком велеречив, а это отнимало времени не меньше, чем убийства и грабежи.
За пятнадцать минут, проведенных в детской, Столыпин оглох от криков, восторженных визгов, безудержного смеха, напрасных увещеваний мамы и наконец сам запутался в собственном дневном графике. Вспомнил: заседание правительства было перенесено на послеобеденное время, и не на даче, а в канцелярии Совета Министров, – здесь же был запланирован еженедельный большой прием посетителей. Приемы он никогда не назначал ни в одной из своих министерских канцелярий. В домашнем кабинете было сподручнее встречать слезы и жалобы. Поэтому и попросил дежурившего в приемной генерал-майора Замятина:
– Пожалуйста, займите чем-нибудь первых посетителей. У меня не все еще дела просмотрены.
Ах детки, милые детки! Отец заболтался с вами и не успел заявления и петиции полистать…
Надо было бежать в нижний, укромный, домашний кабинет.
Он с ходу углубился в бумаги, бормоча:
– «Отставной Статский Советник Михаил Тимофеевич Вербицкий, 60-ти лет». Ведь не беден, поди, а туда же – прибавку к пенсии просить начнет?.. «Запасной унтер-офицер Кавалегардского полка, из крестьян, Смоленской губернии… Василий Прокофьев Солдатиков, 32-х лет…» Н-да, солдат Солдатиков явно не богат, но ничего не просит. Только одно: «На нижайший прием к Его превосходительству». Добро хоть не к «сиятельству». Теперь и так величают. «Гражданский инженер Иероним Иулианович Терлецкий, 25-ти лет…» Вот Господь сподобил имечком! Этому-то чего нужно в полиции? Если нашалил чего, так вроде бы не арестован? «Крестьянин Нижегородской губернии Петр Сипягин…» Землицы, что ли, потребно?.. «Крестьянин Ковенской губернии Франц Станюлис…» Ого, землячок! Не с тобой ли мы за доломитом-то ездили?.. «Член Совета Министерства Внутренних Дел Сенатор Действительный Статский Советник Сергей Алексеевич Хвостов, 60-ти лет…» Фу, сколько званий, и все с больших буквиц! Наверняка от прошлых министров остался – и наверняка какие-нибудь козни… «Крестьянка Анна Петровна Долгушина…»
Раз не муж, а сама выступает, так мужика, наверно, нет?.. И не читая дальше, можно пожалеть.
Он глянул на часы.
– «Князь Иван Александрович Некашидзе…» Славный грузинский князь, с таким редким русским именем! «Церемониймейстер Высочайшего Двора Действительный Статский Советник Александр Александрович Воронин…» Визитка вместо заявления. Да и фамилия знакомая, явно по каким-то царскосельским делам…
Он дернул внутренний сигнальный звонок:
– Генерал! Нельзя же держать в приемной царских посланцев!
Вошедший генерал Замятин по-свойски улыбнулся:
– Он заявил, что по личным делам. Может, и полезно, Петр Аркадьевич, ему вместе со всеми в приемной помаяться…
Столыпин остановил улыбку генерала:
– Все равно, первым пригласите.
Не успел церемониймейстер появиться в дверях, как в приемной поднялся какой-то неприличный шум, крики, туда бросился генерал Замятин… а дальше…
Ничего уже нельзя было сообразить…
…немыслимый грохот, треск, огонь, дым…
…небеса рушились, что ли?!.
X
Был двенадцатый день августа. Прекрасный солнечный день. В ожидании, когда отец освободится, дети играли на балконе. Широкий балкон, просторный. Он тем еще был хорош, что служил одновременно навесом над парадным крыльцом. Да и прекрасный наблюдательный пункт! Кроме Маши-невесты, все дети были увлечены игрой в «узнавайки». К парадному то и дело подкатывали экипажи, наемные пролетки, спешили пешие ходоки, и славно было заранее угадать, кто есть кто.
– Бармалей Герася!
– Дядя Изволя!
– Чухонка-молочница!
– Нет, огородница Агапа!
– Нет, нянюшка! Капушка наша!
– Да, но чего она из города?..
– У ее племянницы день рождения был вчера, не знаешь? Мама отпустила Капу на всю ночь.
– То-то шумели вы в своих спальнях!..
Это уже Маша-невеста заглянула на балкон. Тоном старшей прикрикнула:
– Потише галдите. Вон жандармы едут. Сейчас заберут!
Малыши притихли. Но не от страха перед жандармами, – их ведь видели каждый день, – а от скуки предобеденной. Игра в «узнавайки» сегодня что-то не задалась. Мало было папиных знакомых. Все больше пеший, убогий народ подходил к дому. Открытое ландо с двумя жандармами тоже не заинтересовало. Хватит, насмотрелись таких!
Все побежали внутрь дома вслед за Машей, как овечки за вожаком. На балконе остались только Наташа да малыш Адя; сестрица задержалась лишь ради него – мать наказывала не оставлять шустряка одного, чтобы вниз не свалился. Адя увлеченно бегал за бабочкой, которой почему-то хотелось заглянуть в балконные окна. Наташе было скучно, но что поделаешь? Единственный братик. Папа с мамой братиков что-то больше не дарят…
Дом жил своей жизнью. Папа принимал в нижнем кабинете посетителей, сестры побежали к маман, которая занималась пересмотром так и не разобранной летней одежды. От нечего делать девочки к ней присоединились. Да что там – уже невесты! Если Маше, которая теперь не откликалась на детское прозвище Матя, было двадцать, если пятнадцатый шел Наташе, так Лена и Ольга тоже невест догоняли. Разве что десятилетняя Ара шалила не хуже Аркаши, да и то сегодня сбежала со старшими сестренками к матери. Все-таки платья перебирать интереснее, чем ладошками ловить бабочек или тыкать пальцами в каких-то случайных жандармов. Но жандармам, видимо, некогда было скучать. Выйдя из ландо, они быстро прошли на крыльцо, вслед за штатским. Дети мо