– Лучше не расчесывать, – сказал Колин.
Он взял ее за руку и потащил на середину улицы. Слышно было, как далеко позади дети голосами, искаженными акустикой помещения явно внушительных размеров, монотонно повторяют то ли религиозный догмат, то ли арифметическую таблицу.
Мэри подпрыгивала на одной ноге.
– О господи! – вскричала она, сама посмеиваясь над своими мучениями. – Я умру, если не буду расчесывать эти укусы. Да и пить так хочется!
С похмелья у Колина появились сдержанно-грубоватые, властные манеры, совершенно для него не характерные. Встав за спиной у Мэри и прижав ей руки к бокам, он показал в конец улицы.
– Если спустимся туда, – сказал он ей на ушко, – кажется, попадем к морю. Там наверняка открыто какое-нибудь кафе.
Мэри не сопротивлялась, когда Колин подтолкнул ее вперед.
– Ты не побрился.
– Не забывай, – сказал Колин, когда они, прибавляя шагу, стали спускаться под гору, – мы приехали отдыхать.
Море раскинулось сразу за поворотом улицы. Прибрежный участок земли, узкий и пустынный, с обеих сторон упирался в сплошной ряд поврежденных бурями домов. Из спокойной желтоватой воды беспорядочно, под разными углами, торчали высокие столбы, но ни катера, ни лодок не было пришвартовано к ним. Справа от Колина и Мэри изъеденная ржавчиной жестяная стрелка указывала дорогу – по набережной – к больнице. По той же улице, что и они, на берег вышел маленький мальчик, сопровождаемый с обеих сторон двумя женщинами с набитыми до отказа хозяйственными сумками. Все трое остановились возле указателя, и женщины, нагнувшись, принялись рыться в сумках с таким видом, словно искали нечто забытое. Когда они пошли дальше, малыш пискляво заныл, но его быстро уняли.
Колин с Мэри сели у края причала на деревянные ящики, провонявшие дохлой рыбой. Приятно было смотреть в морскую даль, оставив позади узкие улочки и переулки города. В поле зрения господствовал расположенный в полумиле от берега невысокий остров, обнесенный стеной и целиком отведенный под кладбище. На одной его оконечности находились часовня и маленькая каменная пристань. Перспективу нарушал голубоватый утренний туман, и издали поблескивающие склепы и надгробия казались сооружениями тесно застроенного города будущего. Солнце за низкой пеленой смога превратилось в диск грязно-серебряного цвета, маленький и резко очерченный.
Мэри снова прислонилась к плечу Колина.
– Сегодня тебе придется заботиться обо мне, – проговорила она, зевая.
Он погладил ее по затылку:
– Значит, вчера ты обо мне заботилась? Она кивнула и закрыла глаза. Потребность в заботе вошла у них в привычку, и они считали своим долгом поочередно присматривать друг за другом. Колин принялся убаюкивать Мэри в своих объятиях и несколько раз рассеянно поцеловал ее в ухо. Показавшийся из-за кладбищенского острова речной трамвай уже причаливал к каменной пристани. Даже с такого расстояния можно было разглядеть цветы в руках у крошечных фигурок в черном, спускавшихся по траву. Вдали, над водой, послышался тонкий пронзительный крик – то ли чайки, то ли ребенка, – и судно медленно отошло от острова.
Оно направлялось к больничному причалу, расположенному за изгибом береговой линии и недоступному взору с того места, где они сидели. Сама больница, однако, возвышалась над соседними зданиями – цитадель, выкрашенная уже наполовину облупившейся горчично-желтой матовой краской, с крутыми черепичными крышами бледно-красного цвета, подпирающими беспорядочное, неустойчивое нагромождение телевизионных антенн. В некоторых палатах были высокие зарешеченные окна, выходившие на балконы величиной с небольшие корабли, где стояли и сидели, вглядываясь в морскую даль, то ли пациенты, то ли сестры, одетые во все белое.
Берег и улицы позади Колина и Мэри заполнялись людьми. Мимо устало тащились с пустыми хозяйственными сумками погруженные в молчание старухи в черных платках. От ближайшего дома доносился резкий аромат крепкого кофе и сигарного дыма, который смешивался с запахом дохлой рыбы, делая его почти неуловимым. Рядом с ящиками, чуть ли не под ноги Колину и Мэри, бросил связку сетей худой и морщинистый рыбак в рваном сером костюме и некогда белой рубашке без пуговиц – впечатление было такое, будто он много лет назад оставил службу в конторе. Колин отреагировал неуверенным примирительным жестом, но рыбак, уже шагавший прочь, четко произнес: «Туристы!» – и взмахом руки подтвердил свое право на отступление от правил.
Колин разбудил задремавшую Мэри и уговорил ее прогуляться до больничного причала. Если там нет кафе, речной трамвай довезет их по каналам до центра города, а там недалеко и до гостиницы.
Когда они подошли к внушительной сторожке у ворот, служившей больничной проходной, речной трамвай уже отчаливал. Судном правили двое молодых людей с одинаковыми тонкими усиками, в синих пиджаках и темных очках в серебряной оправе. Один в ожидании стоял у штурвала, а другой, ловко, небрежно вращая запястьем, разматывал швартов с кнехта; в самый последний момент он шагнул на палубу над расширяющейся полоской маслянистой воды, одновременно отцепил стальной барьер, за которым толпились пассажиры, и одной рукой закрепил его, равнодушно глядя на удаляющийся причал и громко болтая с напарником.
Не сговариваясь, Колин с Мэри удалились от моря и влились в людской поток, который двигался через проходную и, поднимаясь по крутой подъездной аллее с цветущими по обеими сторонам кустами, направлялся к больнице. Сидевшие на скамеечках пожилые женщины продавали журналы, цветы, распятия и статуэтки, но никто не задерживался возле них хотя бы для того, чтобы бросить беглый взгляд.
– Если здесь есть амбулаторное отделение, – сказал Колин, крепче сжав руку Мэри, – значит, возможно, есть и буфет.
Мэри вдруг пришла в раздражение.
– Мне просто необходимо выпить стакан воды. Вода-то у них наверняка найдется. – Нижняя губа у нее потрескалась, а под глазами появились темные круги.
– Непременно, – сказал Колин. – Это как-никак больница.
У входа – ряда стеклянных дверей, увенчанных огромным полукруглым витражом, – уже образовалась очередь. Поднявшись на цыпочки, Колин с Мэри сквозь отражения людей и кустов различили человека в форме привратника или полицейского, стоящего в темноте между первым и вторым рядами дверей и проверяющего документы у каждого посетителя. Все вокруг доставали из карманов и сумочек свои ярко-желтые пропуска. Несомненно, начались часы посещения: никто из ожидавших в очереди не казался больным. Люди постепенно сгрудились у дверей. На стоящей на подпорках у двери доске было прикреплено красиво написанное от руки объявление, состоявшее из одного длинного, сложного предложения, в котором дважды встречалось слово, похожее на «безопасность». Слишком уставшие, чтобы сразу выбраться из очереди или, переступив порог и оказавшись перед охранником, объяснить, что им необходимо подкрепиться, Колин с Мэри побрели обратно, вниз по аллее, а вдогонку им участливо понеслись советы толпившихся у входа людей, судя по всему, в районе было несколько кафе, но рядом с больницей – ни одного. Мэри сказала, что ей хочется сесть где-нибудь и поплакать, и как раз когда они подыскали подходящее место, послышался громкий крик, а потом – приглушенный шум судового двигателя, которому дали обратный ход; у причала швартовался еще один речной трамвай.
Для того чтобы добраться до гостиницы, нужно было перейти через одну из самых известных мировых достопримечательностей – огромную площадь, которую с трех сторон обступали величественные здания с аркадами. На широкой ее оконечности возвышалась красная кирпичная башня с часами, а за ней – знаменитый собор с белыми куполами и роскошным фасадом, великолепное сочетание – как его часто описывали – стилей многовековой цивилизации. Сосредоточенные на двух длинных сторонах площади, словно разделенные брусчаткой противостоящие армии, стояли друг перед другом плотные ряды стульев и круглых столиков, принадлежащих издавна существующим кафе. Расположившиеся по соседству оркестры под управлением дирижеров в смокингах, не замечая утренней жары, исполняли одновременно марши и романтические произведения, вальсы и отрывки из популярных опер с громоподобными кульминациями. Повсюду толклись, расхаживали с важным видом и гадили голуби, а оркестр у каждого кафе умолкал в нерешительности после восторженных, но жидких аплодисментов посетителей. Туристы либо сновали группами по залитому ярким солнцем открытому пространству, либо отделялись поодиночке от общей массы и исчезали среди черно-белого переплетения света и тени, за изящными колоннами аркад. Большинство мужчин имели при себе фотоаппараты.
Колин и Мэри с трудом сошли с судна и теперь, еще не перейдя площадь, стояли в укорачивающейся тени башни с часами. Мэри несколько раз глубоко вздохнула и предположила, что здесь найдется глоток воды. Стараясь не отставать друг от друга, они начали обходить площадь по краю, но свободных столиков не было, не было даже свободных стульев, и стало очевидно, что большинство людей, движущихся взад и вперед по площади, ищут место, где можно присесть, и что те, кто удаляется в лабиринт узких улочек, поступают так от досады.
Наконец, лишь постояв несколько минут возле столика пожилых супругов, которые ерзали на стульях, размахивая своим счетом, они смогли сесть, и тут выяснилось, что столик находится на дальнем фланге территории их официанта и что многие другие посетители, вытягивающие шеи и неслышно щелкающие пальцами, будут удостоены внимания раньше их. Мэри уставилась на Колина, прищурив воспаленные глаза, и что-то пробормотала, с трудом шевеля потрескавшимися, начинающими распухать губами; и когда он в шутку предложил ей помои из стоящей перед ним маленькой кофейной чашечки, она закрыла лицо руками.
Колин, обходя столики, поспешно направился к аркаде. Но группа официантов, которая прохлаждалась в глубокой тени у входа в бар, с криками прогнала его прочь. «Нет воды», – сказал один и показал на яркое, светлое море выгодных клиентов, окаймленных темными изгибами арок. Вернувшись за столик, Колин взял Мэри за руку. Они сидели приблизительно на равном расстоянии от двух оркестров, и хотя музыка звучала не очень громко, диссонансы и несовместимые ритмы затрудняли принятие решения.