Что к этому можно добавить? Жребий брошен.
Отныне Столыпин становится под огонь со всех сторон.
До покушения на Аптекарском – три месяца.
Вот будничный фон того периода.
1 мая 1906 года убит начальник петербургского порта, вице-адмирал К. Кузьмич.
14 мая не удается покушение на коменданта Севастопольской крепости, генерала Неплюева, убито семь человек, в том числе двое детей.
Всего в мае убито 122 человека, в июне – 127.
В июле – восстание в Кронштадте.
2 августа боевики Ю. Пилсудского провели в Польше ряд терактов против солдат и полицейских.
Убито 33 солдата и полицейских.
14 августа в Варшаве убит генерал-губернатор Н. Вонлярский.
15 августа группа боевиков, купив автомобиль «Форд», стала разъезжать по Москве и расстреливать стоявших на посту городовых.
19 августа, буквально под грохот бомб и треск браунингов, Блок напишет стихотворение «Деве – Революции»:
О, Дева, иду за тобой —
И страшно ль идти за тобой
Влюбленному в душу свою,
Влюбленному в тело свое?
Наверное, всем было страшно и трудно.
Уже в мае Столыпин представил Совету министров ранее отвергнутый Государственным советом проект перемен в общинном законодательстве В. И. Гурко. На этом отрезке времени Столыпин присматривается, изучает опыт предшественников. Председатель Совета министров И. Л. Горемыкин не пропустил проект. Что ж, Столыпин промолчал.
Первая Дума была враждебной правительству с первого до последнего дня. Она поставила себе целью прорваться дальше прав манифеста 17 октября, хотя внешне, казалось, должна была быть вполне послушной.
10 мая депутаты собрались в Зимнем. Впервые в этом роскошном дворце, где в течение ста пятидесяти лет с екатерининских времен властвовала аристократия, появились люди совсем иного облика. Двести мужиков в крестьянских кафтанах, сельские священники, рабочие, адвокаты, профессора. Офицеры и камергеры в шитых золотом мундирах с любопытством наблюдали за этими представителями неведомой силы. Одни – с надеждой, ожидая радикального обновления в судьбе родины, другие – с презрением и озлоблением.
Депутаты тоже разглядывали обитателей Зимнего с противоречивыми чувствами. Сошлись две силы. Что будет завтра? Благоденствие или кровавые потрясения?
Речь Николая II выслушали в полной тишине и с одобрением. Ведь накануне многие с опасением ожидали, что такая речь еще раз подчеркнет самодержавную суть власти и ограниченность прав депутатов. Однако император подчеркнул другое:
«Со своей стороны, я буду неуклонно покровительствовать учреждениям, которые я даровал, будучи заранее уверенным в том, что вы приложите все силы, чтобы служить родине, удовлетворить нужды столь близких моему сердцу крестьян и обеспечить народу развитие его благосостояния, всегда памятуя, что действительное благосостояние государства заключается не только в свободе, но также и в порядке, основанном на принципах конституции» (Цит. по: Рыбас С., Тараканова Л. Указ. соч. С. 44).
Кто мог возразить против этих слов?
Они объединяли надеждой; раздраженность, вызов, жажда борьбы – все это отступало на второй план.
Новая Россия должна была родиться на свет божий. Старая Россия должна была протянуть ей руку и встретить понимание.
Из манифеста от 17 октября следовало: «Даровать населению незыблемые основы гражданской свободы на началах действительной неприкосновенности личности, свободы совести, слова, собраний, союзов».
Казалось, остается совсем немного – и за военным поражением, злобой, революцией, террором, «иллюминациями» наступит наконец гражданский мир.
Правительство возглавлял уже не Витте, а Горемыкин, старый, консервативный, умный бюрократ. И все правительство было консервативным, что, наверное, было правильно для уравновешивания чересчур левой Думы.
В ней наиболее организованной силой была партия конституционных демократов. К кадетам примыкали партия демократических реформ и партия мирного обновления. Были и другие – октябристы, социалисты, национально-автономистские группы – польская, латвийская, эстонская, литовская и западных губерний. В общем, к оппозиции принадлежало больше половины думцев.
Были и двести депутатов-крестьян. Может быть, некоторые из них раньше пострадали за сотрудничество с властями. Еще в 1902 году Витте собирал Особое совещание о нуждах сельскохозяйственной промышленности, а на местах собирались крестьяне и земские деятели, и вот чины Министерства внутренних дел видели в этом угрозу либерализма и отбивали охоту к самостоятельности. Мужики-думцы ждали теперь от Думы одного – земельного закона. Введенные в состав Думы в таком количестве, чтобы, по мысли правительства, укреплять там консервативные настроения, они колебались, не зная, к кому пристать.
Да, они были проникнуты консервативным духом, были верны царю-батюшке, послушны церкви. Но тем не менее правительство Витте ошиблось, издав избирательный закон, давший преимущество крестьянам. Они были равнодушны к политическим свободам, к парламентаризму, и только возможность передачи земли была для них путеводной звездой. Здесь они были готовы поддержать любого, кто помог бы им скорее достичь желанного.
Конечно, эта молчаливая сила должна была пойти не за правительством, а за кадетами – в кадетской программе перераспределение казенных и монастырских земель, а также принудительная экспроприация земель крупных и даже мелких собственников.
На что же могло надеяться правительство?
Оно попробовало организовать правую крестьянскую партию под руководством депутата Ерогина – и ничего не вышло.
Не на что было надеяться правительству.
Однако при всей оппозиционности почти все думцы были настроены заниматься мирной законодательной деятельностью по переустройству русской жизни и верили, что правительство не в силах помешать им, а тем паче распустить Думу.
Правительство не сразу поняло свое положение. Оно рассчитывало после первых формальных заседаний распустить Думу до осени, а уж там обстановка должна была показать, что дальше. Чиновники повели переговоры с председателем Думы кадетом С. А. Муромцевым. И Дума воспротивилась!
Власти были обескуражены. Чем же занять депутатов? Нечем занять. Серьезные вопросы предлагать нежелательно, несерьезные – неудобно. Думали, тянули время и наконец предложили на рассмотрение Думы вопрос о постройке прачечной и оранжереи в Юрьевском университете. Вот это был вопрос из вопросов, без которого Россия и жить не могла!
Увидев такое пренебрежение, думцы зашевелились и сами стали выдергивать из окружающей действительности жгучие вопросы для обсуждения. Первым заявлением, раздавшимся в Таврическом дворце, было требование об амнистии по революционным, аграрным и политическим преступлениям.
В ответ – молчание.
Начало конфликта было положено. Дума в ответ на тронную речь изложила свою программу реформ. Этот документ включал в себя все пункты кадетской программы: упразднить Государственный совет, установить ответственность министров перед Думой, всеобщее голосование, права собраний, свободы печати, полной свободы совести, отмены сословных привилегий. Аграрный вопрос тоже решался в духе кадетской программы.
Этот ответ Думы, несомненно, показывал, что депутаты стремятся присвоить себе права, подобные правам Учредительного собрания Франции либо парламентов конституционной монархии.
Властям надо было что-то делать.
Совет министров долго спорит о тексте декларации. Одни требуют решительных мер, другие предупреждают, что не следует вмешиваться в диалог Думы и царя, не следует провоцировать опасный и бесплодный конфликт с Думой, а нужно представить на рассмотрение как можно больше законопроектов, чтобы занять ее делом. За мирный разговор были только двое – Столыпин и Извольский, министр иностранных дел. Остальные – за грозную декларацию.
В результате Горемыкин высокомерным и презрительным тоном огласил в Таврическом дворце ответ:
«Высказанные Думой пожелания частью выходят за пределы ее компетенции, частью не разделяются правительством, а аграрная реформа, основанная на принудительном отчуждении частновладельческих земель, является безусловно недопустимой».
Все яснее ясного.
Дума не стала терпеть. Ее охватило негодование, вылившееся в «полное недоверие» министерству и пожелание «немедленного выхода его в отставку и замены министерством, пользующимся доверием народных представителей».
Если бы дело было во Франции, правительство ушло бы. Но министры выслушали чуть ли не единогласно принятую резолюцию и остались на месте.
Однако кто-то из них должен был уйти. В свое время Бисмарк разрубил подобный узел, отправив по домам непокорных депутатов. Правда, Горемыкину пришлось бы отправить в отставку почти полный состав Думы.
Председатель Совета министров не отправлял депутатов в отставку, не распускал Думы, не искал пути к взаимопониманию. Он отвернулся от Таврического дворца, как будто там никого не было. Этот шаг был необычен. Глава правительства решил игнорировать Думу и публично заявил, что рассматривает ее как собрание беспокойных людей, действия которых не имеют никакого значения, и даже не будет разговаривать с ними.
Это был бойкот.
Твердокаменный Иван Логгинович Горемыкин так больше и не почтил Думу посещением. Министры посещали, но не выступали, а то и посылали своих заместителей.
Ход русской государственной жизни замер. Дума чувствовала свое бессилие. К ней обращались с жалобами, она обращалась к министрам, министры не обращали внимания.
Тогда Дума попыталась действовать по-иному, возбудила вопрос об отмене смертной казни. Правительство выждало ровно месячный срок, даваемый ему на ответ, и отвергло инициативу.
Противостояние становилось все более тяжелым, бесплодным.
Рано или поздно оно должно было разрешиться кризисом и роспуском Думы. Почвой для этого должен был, бесспорно, послужить аграрный вопрос.